Шишкин лес - Червинский Александр (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
Верочка умерла незадолго до Октябрьской революции. Вот ее могила. А это могила самого Чернова. А здесь похоронена их дочь, моя бабушка, скульптор Варвара Чернова. А здесь ее муж, мой дед, художник Полонский. Здесь моя мама, знаменитая скрипачка Дарья Полонская. Совершенно разные люди, но судьбы их поразительно схожи. Все они сперва бунтовали, любили, ссорились, потом пытались быть полезными отечеству, а потом успокаивались здесь, на Новодевичьем.
У раскрытой могилы толпа, в центре которой пожилой знаменитый артист говорит речь.
Таня прикрывает зонтиком Степу. Макс и Котя поддерживают его под руки.
— Почему он так долго говорит? — громким шепотом спрашивает Степа у Макса. — Надо, чтоб другие тоже успели выступить. Ростропович здесь?
— Да, папа, — тихо отвечает Макс, — и Ростропович здесь, и Плисецкая со Щедриным, и Никита Михалков. И Лужков здесь. Можешь не беспокоиться. Вся Москва здесь.
— Но п-п-президента нет.
— Папа, он заезжал на панихиду в Дом кино.
— Многие думают, что Алексей Николкин, как художник, был вроде Моцарта, — продолжает свою речь артист. — Многие думают, что все ему, типа, легко давалось. Мало кто знал, что внутри у него все совсем было не просто. Когда он меня пригласил на главную роль в «Немую музу», я удивился. Почему он не снимается сам? Ведь герой типа его самого — ищущий. И артист Алексей Николкин был гениальный. А он взял меня. Я его спрашиваю: Лешка, почему? А он говорит: потому что твоя наружная физиономия похожа на мою внутреннюю. Типа, неуверенная в себе. А я, говорит, изображаю не наружный, а внутренний мир.
— Дурак, — морщится Степа. — Ну зачем он об этом?
— А где Маша? — спрашивает у Макса Таня. — Она что, вообще на похороны не поехала?
Этот такой тонкий намек, что она, Таня, предана семье больше, чем Маша. Бедный Котя.
Кортеж машин проезжает по улицам Шишкина Леса и останавливается у нашего дома.
Степа в машине обращается к Максу с неожиданной, как всегда, мыслью:
— Я не могу продать этот дом. Где я буду жить?
— Папа, у тебя в Москве есть еще трехкомнатная квартира, — напоминает ему Макс.
Во всех комнатах накрыты столы. Много знакомых по московским тусовкам лиц. Изголодавшиеся на похоронах политики и деятели искусств устремляются к закускам.
Степа сидит, ссутулившись, в кресле, наблюдает, как они выстраиваются в очереди и накладывают себе на тарелки горы еды. Тишина. Позвякивание посуды. Знакомые встречаются со Степой глазами и молча кланяются ему. И он, прикрывая веки, чуть кланяется в ответ.
Я давно заметил, что на похоронах люди не знают, как себя вести. Рядом с огромностью смерти каждый кажется себе маленьким, лишним и неуклюжим. Непонятно, о чем говорить. Но всегда находится кто-то, кто вдруг скажет, что покойник был очень веселым человеком и что он, покойник, хотел бы, чтоб таким, веселым, все его и помнили. И тут сразу наступает облегчение. У нас эти функции всегда берет на себя мой папа.
— Г-господа, — Степа тихо звякает вилкой по бокалу, — позвольте мне б-б-буквально два слова. Мы с вами сейчас что-то д-делаем не так. Алеша был очень живым и остроумным ч-ч-человеком. Мне кажется, что он хотел, чтоб мы, его родные и друзья, т-т-таким его сегодня и помянули.
И сразу одобрительный гул голосов.
Убедившись, что никто на него не смотрит, Степа кладет под язык таблетку валидола, покидает свое кресло и тихонько выходит из комнаты.
Постояв в коридоре, он медленно поднимается по лестнице на второй этаж. Отдыхает на площадке. Гул голосов из столовой звучит уже громче.
Со второго этажа на чердак ведет узенькая, очень крутая лестница. Еще раз отдохнув, Степа начинает карабкаться по ней. Опять отдыхает. Слышно, как в столовой кто-то уже начал что-то рассказывать. Кто-то уже засмеялся. Папа карабкается выше.
Он поднимает крышку люка и оказывается на чердаке. Здесь, за горой старой мебели, за дырявыми ширмами, тайное место игр нескольких поколений детей. Здесь стоит продранный диван и столик, а на столике старые куклы и игрушки.
И Маша сидит здесь на диване, закрыв руками лицо.
— Я так и знал, что ты тут, — отдышавшись, говорит Степа.
Он садится рядом, вытаскивает из груды игрушек древнего плюшевого зайца и, отряхнув с него пыль, гладит его лапами Машу.
— Деда, я тебя люблю, — прижимается к нему Маша.
— И я тебя.
— Деда, у Антона и Коти есть свои семьи. А я одна.
— Ты так сама захотела. Могло быть иначе. Ты была замужем.
— Я не хочу об этом говорить. Это было не настоящее. Настоящее только Шишкин Лес. У меня все связано только с этим домом.
Она хочет сказать еще что-то жалобное, но Степа гладит Машу зайцем, и она затихает.
— Твоя мама, Анечка, тоже тут, на чердаке, вечно пряталась и играла, — говорит Степа. — Когда твоя мама родилась, она была такая крошечная, что Дашенька боялась ее купать. И всегда купал ее я. И кормил ее я из соски, когда у Даши молоко пропало. А потом у Анечки родилась ты, моя первая внучка, самая любимая. Вы все играли тут, на чердаке. Странная вещь — дети. Почему их всегда притягивает всякий мусор?
— Это не мусор, — говорит Маша.
— Вот именно, — охотно соглашается Степа. — Вот и я так думаю. Скажи, Маша, ты же галерейщица, ты должна знать, когда на Западе продают всякие вещи знаменитостей, ну там, рукописи Черчилля или трусики Мэрилин Монро, — какой аукцион этим занимается? Кристи или Сотбис?
— Кристи.
— Ты можешь выйти на этот Кристи?
— Могу, а зачем тебе?
— Я знаю, Машенция, как надо все это продавать. Если продавать только картины и мебель, денег не хватит. Я продам все. Сам дом, рукописи опер Чернова. Его рояль. Письма, которые писали Полонскому Пикассо и Леже. Вот этого самого зайца тоже надо продать. Великий режиссер Николкин играл им в детстве. А эту куклу подарил Анечке Маяковский. Ее можно продать за бешеные деньги! Я продам в этом доме все до последней тряпки!
— Кому?
— У нас в России теперь есть очень богатые люди. Надо только их приучить, что это все ценные вещи. Когда на Кристи продают за полмиллиона гитару Джона Леннона или галстук Кеннеди — это не идиотизм, как у нас думают, а уважение к их родной истории. И богатые люди там вкладывают в эту любовь доллары. И знают, что это выгоднее, чем в банк. У нас в России «любовь к отеческим гробам» — абстрактная идея. Но ведь наш дом — это культурная история России за последние сто лет. И если подготовить публику к этой мысли через прессу и телевидение, они все понаедут и раскупят все, вплоть до последней битой тарелки.
