Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Даша была постарше. Она тихо говорила что-то обнадеживающее, хоть и сама утирала скупые слезинки.
Потом они расстались. Меланка направилась к лагерю. Она еще время от времени вздыхала, еще изредка глотала подступавшие к горлу соленые слезы. Но вот незаметно ускорился шаг, легче стало дыхание, глаза, уже не затуманенные слезами, впитывали в себя красоту лунного марева над уснувшей Орилькой.
Юрко почувствовал, что ему сейчас, сию же минуту надо что-то сказать Меланке, и, еще не понимая, что именно нужно сказать, он выступил из тени на тропинку.
— Ой, кто это? — вскрикнула Меланка и, узнав Юрка, повеселевшим голосом пропела:
И сразу же шарахнулась в сторону, пряча косы. Юрко бросился за ней. Никогда еще он так не бежал. Меланка перекинула косы наперед, а то вот-вот дернет.
Юрко догнал Меланку, но схватил не за косы, а за худенькие плечи, круто повернул к себе и встретился взглядом с ее глазами.
Он зажмурился, точно его вдруг ослепило солнце, и поцеловал Меланку.
Одни во всем мире стояли они — растерянные, смущенные, испуганные. И на весь мир звенели, бились одни только их сердца.
Прошла минута, а может быть, час. Меланка первая посмотрела искоса на нахмуренное лицо Юрка и чуть не прыснула: «Ой смешной!»
Какой-то тайный голос говорил ей, что больше уже не будет она его дразнить и распевать песню про нескладного Евтуха. И в то же время неизвестно почему пришла мысль, что отныне власть ее над Юрком стала еще крепче.
Они взялись за руки и пошли. Тропинка была узкая. Они шли плечо к плечу и молчали.
Зашумел ветер.
Подали голос лягушки.
Удивительно выглядела Орилька. Половина речки, скрытая тенью камышей, казалась совсем черной, а у ближнего берега протянулась неширокая, посеребренная луной полоса.
Меланка и Юрко подошли к берегу и загляделись. Вода, казалось, застыла недвижимо. И все же ни на миг не останавливалась, бежала своей дорогой эта невидная речушка Орилька и, должно быть, гордилась, что никто ее не в силах остановить, что как она ни мала, но и по ту и по другую сторону от нее раскинулись широкие берега.
Кругом шестнадцать
Я сидел в неуютном вокзальном ресторане, ожидая поезда, когда подошел высокий, красивый, несколько грузный для своего возраста мужчина и спросил, свободно ли место за моим столом. Я кивнул головой. Он сел, шумно вздохнул, недовольно просмотрел карточку и подозвал официанта.
Пока он давал заказ, я смотрел в окно на омытые дождем рельсы. Меня злил маневровый паровоз. То и дело выбегая откуда-то, он пронзительно верещал: «Сидишь? Ждешь? А я бегаю…» Нахально пыхнув облачком сизого пара, старенький паровоз удирал обратно.
Я отворачивался от окна, и тогда мой взгляд падал на убогие бумажные цветы, красовавшиеся на столе. От них веяло беспросветной скукой. И самый воздух вокзала напоен был скукой ожидания. «Сидишь?» — кричал издалека паровоз.
— Вы здешний? — спросил мужчина, севший за мой столик.
Ему, верно, не было еще и тридцати пяти, но продолговатая лысина и недовольное выражение полного лица старили его. Он настороженно смотрел на меня, как бы стараясь понять, кто я. Когда я объяснил, что приехал сюда на несколько дней по служебным делам, лицо его немного прояснилось. Он сказал:
— Тут больше нескольких дней и не выдержишь. Глушь. Мухи дохнут.
Официант поставил перед ним графинчик водки и закуску. Он торопливо налил рюмку, выпил и стал жевать огурец.
— Прямо не представляю себе, как я мог тут прожить столько лет. — Он покачал головой и с размаху воткнул вилку в холодную котлету. — Так сложилось… Шесть лет тому назад, когда я уезжал из этого городка, у меня было разбито сердце. Разбито на вот этакие кусочки, — он показал на кончик мизинца. — Но я круто повернул свою судьбу.
Признаться, я с откровенным любопытством посмотрел на него. Не на каждом шагу встретишь человека, сердце которого разбито на вот этакие кусочки. А кроме того, мне казалось, что об этом следовало бы рассказывать тихо, совсем тихо.
— Меня тут каждый знает, — продолжал мой собеседник. — Будете еще когда-нибудь, спросите про Чижевского. Я работал главным инженером на сахарном заводе. Порядочек у меня был что надо — и на производстве, и дома. План, премии. А в выходной день — охота, рыбалка. Домик — игрушечка. Патефон, радиола. Кругом шестнадцать…
Чижевский налил и выпил еще рюмку, пожевал холодную котлету.
В этот миг из-за угла выбежал паровоз и проверещал: «Сидите? Ага…» И выпустил облако пара; оно поплыло к окну.
Чижевский пригладил редкие белесые волосы на темени и тем же громким недовольным голосом сказал:
— И весь этот порядок полетел к чертовой матери. А почему? Дернула меня нечистая влюбиться. Смешно, правда? И не думайте, что судьба подсунула мне какую- нибудь красавицу необыкновенную, какое-то чудо. Девушка как девушка. Только глаза вот такие, — он изобразил пальцами два больших круга. — Еще больше. И горят!.. А так — ничего особенного. Учительница она. Умнейшая голова. Это все знают — голова! Только уж чересчур набита — книжки, идеалы и прочее. И вот завертело меня, словно с высокого берега в водоворот прыгнул. Смешно, правда? Что я, девушек не видел? Да за меня любая пошла бы. Кругом порядок! И сам вроде не калека, все на месте. А тут — представьте! — ничего не вышло. Смехота! Почти год я за ней как привязанный ходил. Кино, клуб, библиотека… Дома у нее бывал, чай пил, будущую тещу привораживал. Вот так день за днем, как привязанный. А как дошло до серьезного разговора — нет. Хоть стреляй — нет. Смешно, правда? «Я, говорит, все поняла и никогда за тебя замуж не пойду». — «Что же ты поняла?» — «Все!..» Больше я от нее ни словечка не добился. Как ножом отрезала. Я ей только сказал на прощанье: «Ты еще пожалеешь».
Представляете мое положение? Ведь в такой столице каждый о тебе все знает. Я уже не мог видеть ни этого задрипанного городишки, ни людей, что смотрели на меня как на последнего дурака. «Девушек тебе мало? Что ты в ней нашел?» Я и сам тысячу раз задавал себе этот вопрос. Никакого чуда. Разве что глаза — вот такие. Ладно. Человек я решительный. Загремело все. Уехал я под Каменец-Подольск, оборвал все нити, которые связывали меня со здешними местами. А через полгода женился. И опять у меня кругом шестнадцать. Завод там новый, есть где размахнуться. План, премии. И дома порядочек. Жена дочку родила, еще похорошела. Она у меня слава богу… Всё на месте! Не так чтобы чересчур, но и не какая-нибудь сушеная вобла. Узнал я, что и бывшая моя любовь, Галина ее звать, тоже замуж вышла. За учителя какого-то. Выходит, поквитались мы. И вспоминать ни к чему. Так? А я, дурак, вспоминаю. Что-то свербит и свербит. Смешно, правда? И все думаю: а она, наверно, жалеет. Иначе и быть не может!.. Еду с женой на курорт, а сам думаю: «Галина, верно, моря так и не видела». Покупаю ковер или пальто жене, или еще какую-нибудь ерунду, — и опять в голове вертится: «Посмотрела бы Галина, как я живу. Кругом шестнадцать…»
Чижевский вдруг умолк, уставился на меня слегка затуманенными глазами и обиженно спросил:
— Чего вы молчите?
— Слушаю.
— Смешная история?
— Сказать по правде, пока смешного мало.
Чижевский отвел глаза, потер лоб и сказал тихо:
— В том-то и суть, что смешного мало. — Он выпил еще рюмку. — В конце концов надоело мне думать и гадать, жалеет она или не очень. Решил я сам убедиться. И вот приехал сюда, в этот благословенный райцентр. Будто бы к родичам. А на самом деле, чтоб собственными глазами посмотреть. Встретил возле школы. Такая же тоненькая, тихая. А в глазах — омут! Берегись, а то утонешь… Разговор сперва не очень клеился, но я напросился в гости. Думаю: «Покажу тебе всю картину моей благополучной жизни». Прихожу к ней домой — все те же две комнатки. Но теперь там дьявольская теснота. Знакомит меня с мужем. Я уже говорил — учитель он… И все как божий день мне ясно. Вижу тот же шкап, тот самый стол. В другой комнате заметил новую кровать и детскую коляску — сынок у них. Да еще дешевенький радиоприемник. Не густо, правда?
