Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Ведите в столовую.
С 17.00 до 20.00 — самоподготовка. Сидели в классе и готовили уроки на завтра. Потом ужинали и расходились по квартирам. Наступало неконтролируемое личное время. Каждый тратил его по своему усмотрению, талантливо или бездарно, весело или скучно — это зависело от финансовых и прочих возможностей и городских знакомств.
Назавтра колесо жизни делало новый оборот в той же колее.
Наконец-то выдали зимнее обмундирование. Это событие произошло в конце октября. Впрочем, событием оно было только для ратников — первогодков. У спецов их поношенные кители и брюки восторгов уже не вызывали.
Сразу после обеда Манюшка сдала завскладом свое бэу, с омерзением швырнула в кучу старых ботинок вонючие, вконец разорвавшиеся тапочки, переоделась и отправилась на квартиру: тех, кто не имел троек, Лесин отпускал с самоподготовки, а она была в их числе.
До самого ужина просидела она у стола, подгоняя на себя обмундирование. Ей помогала Марийка. Когда в последний раз, уже окончательно, Манюшка оделась и встала перед зеркалом, подружка в восторге воскликнула:
— Ой, який гарный хлопец получився! Аж голова пишла кругом!
И правда, хлопец получился что надо. Фуражка на стриженой под мальчишку голове сидела чуть набочок, лихо, с форсом, темный, защитного цвета китель словно прирос к ее крепкому гибкому телу, черные, с голубыми кантами брюки (в штанины Манюшка вкатала для большего шика широкие клинья) закрывали носы ботинок и при ходьбе как бы расчищали путь впереди. Это было ужасно модно! Вот только ботинки несколько разочаровали: они были из толстой кирзы, на толстой подошве с широким рантом и квадратными носами — неуклюжие и тяжелые.
«А, ничего, штанины закроют, — успокоила она себя. — Зато зимой портянки можно наворачивать, ноги в тепле будут».
— Теперь ты настоящий спец, — одобрительно заметила Марийка.
— Э, нет, спецом я только через год стану, — вздохнула Манюшка и принялась объяснять удивленной подруге обычаи спецшколы.
Первогодков у них зовут ратниками. Спецами они становятся только после того, как возвращаются из летнего лагеря. Спецы на ратников смотрят свысока, могут и обидеть — словом или действием, — и ратник обязан безропотно терпеть. Бывало, — рассказывали Манюшке ребята из ее взвода, — творились форменные безобразия: старички заставляли новобранцев чистить себе одежду и обувь, насильно меняли свои старые вещи на их новые, ради развлечения налево и направо раздавали затрещины, буквально ездили на бедных ратничках, принуждая на себе поднимать господ спецов на верхние этажи. Правда, с каждым годом таких случаев становилось все меньше.
— Ой, да що ж це таке! — испуганно и возмущенно воскликнула Марийка. — А куды ж дывыться начальство?
— А что начальство! Не приставишь же к каждому ратнику начальника — оберегать.
И Манюшка поделилась: ее радость омрачает то, что им, новичкам, выдали кителя шерстяные, с начесом, а у старичков диагоналевые, и теперь сразу видно, что она ратник.
Не зря тревожилась Манюшка. На ближайшей неделе несколько пар нового обмундирования перекочевало от ратников к спецам. Об этом знали все, но до начальства не дошло.
А в один прекрасный день наступила и ее очередь испить горькую чашу ратника.
Манюшка стояла у окна и поверх крыш смотрела на Днепр. С третьего этажа он был хорошо виден — спокойный, ублаготворенный, весь в бликах от лучей низкого ноябрьского солнца. Город на этом берегу ступеньками улиц спускался к реке. Он с каждым днем все больше нравился ей.
А на душе было серо и тягостно. После того, как спало напряжение первых дней и жизнь вошла в накатанную колею распорядка, Манюшку постепенно опутала тоска. Да, ее приняли как свою во взводе, и со всеми она была в нормальных приятельских отношениях, но ни с кем не было душевной близости, товарищи были для нее пока только знакомыми. Из Залесья пришло письмо от Николая Степановича, в котором он сообщил, что женился. И хотя это не было для нее неожиданностью, Манюшка почувствовала себя еще более одинокой.
Подошел Толик Захаров. Глядя на нее ироничными серыми глазами (между прочим, ей очень нравилось это редкое сочетание серых глаз с черными волосами), спросил:
— Как тебе Днепровск? — Он кивнул на заоконный вид. — Небось, считаешь, скверный городишко, да?
— Ну, почему? Правда, я еще толком и не знаю его.
— Летом пыль, зимой часто грязь, не говоря уж о весне и осени. Ни на коньках, ни на лыжах.
— Что ж ты, ничего хорошего о своем родном городе сказать не можешь?
Захаров улыбнулся по-доброму, без обычной иронии.
— Да это же так, воркотня. А вообще-то я его люблю. Ему во время войны ох досталось — весь центр был разрушен боями, бомбежками и немецкими подрывниками. Заводы частично вывезли в тыл, частично взорвали. А через четыре года после войны — смотри — все работают на полную мощность. Цеха новые построили, крупный автозавод, металлургический институт. Только что восстановлен третий трамвайный маршрут. Ну, водопровод, канализация — это сдают каждый месяц по километру — полтора. Я его изучил, можно сказать, вдоль и поперек, а иногда выйду на какую-нибудь улицу — и не узнаю. Да вот хотя бы в центре. Там до войны гастроном занимал целый квартал — огромное такое четырехэтажное здание, все в рекламе вечером, в огнях, — в общем, гордость наша и краса. Немцы спалили его при отступлении. Сразу — как гигантская черная яма посреди города! А сейчас на этом месте жилой дом для металлургов отгрохали. Первый этаж — магазины: продуктовый, ткани, обувь. И кафе есть. Не была? И так на любой улице — что-нибудь построено или восстановлено. Я вот как-нибудь устрою тебе экскурсию. Уверен, ты тоже станешь патриотом Днепровска… Ну, а коньки и лыжи… Тут уж ничего не попишешь — юг. Правда, каток зимой временами работает, но я не люблю кататься, когда со всех сторон подпирают. Мне подавай простор, разбег!.. А у тебя, Марий, есть увлечения?
Манюшка рассмеялась.
— Есть. Но ты не поверишь…
— Хм… Уже интересно! Что ж это может быть? В куклы любишь играть на старости лет? Или коллекционируешь прыщи на чужих подбородках?
— Еще глупее. Мое увлечение — учеба.
— Н-ну-у, Марий… Кто поверит в такой хвыномен?
— Правда-правда. Началось это еще в первом классе. Как-то я совершенно неожиданно получила пятерку по арифметике. И после этого как будто зуд какой внутренний открылся: еще, еще пятерочку. И понимаешь, какая-то страсть к учебникам: а что там дальше? а дальше? Каждую свободную минуту на учебу тратила. К середине учебного года мне уже с первачками нечего было делать. Учительница стала заниматься со мной особо. А весной перевели сразу в третий класс. Потом все еще раз повторилось. Я закончила третий, мы переехали в Залесье, в Западную Украину, и тут я пошла сразу в пятый класс. А этим летом за восьмой сдала. В общем, мало того, что наверстала два года, в войну потерянных, но и вперед прыгнула. И вот результат: мне четырнадцать с хвостиком, а я с вами, великовозрастными, в одном строю.
Толик почесал в затылке.
— Ну, ты меня сразила… Только знаешь что? Не признавайся больше никому. Твое увлечение настолько уникально, что его можно принять за болезнь. Что-то вроде клептомании или шизофрении.
— Ты-то, надеюсь, не разболтаешь?
— Я — могила.
Помолчали. Потом Манюшка со вздохом произнесла:
— Когда же обед? Под ложечкой уже сосет.
У Захарова сморщился нос — верный признак того, что собрался иронизировать.
— Э, Марий, это не по-нашенски. Ни голод, ни холод, ни стихии для спеца не существуют.
Как всегда, ирония его была глубоко скрытой, так что не поймешь — всерьез он говорит или шутит.
— Мне можно и поныть, — улыбнулась Манюшка, — я ведь пока что ратник. К тому же поесть всегда было моей пламенной страстью.
— О, ну в этом с тобою солидарен каждый спец… А вон и наш бравый старшина. Пойду-ка я, Марий, разведаю у него.
Толик отошел, и тут же рядом с Манюшкой оказался упитанный спец с короткой черной челочкой над маленькими глубоко сидящими глазками.
