Шумавские волки - Ваншенкин Константин Яковлевич (книги регистрация онлайн .txt) 📗

Константин Яковлевич Ваншенкин

Шумавские волки

…При повторных встречах через много лет обычно все выглядит меньше, уже, ниже, чем казалось, чем жило в памяти. А здесь – нет!

Мост очень высок, и мы почти летим (во всяком случае, я), когда смотрим сверху на темные ели на берегу, на желтый песок, на серую воду. А река – странное дело – будто бы даже шире. Гораздо шире!

– Раньше Влтава поуже была, – говорит Ян у меня за спиной. – Помните? А теперь наверху плотина.

Ах, вот в чем дело! Подвесного моста над самой водой уже нет (как он раскачивался, когда мы по нему ходили!). А там, где мы жили, еще ниже, разноцветные палатки туристов, маленькие автомобильчики. Глубоко-глубоко под нами надувная лодка и на песчаной отмели стоит женщина в красном купальнике. Глубоко-глубоко, как на дне памяти. И как тихо кругом!

…Но все это будет потом. А еще на другой вечер будет идти дождь и шуметь горная речка, и греметь музыка, и тонкий чернявый парень возле стойки бара будет разговаривать с Яном. И Ян скажет ему к слову, что тогда, очень давно, я был в городе Писеке… Ну!… Парень что-то говорит.

– Что он сказал?

– Он сказал, что недавно приезжал советский генерал, который в войну был в Писеке.

– Спросите – кто.

Парень неуверенно назвал фамилию, я никогда такой не слышал.

– Нет, он ошибается, у нас не было такого генерала. Я знаю своих генералов. Я знаю Виндушева, Утвенко, Глаголева…

И тут Николай Иванович положил мне руку на плечо и сказал:

– Чудак, он же говорит о каком-нибудь новом генерале. Тогда он здесь, может быть, капитаном был.

– Верно, Николай Иванович. Так оно и есть, это точно.

…Идет дождь, шумит горная речка, звучит музыка. Но все, это будет потом…

Мы выехали из Праги ранним и ясным августовским утром.

Капитан Ян Червень постучал в комнату, где жили мы с Николаем Ивановичем, и вошел, громадный, как всегда радостно глядя голубыми, чуть навыкате глазами.

– Как спали, товарищи? Готовы? Тогда – в дорогу! – восклицал он возбужденно, не закрыв за собой двери.

Весь его вид говорил о важности задуманного нами предприятия.

– Впереди – Шумава!

Мы спустились по крутой, покрытой ковром лестнице.

Около блистающей «Татры-603» стоит наш Йозеф, на редкость серьезный и рассудительный парень, о котором мы уже знаем следующее – ему 27 лет, у него два сына – двух лет и девяти месяцев. Он улыбается в ответ на наше приветствие. На нем белоснежная рубашка с закатанными рукавами. Она очень подходит к этому раннему летнему утру. Йозеф поднимает передний капот машины, и я в который раз обманываюсь, думая, что случилось что-то с мотором, и опять забыв, что впереди у «Татры» багажник. Йозеф ставит наши дорожные сумки и хлопает крышкой. Ян садится рядом с ним, сдвигая на затылок свою офицерскую фуражку, – он военный журналист и носит форму.

Хорошо выезжать из города ранним летним утром, когда еще нет пыли, на улицах малолюдно, а впереди – длинный-длинный, почти бесконечный день, и ты можешь распоряжаться им по своему усмотрению: захотел – остановился, пообедал в придорожном ресторанчике или поспал на траве под кустом, захотел – поехал дальше.

А если вы едете поездом, то покидать город лучше всего вечером – вокзал в огнях, тревожный полусвет перронов, за окном огоньки, а потом чернота, и не нужно томиться, можно укладываться, а утром вы уже будете бог весть где, и – странное дело – все, что бы вы ни увидели за вагонным окном, осветится для вас задумчивостью и новизною.

– Сейчас на минутку заедем за Врбецким, – говорит Ян, повернувшись к нам. Мы уже знаем по рассказам Яна, кто это такой – Франта Врбецкий. Это знаменитый шумавский пограничник, подпрапорщик, задержавший множество нарушителей и диверсантов. Последнее время он начал писать рассказы, и вот его забрали в Прагу, в пограничный журнал («А то там он не растет, – объяснил Ян, – негде учиться».) Семья у него пока еще там, на Шумаве, поэтому мы и берем его с собою, просто как попутчика. Я грешным делом подозреваю даже, что идея показать нам именно Шумаву и возникла у Яна из-за заботы о друге. Они же названные братья, и жены их – лучшие подруги, и еще он мечтает, чтобы его разбойник женился на младшей Марушке Врбецкой, конечно, в будущем, не очень скоро. Все это Ян громко рассказывает нам, пока мы кружим по утренним пражским улицам. Но вот «Татра» останавливается напротив красного казарменного здания, и тотчас из проходной выходит невысокий полноватый человек в военной форме и с портфелем и направляется к нам.

– О! – кричит Ян возбужденно. – Врбецкий! Брат Франта! Знакомьтесь, товарищи! Это брат Франта. Пижма! Это наш Пижма!…

Йозеф смеется. Врбецкий несколько сконфужен всем этим шумом, он слегка пожимает плечами и произносит:

– А!

Он садится рядом со мной, на заднее сиденье. Теперь Ян совсем поворачивается к нам и едет задом наперед, радостно взглядывая то на нас, то на Врбецкого выпуклыми голубыми глазами.

– Брат! – восклицает он. – Скоро мы будем на Шумаве. – О, там ждет тебя твоя любимая жена, твоя красавица Марушка. Она смотрит в окно и не может дождаться своего Пижму.

– А! – говорит Врбецкий и прикрывает веками глаза.

Впереди, в зеркальце, я вижу улыбающееся лицо Йозефа.

– А почему – Пижма? – спрашивает Николай Иванович. – Имя ведь как у него – Франта? Франтишек?

– О, это целая история! – кричит Ян. – После войны приехал на Шумаву Кантор, это старший лесничий, инженер, прекрасный парень, вы увидите Кантора, и он говорит Франте: – Ты – Пижма! – такое у него было слово. Франте понравилось это слово, и он стал говорить всем: – Пижма, Пижма, – и его все стали называть: Пижма. Все теперь знают: Пижма – это Врбецкий. Он там депутат был восемь лет, его любят. Он добился, школу открыли в Сушицах, больницу, его любят.

– А! – говорит Врбецкий.

– Пижма – это, по-моему, какое-то растение, – вспоминаю я. (И точно: уже в Москве я нашел в словаре: ПИЖМА ж. растн. (Tanacetum vulgare), дикая – рябина, желтая, полевая, рябишник… Оказалось, что это имя еще носят две речки и один городок у нас на севере.) – Кантор, молодец, охотник, смелый. Когда заносы были сильные после войны, снег два с половиной метра, и окончился хлеб, он на лыжах ходил в Сушицы за хлебом, его диверсанты обстреливали. Тогда много было этих диверсантов, потом их Пижма всех переловил, брат Пижма.

– А, – говорит Пижма.

– А когда Марушка рожать собралась, Пижма был на границе в секрете и не мог прийти к ней, к любимой Марушке, а снег был полтора метра, пограничники поместили носилки между двух лошадей, положили Марушку и повезли верхом в больницу. И она родила маленькую Марушку, красавицу. Я мечтаю, чтобы мой разбойник поженился за этой младшей Марушкой. Можно так сказать по-русски?

– На этой Марушке, – поправляет Николай Иванович. – А вообще ты здорово говоришь по-русски, Ян.

– Только сам учился, в школе и сам. У вас я еще не был, но все знаю про Москву, Ленинград. – Он становится коленями на сиденье, совсем повернувшись к нам: – Брат Пижма! Мы покажем нашим дорогим друзьям нашу Шумаву, наши леса. Пусть они станут шумавскими волками. Шумавские волки, Пижма!

Пижма дремлет. Ян встречается взглядом со мной и, вспомнив, говорит с подъемом:

– Но сначала мы покажем город Писек и высокий мост, где вы кончали войну. Сначала это.

Да, мне нужно только это. Городок с несколько неблагозвучным для русского уха названием – а почешски Писек – песок, там в средние века мыли золото на реке Отаве, – а не доезжая километров десяти, высоченный мост над Влтавой. Я уже бывал там когда-то, но это было так давно, и я был так молод, что это словно был и не я.

Тогда в самом начале мая, когда мы отдыхали, отойдя во взятую нами Вену, нас подняли по тревоге – все бывшие воздушно-десантные войска, всю 9-ю ударную армию и перебросили с 3-го Украинского фронта на 2-й. Мы наносили удар в северо-западном направлении. И немцы, боясь попасть в котел в самом конце войны, оставили фронт и покатились на запад, стремясь уйти к американцам. Началась гонка преследования. И те немецкие и власовские части и подразделения, которые слышали уже за спиной наше дыхание, торопливо сходили с шоссе, углублялись в леса и там, хоронясь, ночами продолжали движение, уже отстав от нас. А мы рвались вперед! С ходу вошли мы в Чехословакию, взяли город Зноймо. И потом мы уже двигались по человеческому коридору, среди радости и ликования. Нам бросали цветы и протягивали кувшины с вином, нам махали руками, нас обнимали. На этой дороге и застала нас весть об окончании войны.