Грустный день смеха (Повести и рассказы) - Дубровин Евгений Пантелеевич (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
— Я вижу, ты все знаешь, — недовольно заметил отец.
— Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие-то… Вон, посмотри. — Мать показала на подоконник, где действительно валялось несколько гильз.
— Где это они достают?
— Тут такие бои шли… Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут-рвут, а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а там мина. Я так и обмерла.
— Знаю эту мину, — вмешался я. — На дорожке за садом? Это сплющенный котелок.
— Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день гоняют. Встанешь утром а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся…
— Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропасть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.
— Мы собирались на речку, — сказал я.
— Сделаем дело — тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.
— За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.
— Называйте его на «ты», — сказала мать. — Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!
Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.
Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь-ка, утонете!»
Над этими пацанами потешалась вся речка.
— Мы привыкли купаться одни, — сказал я, когда мать успокоилась и отец снова сел за стол.
— Мало ли что привыкли. Отвыкайте.
— Толя, ты им построже прикажи, — сказала мать, вытирая слезы. — Они могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.
— Могу и построже. Без моего разрешения — ни шагу из дому. Ясно?
— Даже в уборную?
Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за чистую монету.
— В уборную можно.
— А к колодцу?
— Можно.
— А за грибами?
— Нельзя.
— Они растут у нас во дворе, на навозной куче.
Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.
— Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться… Плачу от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за книги читает. Может, они плохие?
— Книги, — проворчал отец. — Книгами сыт не будешь… Меня отец чуть свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются. Вот и все книги.
— Ну, и что хорошего? — спросил я.
— Вот так всегда — ты ему слово, а он десять, — вставила мать свое любимое выражение.
— Не десять, а четыре.
— Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь, совсем распустились. Мать ни во что ставят.
— Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.
— Чего? — не понял Вад.
— Сходи в сени и принеси воды.
Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из-за стола и приносить что-то.
— Я схожу, — встала мать, но отец положил ей руку на плечо. — Сиди, ты и так намоталась.
Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.
— Ты что, глухой?
Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги, дотащился до дверей и пропал.
— Это он нарочно, — разъяснила мать, — Теперь через полчаса вернется. Попросишь какое дело сделать — неделю будут волынить.
— Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу, можно табуретки на продажу делать.
Табуретки… Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой табуреток… «Кому табуретку? Налетай на табуретки!»
Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не удастся найти общий язык.
— Принудительный труд, — сказал я, — широко использовался у древних римлян и греков. Это называлось рабством. Но в дальнейшем человечество сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным сравнительно с трудом свободного человека.
Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.
— В каком он классе?
— В седьмом.
Отец покачал головой.
— Шустрый. Понахватался.
— Поучи его, Толя, поучи. Такой огрызок.
— «Огрызок» не литературное выражение.
— Ну, хватит! — хлопнул отец рукой по столу. — Может, ты, Виктор, и умный, но родителей должен слушаться.
— Взаимоотношения детей и родителей должны строиться на принципах равенства и взаимного уважения, только в этом случае они принесут обоюдную пользу.
Вторая фраза получилась еще лучше первой.
— Может, он и вправду не то читает? — усомнился отец.
— Откуда я знаю. Меня целый день нету. А вдруг он с какой шпаной связался, они и учат всему. Недавно нашла на печке книжку, нарисованы одни страсти: то душат, то режут, то стреляют.
— Книжки перед чтением будешь показывать мне.
— И учебники?
— Хватит умничать!
Отец отодвинул от себя еду и стал читать лекцию на тему «Родители и дети». В это время вернулся Вад с кружкой воды. Он страшно медленно протащился по комнате, еще медленнее поставил кружку на стол и стал слушать лекцию. Лекция, видно, ему не нравилась, потому что брат мрачнел все больше и больше.
— Хочу каши, — вдруг сказал он.
На его слова отец не обратил внимания.
— Хочу каши, — сказал Вад громче и уточнил: — Манной.
Это тоже осталось без внимания. Тогда Вад задрал вверх голову, как волк, и затянул:
— К-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и-и-и-и-и, ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и… ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и…
Отец даже поперхнулся.
— Что с ним? — пробормотал он.
— Просит манной каши, — объяснила мать.
— Так дай.
— Где я возьму? Один раз отпускали за всю войну…
— Так что он, не понимает?
— Понимает. Нарочно доводит. Так каждый день.
— Ка-а-а-ши-и-и-и-и-и…
— А ну, замолчи! — сказал отец.
— Да-а-а-а-а-й…
— А ну, кому говорю!
— Ха-а-а-чу-у-у-у-у…
Отец подскочил к Ваду и трепанул его за ухо. Ему не надо было этого делать. Вад был очень гордым человеком. Отец не успел отдернуть руку, как Вад вцепился в нее зубами. В ту же секунду тело Вада кувыркнулось в воздухе, и брат улетел на печку.
— Насилие — признак бессилия, — изрек я.
К этому времени отец, видно, уже крепко подзавелся. Он бросился ко мне и ухватил за шиворот. Я оставил в его руках воротник рубашки, юркнул между ног и скрылся под кроватью. Оттуда я перелез за сундук. Между сундуком и запечной дырой было немного свободного места. Я проскочил его удачно: отец в это время искал меня под кроватью. Оттуда торчали его толстые трофейные подошвы.
— Он за печкой, — сообщила мать.
К предательству я отнесся равнодушно. Щель между стеной и печкой была узкой, взрослому не пролезть.
Отец поширял в ней скалкой и вернулся за стол.
Все время до сна разговор шел о нас.
— Встретили, называется… — ворчал отец. — Довели до белого каления… Спешил, ждал, а тут пришлось на второй же день за уши драть…
— Ничего, ничего, — успокаивала его мать, — с ними надо только так. Видел, какие? Не понравилось, что работать заставляешь… Привыкли своевольничать… С ними еще построже надо, а то и тебе на шею сядут. Боюсь, вырастут хулиганами…
— Я за них завтра возьмусь… Да чтобы я на своего отца так…
Отец долго вспоминал своих родителей, а мать своих. Получалось, что отец с матерью в детстве работали с утра до вечера и были этим страшно довольны.
Ложась спать, отец громко объявил:
— Завтра — на картошку! Я сделаю из вас людей.
Я не выдержал и подал голос из-за печки:
