Единственный свидетель(Юмористические рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
И вот тут я совершил, можно сказать, главную ошибку как командир.
Перед отъездом я хотел расспросить насчет дороги в Круглянский лес сержанта Павлюкова, который туда ездил не раз, но не успел это сделать, и поэтому, честно говоря, прямо ответить Семенову на его вопрос не мог. Конечно, мне надо было узнать его мнение о дороге, посоветоваться с ним, но я решил, что такое совещание уронит мой авторитет как начальника команды в глазах Ночкина и Потапова, и поэтому брякнул первое, что пришло в голову:
— Поедем через Михайловку!..
В эту минуту на шоссе впереди появился идущий тихим ходом грузовик, и Леня Потапов сказал мне:
— Машина едет… Остановить бы, расспросить о дороге, — может быть, местные люди едут!..
Замечание было дельное, но мне опять показалось, что мой командирский авторитет пострадает, если я сам же начну ревизовать мой приказ. Я так посмотрел на Потапова, что он сразу съежился и опустил глаза. А я со стальной непреклонностью повторил приказ:
— Через Михайловку!.. Поехали, товарищ Семенов!..
Через полчаса мы свернули с шоссе на проселок, а еще через двадцать минут крепко засели в большой колдобине, наполненной жидким талым снегом, смешанным с грязью. Дорога на Михайловку оказалась, мягко говоря, неважной. Пришлось нам вылезти из машины прямо в воду, которая доходила почти до колен, заткнуть полы шинелей за ремень и помогать Семенову вырваться из проклятой ямы. Из-под буксующих колес прямо в лицо летела жидкая грязь (хорошо, что предусмотрительный Семенов плотно закрыл брезентом наш ценный груз), но я не замечал ничего: так мне было неловко от своей оплошности и так мне хотелось поскорее выпутаться из беды!
Петя Ночкин и Леня Потапов, грязные, как черти, промокшие так же, как и я, до нитки, тоже старались изо всех сил: окапывали лопатами глину под колесами, подбрасывали в колеи срубленные сосновые и еловые ветки, наваливаясь на кузов сзади, натужными голосами кричали: «Взяли!», «Еще раз взяли!», но машина упорно не брала и не вылезала из ямы. И при этом я не заметил ни одного косого взгляда в мою сторону, не услышал ни одного слова упрека — шепотом — в свой адрес. Вот когда я оценил дисциплинированность и деликатность моих боевых дружков!
Не знаю, чем бы все это кончилось, но неожиданно на наше сиротское счастье из лесу выехала трехтонка. Колеса ее были опутаны цепями. Трехтонка, как потом выяснилось, шла из Михайловского совхоза в город. Водитель ее — молодой парень с казачьим чубом, в серой смушковой «кубанке» набекрень — отворил дверцу кабины, посмотрел на наш несчастный грузовик, на нас, свистнул и сказал авторитетно и веско, словно врач, определяющий болезнь:
— Сами до ночи не вылезете! Куда же это вы направляетесь, страннички?
— В Круглянский лес! — ответил я.
Веселый водитель снова свистнул (видно — такая у него была привычка) и сказал:
— Какой это чубук посоветовал вам ехать в Круглянский лес через Михайловку?
Я почувствовал, как вся кровь бросилась мне в лицо.
— А разве не ездят в Круглянский лес через Михайловку?
— Ездят! — ответил он. — Но только туда и только один раз в жизни!..
Дружный хохот моей команды покрыл его слова.
— Летом можно, конечно, и через Михайловку ездить, — прибавил веселый водитель уже серьезно, — а сейчас только через Дубовское! За Михайловкой дорога еще хуже. Давайте так сделаем: я вас возьму на буксир и вытащу задним ходом на шоссе. Потеряете час, но зато доберетесь до Круглянки. А так — пропадете, как швед под Полтавой или как Гитлер под Сталинградом.
— Моя это вина! — сказал Семенов, явно выручая меня. — Не узнал про дорогу — вот и сунулись в воду, не зная броду. Давай, парень, буксир! Разрешите действовать, товарищ начальник? — прибавил он, обратившись ко мне.
Безо всякой «стальной непреклонности» я ответил: «Исполняйте».
На буксире у трехтонки мы выехали назад на шоссе, поблагодарили нашего спасителя за помощь, а через три часа уже сдавали литературу и инструменты начальнику культпалатки в Круглянском лесу сержанту Бурачкову.
Он был счастлив и говорил, что завтра же вечером закатит в лесу концерт самодеятельности.
Отдохнув немного, мы еще засветло выехали домой — я решил вернуться в полк в ту же ночь.
Откровенно говоря, настроение у меня было скверное. Я считал, что провалился на первом же, по сути дела очень легком экзамене на звание командира. Я перебрал в уме все свои ошибки одну за другой, сравнивал себя с нашими командирами, и сравнение это было настолько не в мою пользу, что я не находил себе оправдания. А Петя Ночкин и Леня Потапов, прижавшись друг к дружке, между тем спали сном праведников.
В полк мы вернулись глубокой ночью. Утром меня вызвал к себе капитан Солодухин.
Я отрапортовал ему по форме, как полагается, что задание выполнено.
Он сказал:
— Я доволен вами, товарищ Дроздов. Вы выполнили мое поручение хорошо. Объявляю вам благодарность от лица службы.
Я вытянулся и отчеканил:
— Извините, товарищ капитан, но я благодарность вашу принять не могу!
Капитан даже слегка побледнел после моих слов.
— Что такое? Что вы там натворили?! — спросил он меня тревожно.
Я рассказал капитану все и добавил:
— Что же выходит теперь, товарищ капитан? Выходит, я не могу быть командиром?!
Капитан улыбнулся, но потом стал серьезным и сказал:
— Нет, Дроздов, не выходит! Хорошо уже то, что вы сами осознали свои ошибки. Для того чтобы командовать, мало одного знания уставов. Ведь приказ командира — святое дело, он подлежит безусловному исполнению. А это прежде всего обязывает нас, отдающих приказ, быть на высоте своего командирского звания! Все надо учитывать, вплоть до самой чепуховой мелочи, прежде чем звякнешь повелительным наклонением. Командирское слово на ветер нельзя бросать! Надеюсь, что в следующий раз вы ошибок делать не будете. Можете идти!..
Я повернулся — налево кругом! — щелкнул каблуками и пошел к себе. Мне хотелось как можно скорее передать капитанскую благодарность моим дружкам — Пете Ночкину, Лене Потапову и первоклассному шоферу Николаю Семенову.
1952
Счастливое свидание
Ковров и Зубков — шоферы, москвичи, подружились еще на фронте во время войны. Много тысяч километров прошли по фронтовым дорогам лихие их полуторки, много раз приходилось друзьям лежать в кюветах — усами в грязь! — слушать всем потрясенным своим существом отвратительную какофонию бомбежки, видеть краешком глаза, как взлетают к небу фонтаны земли, как подлец-пикировщик, промахнувшись в первый раз, идет на второй заход, злобно урча мотором: «Достану-у, достан-у-у, достан-у-у!..»
Нет, не достал! Ковров и Зубков, «побывав за границей» вместе со всей Советской Армией, вернулись целехонькие и невредимые, с медалями во всю грудь, в родную Москву к своим семьям, демобилизовались и вместе поступили на работу — на строительство новых жилых домов в столице.
Только наш, советский человек, много на своем веку потрудившийся, много повоевавший, знающий «почем фунт лиха», не раз со спокойной усмешкой глядевший смерти прямо в глаза, поймет то истинное наслаждение, которое испытывали Ковров и Зубков, когда они гнали свои грузовики, нагруженные контейнерами с кирпичом, по великолепным подмосковным магистралям с кирпичных заводов на стройку.
Нагретый асфальт скатертью стелется под колеса, ветер свистит в ушах, промелькнул и исчез сосновый красавец бор, придорожная березка махнула вслед зелеными кудрями, метровым пальцем погрозил с дорожного плаката строгий товарищ с ненатурально красивым лицом (а чего там грозить — машина бежит по всем правилам!) — и вот уже впереди возникает сказочное марево Москвы и гордые силуэты высотных зданий. Пошли московские улицы — шумные, деловые, неугомонные. Скорей, скорей, к себе на стройку!..
Машина въезжает через знакомые ворота во двор, где стоит выложенный уже до шестого этажа будущий дом. Снуют по двору веселые девчата в мужских штанах и резиновых сапогах, с запачканными известкой лицами. Десятник, плотный, в расстегнутой спецовке, обрадованно машет рукой: «Давай сюда!» Плавно и мягко движется в знойном воздухе огромный голенастый кран. Крановщица Маруся, высунув из орлиного гнезда головку, повязанную алым платочком, во весь рот улыбается шоферу с высоты, кричит, напрягая голос:
