Повести и рассказы - Гончар Олесь (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗

Олесь Гончар

Повести и рассказы

В. Яворинский

При свете души и времени

…В том сентябре еще было много августа. Лето остановилось, пытаясь задержать мгновение своей наивысшей благодати, а осень еще казалась робкой, хотя ее можно было уже ощутить, если сосредоточенно, неторопливо приглядеться к нему.

Мы ехали по Черкасщине, где природа потрудилась страстно, во всю свою мощь, навсегда оставив здесь крутые холмы, тенистые ложбины и овраги. Казалось, что здесь, на правом берегу Днепра, она вся иссякла после своих трудов, и на левом берегу постелила уже ровную необозримую степь до самого горизонта.

Это были шевченковские края (Корсунь, Рось, Городища, Канев), и Олесь Гончар внутренне напрягся, его сосредоточенность передалась и нам; ехали молча, ибо этим крутолобым горам, этим калиновым рощам, этому древнему Корсуню, где провел свое последнее лето на Украине Тарас Шевченко, было к лицу молчание. Молчание или строки Тараса.

Наша писательская группа ехала на празднование восьмидесятилетия Юрия Яновского, оставившего нам целый художественный мир, из которого началась одна из самых перспективных традиций украинской советской прозы, традиция, которую так смело и совершенно развил именно Олесь Гончар. Никто не предвидел этого, но так получилось: в мир «Всадников» Яновского можно было попасть, прикоснувшись душой к шевченковским местам, а после этого глубже поймешь все созданное Олесем Гончаром за почти четыре десятилетия его писательской жизни.

За Каменкой, на границе двух областей, нас встретили земляки Юрия Яновского, и, как только поутихли приветствия, знакомства, как только разговор вошел в тихое, неторопливое русло, оказалось, что Олесь Гончар причастен к судьбе почти каждого из встречающих. Секретарь райкома партии… писал сочинение на аттестат зрелости о «Знаменосцах». Председатель райисполкома получил отличную оценку на вступительных экзаменах в сельхозакадемию: была тема по «Знаменосцам», и он избрал именно ее. Среди толпы десятиклассников прошел возбужденный шепоток: если бы и нам эта тема… на выпускных… и на вступительных…

Ничто не давалось Олесю Гончару легко. Ни в жизни, ни в творчестве, ни в желании отстоять личность от всего второстепенного, суетливого, мнимо значительного. Своим творчеством Олесь Гончар поддержал естественную, эмоционально раскованную, с размашистыми, широкими и многослойными характерами традицию украинской литературы, поддержал ее именно тогда, когда перевешивали ее на весах педантичных сомнений, считая, что она безнадежно исчерпала себя, поддержал и вдохнул в нее столько молодого и мудрого таланта, столько доброты и веры в человеческое достоинство, что эта традиция опять стала определяющей для нашей литературы на много десятилетий вперед.

Писатель создал свой неповторимый, просветленный, как соборная фреска, художественный мир, создал его из неиссякаемого опыта своего народа, из безоглядной поэтической дерзости народной песни, вскрыв в своей душе чистые и честные родники, которые не затянутся илом ни от ранней славы, ни от неизбежных в творчестве неудач.

Олесь Гончар постоянно слышит не только себя, не только мир, в котором живет, но и обостренно вслушивается в глубинные толчки времени, по обходит проблемы, которые выдвигает жизнь, и своим творчеством помогает выстоять и победить другим.

В шестьдесят пять лет Олесь Терентьевич Гончар достиг, казалось бы, всего, чего может достичь писатель на высоком перевале своей жизни: Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР, академик Академии наук Украины.

Да, но обо всем этом надо забывать, когда садишься за чистый лист бумаги, ибо перед каждым новым произведением ты уже ничем не отличаешься от других — ни высокими наградами, ни общенародным признанием, ни многими премиями, ни готовной снисходительностью издателей, ни робостью многих критиков перед твоим именем. Ничем.

Нам, молодым, только входящим в литературу во второй половине шестидесятых годов, казалось, что быть Олесем Гончаром ему легко и естественно, что для этого уже не требуется почти никаких усилий. Ведь уже были его «Знаменосцы», по которым и мы сдавали выпускные и вступительные экзамены, был его степной эпос «Таврии» и «Перекопа», была «Земля гудит», были его проникновенные новеллы. Мы зачитывались его новым романом «Человек и оружие», который нам, не знающим войны, открывал ее глазами наших сверстников из сороковых — добровольцев украинского студбата. Мы еще не знали, что будет так называемое «второе прочтение» войны, на которое литература бросит свои лучшие силы, что будут романы Ю. Бондарева, повести М. Алексеева, В. Быкова, Ч. Айтматова, В. Распутина, И. Чигринова… Нам уже трудно было представить родную литературу без Олеся Гончара, и мы наивно думали, что эта миссия дается ему так же естественно, как птице полет. Потом, позже, пришло понимание того, что стать Олесем Гончаром (а это произошло уже после «Знаменосцев») в чем-то было даже легче, чем оставаться им, писателем, постоянно отстаивающим не только истину, но истину в человеке. Оставаться Олесем Гончаром в большом и в малом, а самое главное, в определившем твою судьбу и человеческую сущность — в творчестве.

Недавно демобилизованный с фронта студент Днепропетровского университета в кое-как сколоченной из обломков тесной конурке сестры что-то пишет по ночам. Сегодня, когда я сызнова перечитываю первый роман Олеся Гончара, меня неотступно преследует убеждение: даже очень талантливому, чудом оставшемуся в живых человеку нужно было какое-то исключительное, редкостное озарение, какая-то мощная внутренняя вспышка, чтобы уже в конце сороковых годов написать такую книгу. Написать ее по еще во многом «заминированным», кровоточащим следам войны. Об этом мы должны помнить. Помнить, имея сегодня самую честную и самую глубокую в мире литературу о второй мировой, которую создали советские писатели. Иначе будет писать о войне в последующие годы и сам Гончар, но тогда, в сороковых, когда понятие «двадцать миллионов жизней» отдавалось пронзительно-конкретной болью в душе каждого, кто остался в живых, когда выстраданная радость победы как бы заступила сами страдания, когда все, что произошло с человечеством за пять лет войны, еще не было осмыслено, мы тогда уже имели «Знаменосцев». Произведение мощного гуманистического звучания, неистребимой веры в человека на трагическом вираже истории.

Окончилась вторая мировая война. Мир медленно приходил в себя. Мужчины сквозь сон подымали в атаку свои полки и отделения, через пол-Европы шептали своим матерям и женам слова любви, забыв о том, что мать и жена, затаив дыхание, сидят у их кровати и глазам своим не верят — живой! Мир еще не верил, что дьявольские силы обузданы, и не до конца понимал цену этому подвигу. Эту цену первой пыталась определить именно литература, Но как? Какими средствами?

Как писать о войне? Еще никогда этот вопрос не стоял перед литературой так неотвратимо остро. Ждать, пока поуляжется боль и радость, когда время очистит душу от горячности, от испепеляющего гнева? Но не унесет ли с собой навсегда что-то очень важное, это всемогущее время?

И одним из самых первых отвечает на этот вопрос еще некому не известный полтавчанин, студент из Днепропетровска, паренек с искренней, добродушной улыбкой. Увидев эту улыбку, трудно поверить, что он прошел все круги фронтового ада.

Думаю, что Олесь Гончар не искал стиля, интонации своего первого романа. Верю, что этот стиль пришел к нему сам, точнее, жил в нем, формировался от первого осмысленного общения с миром людей, среди которых он рос, формировался в условиях, где часто была почти неразличимой черта между жизнью и смертью. Извечное жизнелюбие, неброская, тихая доброта древнего крестьянского рода Гончаров жила в нем так естественно, что, собственно, именно она и определяла его личность, способ мышления и мировосприятия. Все это нетерпеливо стремилось перейти в слово, материализоваться в конкретных характерах и судьбах героев. Потом некоторые критики торопливо «присвоят» ему звание «романтика», чтобы как-то объяснить, вписать в существующие рамки эстетику Олеся Гончара.