Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах) - Наумов Анатолий Иванович (е книги TXT) 📗
— Ухлюпин в своем репертуаре, — переговариваются в толпе. — Теперь он эту мадонну не упустит…
Приехавшие заходят в холл. Здесь стены из березовых брусьев, под ногами огромный палас, мягкие кресла-вертушки, бюро для дежурной из дубовых досок с орнаментальной резьбой, повсюду чеканка… В углу — кабина междугородного телефона-автомата с толстым справочником областного центра на полочке…
— Как в лучших домах Лондона, — комментирует кто-то.
— А междугородка, конечно, работает раз в неделю по большим праздникам? — спрашивают мадонну.
— Такое скажете! — обижается та.
Автомат тут же опробывают. Первым вскочивший туда Лузик радостно сообщает:
— Гудит! Набираем номер!.. Ап!
Он напряженно вслушивается в трубку, затем его юное личико расплывается в улыбке, и он радостно вопит на весь холл:
— Але, Скарлупин! Ты меня слышишь? Это я, Лузик!.. Хорошо слышишь?
— Да потише ты! — урезонивают его. — Люди-то действительно отдыхают.
— Так ведь слышимость прекрасная, — оправдывается тот.
— Тем более…
Сбавив на полтона, Лузик тут же затевает со своим Скарлупиным обсуждение производственных дел.
— «КамАЗ» ты куда послал?.. На четвертый? Правильно. А что со вторым?.. Не-е, бригады Поярко мало! Ты добавь людей на второй… А потому что если не сдашь второй, то четвертый будет до лампочки! В общем, телефон, к счастью, тут есть, так что будем держать связь. И без меня, пожалуйста, не меняй ничего, ладно?.. Между прочим, не тебе отвечать за план, а мне! С меня в первую очередь спросят! И никто при этом не вспомнит про семинар! Потому что конец квартала! И закрывать надо сразу и месяц и квартал!..
— Во разошелся! — откликаются на это. — Не хватало еще и тут работой заниматься.
— Действительно! — поддерживают это мнение. — Нет чтобы мозгу на природе продезинфицировать!
— А если у человека план горит? — заступаются за Лузика.
— Надо было вовремя планом заниматься.
— Легко сказать…
— Что поделаешь, — подает голос и Дробанюк, — если кое-кому больше всех надо. Премию, например, хочется отхватить, знаменами кабинет уставить.
— А кому не хочется? — не соглашаются с ним.
— Да вот живем без премий и знамен и не тужим. — И Дробанюк, рассчитывая на поддержку, с издевочкой хихикает.
— Правильно, из-за таких тужат другие, — слышит он в ответ: это никак не может успокоиться затрапезного вида мужичишка, круглолицый, с явно не по возрасту седоватой шевелюрой.
Уязвленный этим выпадом, Дробанюк никак не может найти что-нибудь подходящее в ответ.
— Чего другие, чего другие? — бормочет он. — Мы за других не отвечаем.
— То-то и оно, что не отвечаем, — продолжает гнуть свое круглолицый.
Дробанюку становится не по себе, его аргументы без поддержки — почему-то все враз замолчали — как бы повисают в воздухе. Хорошо, что появляется Ухлюпин, уже успевший смотаться куда-то в глубь апартаментов профилактория на разведку. Все внимание сразу переключается на него.
— Товарищи семинаристы! Уважаемое общество! — тоном заговорщика начинает он. — Пал Васильич, которые отдыхают, всего-навсего завотделом технической информации объединения. А вместе с ним Виталий Кузьмич, зам по кадрам нашего комбината, и больше пока никого. Остальное начальство должно было прибыть, но не прибыло, поскольку какие-то внезапные события задержали. А без него, как известно, семинар не может состояться.
— То есть как? — с недоумением спрашивают его. — Семинара, значит, не будет? Семинар отменяется?
— Не мандражировать! — успокаивает Ухлюпин. — Семинар состоится при любой погоде.
— Когда? Как? — сыпятся вопросы. — А что Виталий Кузьмич говорит?
— Виталий Кузьмич говорит что положено, — с видом посвященного во все секреты человека объясняет Ухлюпин. — Придет срок, и я сообщу вам все, что будет сочтено необходимым. Ферштейн, общество?
— Вот артист! — усмехается кто-то. — Нет, чтобы по-человечески все растолковать людям…
— Это точно. Театр Юрия Ухлюпина. Во всех ролях он…
— Да не мотай ты душу! — не выдержав, атакующе нависает над Ухлюпиным начальник второго управления Зыбин, высоченного роста человек. — Чего наводить тень на плетень, спрашивается?!
— Ну, если общество просит… — с наигранной снисходительностью разводит руками тот. — Так вот, семинар начнется только в понедельник. Стало быть, в нашем полном распоряжении целых четыре дня и четыре ночи, кто понимает в ночах толк.
— Как — все четыре? — не доходит до Зыбина смысл сказанного.
— Вот-вот! Факт, как говорится, налицо. Не все пока подготовлены к восприятию важных сообщений, — упивается своим красноречием тот. — Слушай, общество, повторять больше не буду, надоело. Как стало известно из надежных источников, до понедельника время формально отводится на самоподготовку. И конспектов при этом писать не надо. Ясно, Зыбин?
Тот неопределенно пожимает плечами.
— Иди, самоподготавливайся, и ты когда-нибудь поймешь, — жестом патриарха напутствует его Ухлюпин. — А сейчас, общество, определяемся на местожительство, потом нас ждет французская кухня. Кстати, комнаты на двоих, есть смысл определиться по интересам. Главное, не попасть вместе с Дробанюком!.. — И он, гоготнув в своей обычной манере: буг-га-га! — будто выхлопная труба без глушителя заработала, первым направляется к бюро дежурной, где за перегородкой уже восседает пышнотелая мадонна. За ним, со смешком, с ухмылками поглядывая на Дробанюка, тянутся и остальные.
«Клоун!» — злится Дробанюк. Ему хочется тут же, не теряя и секунды, чем-то таким отплатить Ухлюпину, чтобы тот надолго это запомнил и потерял охоту куражиться над ним. Но он решительно ничего придумать не может. Затем, благоразумно придя к выводу, что с Ухлюпиным вообще не стоит связываться — клоун есть клоун, артист, какой с него спрос? — становится в очередь к дежурной, стараясь поскорее забыть о насмешке.
Комната Дробанюку достается на втором этаже, балконом на север, в тень. Обставлена она весьма недурно: пара мягких кресел, телевизор, полированная мебель. Есть душ, туалет, вода «гор» и «хол» — чем не люкс? Смущает Дробанюка только то, что его одного поселили, — вот какую славу приобрел он из-за шуточки Ухлюпина! — но, с другой стороны, одному даже лучше. Да и сам Ухлюпин-то у пышнотелой мадонны выцыганил себе отдельную комнату.
Но не успевает Дробанюк расположиться, как в дверь стучат. Уже чувствуя себя в роли единовластного хозяина, он открывает дверь. На пороге не кто иной как круглолицый оппонент, так въедливо споривший с ним.
— Двадцать первая? — уточняет номер комнаты тот.
— Да, а что? — неприветливо отвечает Дробанюк, загораживая своим массивным телом вход.
— Поселиться пришел, — решительно устремляется вперед круглолицый, и Дробанюк вынужден уступить ему дорогу.
— Так я ж храплю! — мрачно предупреждает его Дробанюк, не то чтобы надеясь что-либо изменить, скорее — по инерции, от неприятия этого желчного человека.
— Я тоже, — отвечает тот. — Значит, будем дуэтом. — И он протягивает Дробанюку руку — Поликарпов, Иван Сергеевич.
— Очень приятно, — отвечает Дробанюк, хотя никакой приятности не ощущает.
Не обращая внимания на кислую физиономию Дробанюка, Поликарпов уверенно устраивается. Ему, видимо, тоже нравится здесь. Он одобрительно причмокивает, осматривая кресла, телевизор.
— Ты глянь, — толкует он при этом, — как в фешенебельном отеле где-нибудь за границей.
— Да сколько ж нам лаптями щи хлебать? — возражает ему Дробанюк. — Пора и на современный уровень выходить.
— Пора-то пора, — вроде соглашается Поликарпов. — Только ж, наверное, надо бы чуток по Бернсу: когда, зачем сколько и тэ дэ…
Дробанюк скептически хмыкает:
— По-вашему, лучше было бы, если бы нас поселили в палатках, на подстилках из соломы, и уборную рядом выкопали?
— Зачем же так мрачно? — возражает Поликарпов. — Просто все должно быть в меру. Вот, например, этот дорогостоящий ящик… — Он хлопает ладонью по телевизору. — Есть же внизу, в холле, — и хватит.
