Том 1. Двенадцать стульев - Петров Евгений Петрович (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Начиная со второго издания романа, из главы «Автор „Гаврилиады“» исключается история несчастной любви голубоглазой девушки Клотильды и халтурщика скульптора Васи. Снимается и следовавшая за этим рассказом глава «Могучая ручка. Золотоискатели». В ней говорилось о том, как Никифор Ляпис, услышав от Персицкого рассказ о «сект€ похитителей стульев», немедленно принялся сочинять с двумя другими халтурщиками оперу «Луч смерти» – о таинственном изобретении, чертежи которого запрятаны в стулья. В опере по ходу действия должны были появляться «фашисты, самогонщики, капелланы, солдаты, мажордомы, техники, сицилийцы, лаборанты, тень тов. Митина (изобретателя луча смерти. – Б. Г.), пионеры и др.». Не в пример предыдущим эти эпизоды остросатиричны. Они были в рукописи, в журнале и в первом издании книги. Почему же в таком случае они не выдержали строгой проверки при подготовке второго издания романа? По-видимому, писатели нашли, что рассказы о невежественных халтурщиках заняли много места в «Двенадцати стульях» и порой начали даже повторять друг друга.
Описание рабочего дня сотрудников газеты «Станок» (глава «Курочка и тихоокеанский петушок») со второго издания печатается без сцены мистификации редакционного фотографа. Осталась только фраза: «Репортер Персицкий деятельно готовился к двухсотлетнему юбилею великого математика Исаака Ньютона». Вслед за этим в рукописи, в журнальном варианте и в первом отдельном издании романа следовал рассказ, как весельчак Персицкий с серьезным видом поручал фотографу заснять Ньютона: «И, пожалуйста, не за работой. Все у вас сидят за столом и читают бумажки. На ходу снимайте. Или в кругу семьи». На что обидчивый фотограф отвечал: «Когда мне дадут заграничные пластинки, тогда и на ходу буду снимать». Однако эта сцена ослабляла комический эффект другой сцены, в которой Персицкий высмеивает Никифора Ляписа. Один и тот же прием «работал» дважды. Вероятно, поэтому проходной для романа эпизод с невежественным фотографом писатели сняли.
Но есть в рукописи романа страницы, отсутствовавшие в журнальном варианте. Ильф и Петров восстановили их в первом отдельном издании и сохранили при всех последующих публикациях «Двенадцати стульев». Это рассказ Остапа о гусаре-схимнике. Это глава «Зерцало грешного», знакомящая нас с биографией отца Федора Вострикова. Для характеристики священника церкви Фрола и Лавра важно и существенно, что на всех этапах его гражданской и духовной карьеры в «зерцале» неизменно отражался стяжатель.
В главе «Где ваши локоны?» авторы восстановили описание прогулки Ипполита Матвеевича по улицам Старгорода. Отсутствовала в журнальном варианте также и глава «Дышите глубже: вы взволнованы!»
Не удивительно, что без таких эпизодов журнальная публикация романа выглядела бледнее всех последующих.
Быстрота, с которой писался первый роман Ильфа и Петрова, свидетельство того, что молодые авторы были достаточно хорошо подготовлены для трудной работы писателей-сатириков. В записных книжках Ильфа и в юмористических рассказах Петрова уже были намечены некоторые темы и образы «Двенадцати стульев». Роман еще не был написан и еще не существовала как литературный тип Эллочка-людоедка, а в записной книжке Ильфа в 1925 году была сделана запись: «Двое молодых. На все жизненные явления отвечают только восклицаниями. Первый говорит – „жуть“, второй – „красота“» (ЦГАЛИ, 1821, 123). И в ранней юмореске Петрова «Даровитая девушка» («Смехач», 1927, № 35) Кусичка Крант, девица «с малообещающим лобиком», решившая непременно стать кинозвездой, разговаривала с окружающими на Эллочкином людоедском жаргоне. Еще до того как в «Двенадцати стульях» Никифор Ляпис нашел «кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара», Ильф и Петров обличали сочинителей таких «Гаврилиад», занятых перекрашиванием и перекраиванием всевозможных халтурных изделий и наведением на них соответствующего «полит-лоска». Ильф высмеял халтурщиков такого рода в фельетоне «Красные романсы» (ЦГАЛИ, 1821, 80). Петров в 1927 году напечатал в «специально детском» номере журнала «Смехач» (№ 32) рассказ «Всеобъемлющий зайчик», который представляет собой как бы черновой набросок одной из глав будущего романа. Герой этого рассказа, некий самонадеянный поэт, сочинивший нижеследующий краткий стишок:
подобно Никифору Ляпису обходит редакции, поочередно приспосабливая своего зайчика для издательства «Детские утехи», для журналов «Неудержимый охотник», «Лес, как он есть» и даже для солидного еженедельника «Вестник южной оконечности Северного полюса». Ловкий сочинитель «всеобъемлющего зайчика» – это предшественник Никифора Ляписа, только лишенный тех сатирических красок, которые сделали Ляписа нарицательной фигурой.
Сатира «Двенадцати стульев» остра и необычайно злободневна. Так, например, образ людоедки Эллочки появился на страницах «Двенадцати стульев» в то время, когда комсомольская печать развернула борьбу против пережитков буржуазных нэпманских настроений в среде советской молодежи. В этой борьбе активно участвовал Маяковский. В 1927 году, выступая с докладами «Даешь изящную жизнь!», он высмеивал нелепое подражание заграничной «моде», которая проникала «уродливыми потеками в советский быт» (В. Маяковский, Поли. собр. соч., т. 12, Гослитиздат, М. 1959, стр. 500). В сценарии «Позабудь про камин», в стихотворении «Маруся отравилась», в комедии «Клоп» и в ряде других произведений Маяковский широко использовал факты низкопоклонства перед заграницей, о которых писала в своих фельетонах «Комсомольская правда». В «Двенадцати стульях» мы не найдем такой прямой переклички с комсомольской печатью. Но огонь своей сатиры Ильф и Петров направляли по тем же мишеням. Один и тот же «микроб разложения» (если воспользоваться выражением Маяковского) сидел в людоедке Эллочке и в «монтере Ване» из стихотворения «Маруся отравилась», который «в духе парижан себе присвоил званье электротехник Жан». И так же, как для Маяковского, борьба с «молодыми людоедами» не была для Ильфа и Петрова случайной, временной. К этим образам они не раз еще возвращались в своих произведениях.
Впрочем, Ильф и Петров не считали, что и с другими персонажами «Двенадцати стульев» они уже полностью разделались в своем первом романе. Обывательский, мещанский мирок, который в «Золотом теленке» Ильф и Петров называли «маленьким миром», не так-то легко сдавал позиции.
Первый роман Ильфа и Петрова, по свидетельству современников, сразу был замечен читателями. Однако критика долгое время обходила его молчанием. Набрасывая план книги «Мой друг Ильф», Петров записал: «Первая рецензия в „вечорке“. Потом рецензий вообще не было». 17 июня 1929 года, через год после выхода романа, «Литературная газета» поместила небольшую статью о «Двенадцати стульях» Ан. Тарасенкова, полемически озаглавленную: «Книга, о которой не пишут». В редакционном примечании говорилось: «Под этой рубрикой „Литературная газета“ будет давать оценку книгам, которые несправедливо замолчала критика». Анализируя роман Ильфа и Петрова и отмечая успех молодых авторов, Тарасенков подчеркивал, что, пользуясь сюжетными приемами «трафаретного авантюрного романа», они сумели наполнить повествование «насыщенным, острым, сатирическим содержанием». В таком же духе говорилось о «Двенадцати стульях» и на страницах журнала «Октябрь», который тогда редактировал А. Серафимович. Безыменный рецензент журнала отмечал, что «Ильф и Петров, взяв от авантюрного романа чисто композиционные качества, ввели в повествование яркие, типически бытовые фигуры… дали целую галерею заостренно сатирических портретов» («Октябрь», 1929, № 7, стр. 215). Однако едва ли не первым литератором, который публично поддержал «Двенадцать стульев», был Маяковский. Выступая 22 декабря 1928 года на собрании федерации объединений советских писателей, он говорил о «классическом Гавриле», а роман назвал «замечательным» (В. Маяковский, Поли. собр. соч., т. 12, Гослитиздат, М. 1959, стр. 367).
