Антология русского советского рассказа (30-е годы) - Горький Максим (книги бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗

С холодным видом император внезапно спросил во время доклада графа Клейнмихеля:

— Что такое Родоканаки?

Графу Клейнмихелю показалось, что его в чем-то подозревают.

— Не знаю, ваше величество.

— А я знаю, — сказал государь.

Клейнмихель побледнел, однако государь действительно не знал, кто такой, или, как он сказал, что такое Родоканаки.

К концу дня он наконец добился ответа. Родоканаки оказался совершенно частным лицом, откупщиком, имеющим смелость проживать противу конных казарм. С тайным содроганием император повторил:

— Родоканаки!

Он решился на крайние меры.

Был вызван министр двора. Император спросил у него ведомости о расходах. Просмотрев, остался недоволен и вздохнул:

— Я не могу тратить столько денег. Возьмите от меня эту маппу.

Он потребовал уменьшения количества свечей в люстрах, в каждой на две, что по всему дворцу давало экономию в свечах. Запросив ежедневные обеденные меню, собственноручно вычеркнул бланманже.

— Я требую, ты слышишь, требую, чтобы в государстве не было долгов, — сказал он, глядя в упор на министра.

Дворец притих.

Выйдя в Аполлонову залу, император вдруг велел убрать статую Силена.

— Это пьяный грек, — сказал он.

Вечером услышали старинную фразу, которая заставила побледнеть:

— Le sang coulera![20]

Родоканаки совершил свой поступок в надежде, что дело скоро разъяснится. Он вовсе не собирался прекращать откупные операции. Сохраняя все привычки и наружное спокойствие, Родоканаки был внутренне не спокоен и даже проигрался в Экономическом клубе. Хуже всего было то, что в своих действиях он был связан с другими лицами. Очень шаток был Уткин, по мнению Родоканаки, готовый продать в любую минуту. Лихарев стал молчалив, барон Фитингоф (подставное лицо) — излишне развязен.

Все это сказалось уже в том, что все они, не исключая и самого Родоканаки, стали, точно сговорясь, прибавлять к имени Конаки ругательное слово.

— Когда болван Конаки еще был на свободе…

— Что бы этой дурынде Конаки подумать…

— Вы помните, в клубе, когда еще оболтус Конаки обожрался севрюжиной…

Их жертва, принесенная такой мизерной личности, начинала казаться им самим смешной, дурацкой и совершенно неуместной. И, ничего пока не говоря друг другу, они говорили своим, а то и чужим женам:

— Ввязались с этим подлецом Конаки…

Они даже преувеличивали свою жертву, потому что откупные операции не были прекращены, а были только словесные и отчасти письменные, правда далеко зашедшие действия. Колебания биржи заняли, впрочем, на некоторое время все их силы и воображение. Все играли на понижение, даже Конаки из тюрьмы давал указания Конаки-сыновьям, какие бумаги продать.

Все питейные деятели безропотно прислали следуемые с них доброхотные даяния в «Северную пчелу».

Родоканаки сказал при этом:

— Это другое дело. Это ребенок.

По ночам он жевал малагу.

Он составлял комбинации.

Между тем министр Вронченко, если и не засел в публичном доме на Мещанской улице, как о том ложно доносил французский агент, то во всяком случае действительно уделял все свое внимание и свободное время Жанетте с Искусственных минеральных вод, уже вернувшейся с гастролей и приступившей к исполнению своих обязанностей.

Не имея, после исторической фразы, точных инструкций, а с другой стороны, видя нежелание откупных деятелей примириться с изъятием Конаки, тайный советник Вронченко как бы повис в воздухе и с тупым равнодушием наблюдал колебания биржи.

Министерство финансов, так сказать, отправляло свои естественные ежедневные потребности чисто механически, ничем не одушевляемое, — чиновники приходили, уходили, комиссии заседали, но дух отлетел.

В этот период безвременья лихорадочную деятельность развил поручик Кошкуль 2-й. Подписка на приобретение дома для чудо-ребенка шла хорошо. Его благородие Мендт фон — 1 рубль серебром, мать семейства г-жа N — 1 рубль серебром, купец 2-й гильдии Мякин — 10 рублей серебром.

И счастие его устроилось.

Был высмотрен на Крестовском острове маленький домик и куплен у бабы, коей принадлежал. Приглашен был художник, который изукрасил крышу резьбой наподобие кружев, а ставни искусно расписал цветками в горшках и снопах. Получился такой домик, в котором как бы самой природой назначено жить инвалиду, состарившемуся на царской службе, а ныне скромно воспитывающему своего сына. На оставшиеся деньги поручик Кошкуль 2-й купил малолетному г. Витушишникову барабан, чтобы ребенок мог учиться в свободное время барабанной трели. Барабан был отличный, со звуком светлого и пронзительного тона. Обо всем этом было сообщено подписчикам и читателям «Северной пчелы» в отделе С.-Петербургских происшествий.

Больше всего возни было с отцом, коллежским регистратором Витушишниковым. Прежде всего он вовсе не оказался таким престарелым, как предполагалось. Затем воспротивился переселению на Крестовский остров, где отныне должен был исправлять обязанности отца.

Ссылался при этом на доводы такого характера, что ему далеко будет с Крестовского острова на службу, что он живет на Васильевском острове семнадцать лет и т. п. Поручику Кошкулю 2-му пришлось даже прикрикнуть на него. С другой стороны, поручик прельстил его курятником, имевшимся при доме, где можно будет содержать кур.

По переезде малолетный Витушишников научился бойко барабанить зорю. Его сразу же было решено отдать в одно из закрытых военно-учебных заведений.

Затем разыгрался эпизод, о котором упоминает один из историков.

Молодые великие княжны совершенно случайно на прогулке проезжали мимо домика, где жил малолетный г. Витушишников со своим престарелым отцом-инвалидом. Отрок стоял у ворот, одетый в мундирчик закрытого военно-учебного заведения, и, завидя проезжающих, ударил барабанную дробь. Тут же стоящий инвалид-отец поднес великим княжнам на простом блюде, покрытом чистым полотенцем с кружевами, хлеб-соль.

Между тем не была забыта и будка градских стражей. На ней над самым окошком воздвиглась простая белая мраморная доска с золотыми буквами: «Император Николай I изволил удостоить эту будку своим посещением в день 12-го февраля 184…-го года и присутствовать при отогревании утопающей».

Граф Клейнмихель был в упадке. Выгнанный за выражение «финансовая смета», непозволительно проворонив случай с вопросом о Родоканаки, он видимо опустился. С трудом принуждал себя бриться, порос рыжим пухом. Ему ставили припарки, давали грудные порошки, его непрерывно тошнило. Появились признаки геморроидального состояния. Изредка электрикомагнитический аппарат принимал слабые стуки. В минутной надежде на то, что стучит император, граф бросался в телеграфную каморку, отталкивал дежурного офицера, но аппарат затихал. То ли воля императора, то ли действие атмосферных колебаний. При всем том был еще обременен обязанностями. Как раз в это время решался трудный вопрос о железнодорожных тендерах. Граф всегда считал тендера особым видом морских шлюпок и теперь решительно не знал, что делать с ними на суше. А суммы требовались большие.

Приезжавшая к графу его сестра, пожилая девушка, видя брата в отчаянном состоянии, просила его пойти в кирку помолиться.

Граф ответил ей, что в кирку не пойдет, потому что Лютер — скотина.

— Православие, самодержавие и народность, — сказал он потрясенной девушке, — а Лютер — скотина.

Министерство двора сосредоточивало в себе фрейлинскую часть, императорскую Академию художеств, охоту, духовенство и конюшенную часть. Заведующий государственным коннозаводством Левашов быстрым шепотом говорил:

— Стать, стать и стать, милостивые государи! Какая стать! Какие статьи! Бока!

Прусский художник Франц Крюге, которого специально приглашали из-за границы писать портреты, говорил о знаменитой Фаворитке: