Пушкинский вальс - Прилежаева Мария Павловна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
6
Она испугалась. Так испугалась, что остановилась посреди двора и стояла, пока отец не скрылся в подъезде. Тогда она побежала. В подъезде на табурете сидела и лузгала семечки дворничиха. Настя внутренне съежилась под ее любопытным и жалеющим взглядом.
— Беги скорей, отец воротился. Мать-то дома ли? Не упускай его пока до матери, задержи всеми силами!
Знает. Значит, всему двору уже известно. Настя прошла мимо дворничихи, прямая, словно проглотила линейку. Жалкий, жалкий человечек, зачем у тебя так колотится сердце? Она так волновалась, что не могла отпереть замок — не слушался ключ. Но оказалось (и — уф! — сразу немного отлегло от души), мама дома. Они разговаривают в маминой комнате. Говорит отец, громко, почти кричит. Что такое? Надо войти. Или хоть постучать, чтобы знали, что она здесь. Или спрятаться в ванной?
Настя стояла в прихожей, ноги не двигались, словно по пуду. Отец говорит и бегает по комнате. Такая привычка у нашего отца: бегать, когда разбушуется. С ума сошел: ворвался в дом чужой человек и бушует!
— Решила? Она и права-то не имеет решать. Ее обида толкает на глупости, разве я не понимаю? Я понимаю, я знаю, я мучаюсь! Неужели вы думаете, что я могу согласиться, что вы будете жить на твою мизерную зарплату в библиотеке, а я?.. Неужели вы думаете, что я без сердца, вовсе бесчестный человек? Да ведь мне жалко ее, пойми… и тебя. Пойми, жалко! Вы у меня из головы не идете. Может, вам и сейчас уже не на что жить, вон счет валяется неоплаченный. Почему не оплачен счет? Вы хотите добиться, чтобы выключили свет? Этого вы добиваетесь?
— Полно, Аркадий, — перебила мама с улыбкой в голосе.
Так и раньше она защищалась улыбкой, когда отец бранил ее за бесхозяйственность. Он и сам не очень-то хозяйственный, но, когда мама забывала вовремя оплатить счет за электричество, отец кричал, что это бессовестно, обо всем должен заботиться он, не желает он быть ломовой лошадью!
— Я говорю, — продолжал он, — если так уж случилось… Я не могу допустить, чтобы вы нуждались. Дочь она мне или нет?
— Не знаю, — ответила мама.
— Что не знаешь?
— Может, уже и не дочь.
Там наступило молчание. Чиркнула спичка. Мама закурила.
— Брось курить. Ты похудела. Худенькая стала, словно девчонка пятнадцати лет. Курение старит. Ты постареешь.
— Все равно.
— Черт, черт! Если бы ты была склочной бабой, ну, грозила бы, что ли, жаловалась, как это обычно бывает, хоть немного стервозной была…
— Тебе было бы легче Полно, Аркадий. Как твоя диссертация?
— К чертям собачьим мою диссертацию! Не до нее мне сейчас. Почему ты убрала со стола мои книги? Пустой письменный стол. Дико. Всей комнате придает похоронный тон. Что Настя говорит?
— Ничего не говорит. Устраивается на работу.
— Знаю. Для нее было бы лучше, чтобы я оставался отцом.
— Может быть. Мало ли детей без отцов, не она одна.
— Я так и знал, что это идет от тебя! Из гордости ты готова на то, чтобы нашей дочери было трудно и плохо. Из-за своей ненормальной, мучительной гордости!
— Неправда, неправда. Я ей ничего не подсказываю. Только если бы я была на ее месте, я поступила бы точно так. И выбросила бы твои деньги в помойку, как она сказала Серафиме Игнатьевне. Мы не можем быть твоими иждивенками.
— Несносно тяжелый народ! — крикнул отец, стукнув кулаком по столу. — Наказывают себя и других. Пусть других, но себя?
— У нее нарушилась вся жизнь. Ты понимаешь, вся жизнь, — печально промолвила мама.
Почему-то Насте не захотелось подслушивать дальше. Тихонько открыла входную дверь, с размаху захлопнула, будто только вошла, и крикнула на весь дом:
— Мама, ау!
Отец выбежал в прихожую. Больно схватил ее за плечи и тряс:
— Настя! Здравствуй, Настюха! Японец! Упрямица! Здравствуй!
Она плотно сжала губы и молча смотрела ему в глаза. Он подержал ее за плечи и отпустил. Она обошла отца и села на тахте, возле матери.
Мать поднялась.
— Напою вас чаем. Хочешь чаю, Аркадий?
И вышла в кухню.
— Настя, что же ты так? — спросил отец.
Он стоял перед нею смущенный, притихший. На секунду ей стало ужасно жалко его. Но она не могла держаться с папой как раньше. Ей было неловко, она привыкла к уверенному поведению отца и просто не знала, как теперь с ним держаться. Она была скована.
— Настюшка, я хочу, чтобы мы остались друзьями, — сказал отец.
Она отвела глаза. Ей было неловко.
— Ты определилась на часовой завод?
— Да.
— Вот видишь, я знаю. Пожалуй, лучший завод в городе. Самый культурный завод. Техника изумительная! Годик-два поработаешь, и можно поступить в Институт, какой выберешь. Разумеется, если захочешь учиться. Там все учатся. Не стоять же на месте!
Он повторял то, что Настя уже знала от мастера Василия Архиповича. Она не слушала, думая о том, как отец изменился. Что-то в нем суетливое, он никогда не был таким суетливым, с такой виноватой улыбкой. Остаться друзьями? Странный человек. Она не знает даже, о чем с ним говорить. Прежде с папой было свободно, легко, а сейчас такой неуют на душе, не может она рассуждать с ним о часовом производстве!
Она смотрит на него и думает:
«Папа, а ведь ты уже пожилой, вон у тебя и волосы уже стали седеть, вон и морщина на лбу. Неужели ты влюбился в чужую женщину, господи, даже смешно, что ты влюбился! Есть ли на свете любовь? Наверно, нет, все непрочно, невечно. Сегодня дружба, завтра нет. Всюду измены. Вот ты, папа, был самый близкий, а стал посторонний и вместо того, чтобы поговорить со мной о самом важном, чего я не пойму, говоришь об изумительной технике часового завода».
— Сложная жизнь, — сказал вдруг отец.
— Если кто-нибудь убьет человека, у него тоже сложная жизнь? — спросила Настя.
— Злая девчонка! — крикнул отец.
— Ты добрый?
Он подсел к ней и обнял, крепко прижав к груди, она почти задохнулась.
— Не смей меня не любить! Слышишь? Не смей.
— Привыкнешь, — ответила Настя.
— Я твой отец, помни. Не самый плохой отец.
— А самые плохие — какие?
Настя почувствовала, руки его ослабели. Она не пошевелилась. Отец встал.
— Можно мне тебя попросить, Настя? — сказал он после молчания.
— Проси.
— Будь поласковей с мамой.
— Об этом не беспокойся.
— Она человек… как бы тебе сказать… житейской хватки у нее мало, до нелепости мало, вот что меня беспокоит.
— Ничего, не пропадем и без хватки.
— Что ты за существо? Я тебя не знал до сих пор, — в удивлении сказал отец.
— Я тебя тоже не знала.
— Аркадий! Настя! Чай готов, — позвала мама.
Они пили в кухне чай. Мама рассказывала о своей библиотеке. Выручалочка тема! Мама рассказывала о читателях, об одном вдумчивом юноше, буквально энциклопедисте, глотающем несметное количество книг. Дорвется до полок, часа два выбирает по душе чтение. Интересная у нас молодежь! Работают, учатся, чем-то все увлекаются. Разных можно встретить, конечно. Но в основном хорошая молодежь, с широкими интересами. По абонементам можно судить. Бери карточку и читай, кто чем дышит.
Она долго говорила все о своей библиотеке, а папа рассеянно поддакивал: «Да, да» — и помешивал ложечкой чай.
— Можно свеженького? — спросил он, остудив стакан и не выпив. Второй стакан он тоже не выпил. У него не было раньше морщины поперек лба. Настя не видела этой неспокойной морщины, готова поручиться, что не было!
Мама устала рассказывать о библиотеке и замолчала.
— Представляешь, мама, Бомарше был часовщиком, — сказала Настя.
Она ввернула Бомарше, чтобы выручить маму. Мама устала.
— Вот как? Ну да, как же, помню! — подхватил отец. — Где-то, помнится, я читал, даже виртуозный был часовщик! Что я читал? Постой. Этот Бомарше, что «Севильский цирюльник», для маркизы Помпадур сделал вместо камня часики в колечке.
Настя, вежливо удивляясь, пожала плечами. Она не знала, кто такая маркиза Помпадур. Но все-таки не о том они говорят, не о том.
