Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич (мир книг TXT) 📗
Да и в самом деле. Стоило только взглянуть на этого человека, как сразу возникала мысль, что если бы кто-нибудь подумал над тем, какую кличку выбрать для Семена Романенко, то сколько бы ни ломал голову, а лучше и хлестче этой ни за что не выдумал бы.
Романенко — короткий, непомерно широкий, колченогий человек. Круглая голова его, за отсутствием шеи, сидит прямо на плечах. Плоский лоб разделен на две части неглубокой бороздкой. Небольшой вздернутый нос, вдавленная переносица, выдавшаяся вперед квадратная челюсть с отвислыми губами и складки за короткими, будто обрезанными ушами, точь-в-точь, как у насторожившегося бульдога. В довершение сходства с этой породой собак, Романенко был молчалив, и если говорил или ругался, то глухим хриплым голосом, а смеялся резким смехом, похожим на лай.
О происхождении Романенко на селе было мало известно. Одни говорили, что он коренной житель села, другие утверждали, что пришлый.
Молодежь Крымки совсем ничего не знала о Семене. И только теперь, с приходом оккупантов, когда «бульдог» начал ретиво угождать им, хлопцы заинтересовались этим человеком. Они стали допытываться у стариков, какого роду-племени был их односельчанин. И только после рассказа колхозного кузнеца, деда Григория Клименко, ребята узнали о темном прошлом Семена.
Семен Романенко — коренной житель Крымки. Еще при покойном его отце хата Романенко стояла на бугре, неподалеку от хаты Карпа Даниловича Гречаного. Задолго до революции отец Семена был в Крымке урядником. Про лютость его и притеснения крестьян-бедняков в те времена ходили рассказы по всей округе. Семен унаследовал от отца не только бульдожью внешность, но и черты характера. Еще мальчишкой он не знался и не дружил с детьми бедняков. В праздники, встретив на улице мальчика, одетого в новое, он резал складным ножом обновку. В сады и огороды Семка лазил из чистого озорства, фрукты рвал с ветками, овощи с ботвой. Пострадавшие сельчане не решались жаловаться отцу, боясь крутого нрава урядника. Когда Семену минуло двадцать восемь лет, грянула Октябрьская революция. С первых же ее дней Семен исчез из села и снова появился в Крымке только в девятнадцатом году. Он въехал в село в пролетке на паре лошадей, с кучером на козлах. На заднем сиденьи — граммофон с трубой. На шарообразной фигуре Романенко глянцево блестела кожаная куртка, он был в широченных, зеленого цвета галифе, сшитых из сукна с бильярдного стола. Вдоль бедра, до самого колена болтался кольт в деревянной кобуре.
Покуражившись несколько дней, Романенко вдруг исчез из села и как в воду канул.
В ту самую пору, в крови, в самогонном хмелю, в пухе распоротых еврейских перин, гуляла по Украине петлюровщина. Нюхом почуял Романенко, где можно погулять и пограбить. Недаром подался к Петлюре.
Но живет в народе пословица: «Сколько ни вей веревочку, а концу быть». Кончился и Семенов разгул. Отвечать пришлось перед рабоче-крестьянской властью. Преступника судили и сослали куда-то в далекие места. Отбыл ли Романенко свое наказание, сбежал ли, неизвестно. Но только видели его люди то в Одессе, то в Николаеве. Чем он занимался — никто не мог сказать определенно, но некоторые говорили, что занимался он нечистыми делами.
В Крымку Романенко вернулся года за два до войны. Прошмыгнул тихо, незаметно, словно пёс побитый.
Потом помалу огляделся, освоился и вступил в колхоз. Работал рядовым колхозником «Ну и пусть работает», — думали односельчане. А что касается прошлых его грехов, то мало ли кому Советская власть прощала.
Работал Романенко прилежно, молча выслушивал задания бригадира, молча выполнял их. На колхозных собраниях тоже просиживал молча, забившись куда-нибудь в уголок, всячески старался быть тихим, малоприметным.
С приходом оккупантов Семен преобразился. Будто рукой сняло прежнюю замкнутость. Не прошло и месяца, как жители Крымки увидели клыки ощерившегося бульдога. Теперь, нимало не стесняясь, Романенко радушно встречал вражеских солдат, разводил их по хатам, указывал, у кого должно быть сало, молоко, корм для лошадей.
Крымчане поражались расторопности и угодливости Романенко.
— Семен усердствует, будто гостей дорогих встречает.
— Не гостей, а хозяев.
— Чего доброго, еще начальством его над нами поставят.
— Похоже на то. Им нужны такие, как Романенко. Удивляясь, негодовали, но спросить самого Романенко побаивались.
Как-то раз дед Григорий Клименко, пряча усмешку в седые усы, спросил:
— Слышь, Семен, да ты, никак, начальством заделался?
Романенко метнул в деда Григория злые круглые глазки, двинул тяжелой челюстью и пролаял:
— Ты у меня договоришься, колхозный ударник.
Сегодня, в погожее летнее утро «бульдог» бегал по дворам, стучал палкой и хрипло орал:
— Эй, кто дома? Выходи!
Иные не хотели выходить, возражали, и тогда Романенко шагал через порог и, побагровевший от злости, хрипел:
— Цыц! Без разговоров! Это вам не в колхозе рассуждать да голосовать. Зараз вся ваша дискуссия вот где, — он держал в вытянутой руке вишневый, с медным отливом дрючок, — марш к клубу сейчас же!
Вскоре всему селу стало известно, что в Крымке появились «власти» и приказывают «всему населению мужского и женского пола, в возрасте от пятнадцати до семидесяти лет, явиться к зданию бывшего сельского клуба».
Как плетью хлестали слова приказа. И каждый чувствовал и понимал, что начинается подневольная жизнь.
Глава 8
РОЩА ШУМИТ
Посреди села, под зеленой железной крышей стоит большой кирпичный дом. Он выкрашен в ласкающую глаз нежную розоватую краску. По фасаду расположено шесть окон с белыми рельефными наличниками. Всеми окнами дом смотрит на тенистую рощу. Это сельский клуб — любимое место крымчан. Здесь до войны проводило свой досуг все население Крымки от мала до велика. Тянулась сюда и молодежь из соседних сел. После трудового дня сходились в клуб катериновские, петровские, каменно-балковские, степковские. Нередко посещали крымский клуб и живущие за семь километров кумарянские хлопцы и девчата. На колхозных подводах, а то и на машинах, по-праздничному, с гармошкой и песнями подкатывала молодежь к известному во всем Первомайском районе крымскому клубу.
Да и прямо сказать, в Крымке было что посмотреть, было чем развлечься. Здесь что ни праздник-то зрелище. Либо кинофильм новый, либо постановка местного драмкружка, лучшего в районе. А по окончании программы — танцы, да не как-нибудь, а под духовой оркестр. Как зальются, бывало, по вечерней заре трубы, да запоет, легко вибрируя, бархатный баритон, да рявкнут басы, говорят, в Кривом Озере было слышно. На такую музыку за двадцать километров поскачешь, не посчитаешься.
Сегодня воскресный день в Крымке был тревожен и мрачен. Ни звука, ни живой человеческой речи. В тягостном молчании сходился к клубу народ.
Подходили крымчане и читали над парадной дверью новую вывеску:
После того, как Семен Романенко объявил по селу о сборе, Парфентий решил покинуть свое убежище на чердаке.
Он шел к клубу вместе с отцом. Еще издали за поворотом улицы показалось знакомое розовое здание. Затрепетало сердце, когда подумал, что многих своих товарищей, с которыми до сих пор не удавалось наладить связь, повстречает здесь.
— Быстрее, тату. Тащимся, как на волах, — торопил он отца.
— Некуда спешить, сынку, незачем, — с грустью ответил отец, — ничем нас с тобой там не обрадуют.
Карп Данилович не был посвящен в тайну сына. Поэтому не мог он разделить радости Парфентия. Все, что он видел, угнетало его. И только в глубине сознания таилось чувство протеста честного советского человека.
— Опоздаем, тату, — с нетерпением говорил Парфентий отпу, уже и без того едва поспевавшему за ним.
— Ты прямо как в кино на «Чапаева» спешишь, опоздать боишься.
— Лаяться будут, — пояснил Парфентий, ускоряя шаг.
