Таврия - Гончар Олесь (первая книга .txt) 📗
— Ну, мне за свои подметки бояться нечего, — засмеялся Данько, выставляя вперед босую запыленную ногу. — Пошли!
У этой ярмарки была своя быстрина, свои водовороты, и тихие заводи, и лиманы. В одной из таких заводей — в душном тупике, где вскоре очутились наши герои, стояли рядами парусиновые, похожие на маленькие карусели грибки, а под ними за столиками чаевничали, спрятавшись в тень, местные воротилы, захожие монахи, торговцы и барышники. Они, правда, здесь больше пьянствовали, нежели чаевничали, однако самовар для вида шумел на каждом столе.
— По нашему обычаю пьют водку до чая! — выкрикивал, обращаясь к торговкам, какой-то осоловевший усатый барышник, потрясая бутылкой над самоваром.
— Ты! Тише там, — разморенно усмирял его становой пристав, который, расстегнув мундир, солидно чаевничал неподалеку за отдельным столом.
Господин пристав тут же чинил суд и расправу. То и дело стражники выхватывали из ярмарочной гущи и подводили к нему то пойманных с поличным карманников, то залетных аферисток, то самоуверенных херсонских жуликов, державших себя с приставом свободно, почти запанибрата. Странные, забавные разговоры происходили между ними и господином приставом!
Выслушав, как полагается, донесение стражника о сущности вины того или иного мошенника, пристав останавливал на виновнике свой тяжелый оловянный взгляд.
— Ну-с, ты, — начинал пристав распекать преступника. — Попался уже… Наколобродил… Красней теперь.
— Нет, — отвечал тот спокойно. — Не клюнуло. Сегодня синею.
— Ах ты, подлец, еще не хочешь? Шутить со мной надумал? Красней, говорю тебе!
— Господин пристав, рад бы! Я для вас… завтра покраснею, а сейчас разрешите синеть…
Поспорив, померявшись упрямством, они неожиданно быстро мирились.
— Ладно, — говорил пристав. — Синей, черт с тобой… Но помни: завтра не покраснеешь, в тюрьме сгною.
И, утершись рушником, уже давал стражникам знак.
— С ума они сошли, что ли? — вполголоса спрашивал оторопевший Данько своего приятеля. — По-какому они разговаривают? Ничего не понимаю!
— Это очень просто, — оглянувшись, тихо ответил Валерик. — Господин пристав требует у него «красненькую», то есть десятку, а тот дает только «синенькую», то есть пятерку…
Данько засмеялся. «Вот это суд!» — подумал он, незаметно отходя от этого места, потому что, как ему показалось, некоторые торговки, собственницы самоваров, уже и на них стали поглядывать подозрительно. Такие толстухи, чего доброго, могут и его ни за что ни про что схватить и потащить на расправу — синеть и краснеть!
— Вот тебе и уркаганы всяких сортов! — сказал Валерик, когда они отошли подальше от судилища. — Понравились?
— Ну их к черту!
Коротко посоветовавшись, ребята нацелились на карусель.
Яркая, летящая, полная музыки, она уже давно привлекала внимание Данька, манила, звала к себе издалека. Как же не манить, как же не пленять! Карусель была настоящей вершиной этой огромной, необозримой ярмарки. В сиянии, в цветистом сказочном вихре мелькали там люди, летая на волнах музыки. Весь день летели они куда-то, как гордые, счастливые птицы, летели стремглав, оставаясь в то же время на месте.
Впервые в жизни Данько получил возможность испытать такое дорогое, редкое, неземное наслаждение. Видели бы его криничанские ровесники, как он, вольная птица, гуляет сегодня в Каховке! Играет на рулетках, обедает «от пуза», огромная, в звоночках и бахроме, карусель — к его услугам… Он может сесть на коня или на лебедя, летать на нем хоть до вечера, и никто его не сгонит, и никто на него не накричит, потому что он уже сам себе господин!
Ребята выбрали себе пару добрых больших коней с красными гривами. Очутившись высоко над толпой, Данько сразу почувствовал, что он и босой, и нестриженый, и лопоухий, и что штанишки на нем куцые (полотно сбежалось от дождей), и что крашенная бузиной рубашка истлела у него на плечах, там, где пролегли лямки от мешка. Конечно, для такого торжественного случая и одежда полагалась какая-нибудь другая, дорогая, необычная, как у героев сказок и легенд. Однако никто на Данька и на его вид внимания не обращал, другие сезонники, которые толпились здесь, тоже были не в шелках, да и он сам скоро забыл о своей внешности. Музыка уже играла, ретивый карусельный конь уже летел, и Данько, забывая обо всем и обо всех, в увлечении пришпорил его босыми запыленными ногами.
У Данька перехватило дыхание от неизведанного доселе полного счастья… Мелькало перед глазами подвижное море людских голов, поблескивало где-то далеко внизу сверкающее крыло Днепра, а навстречу полотняной истлевшей рубашонке с музыкой и ветерком, с нежным чарующим шуршанием летело небо праздничным голубым шелком.
Ночевать Данько затащил Валерика на берег, к своим. Разве там места не хватит? Разве подстелить нечего? Круча — под голову, Днепр — в ноги, а небом накроются!
По нраву пришлись ребята друг другу, решили не разлучаться — наниматься на сезон вместе.
В этот день вся ярмарка наблюдала, как заходит солнце. Может, «за стену»? Может, закат предскажет дождь этой жаждущей, забытой богом земле?
Но солнце, как и вчера и позавчера, снова садилось на сушу, опускаясь в мглисто-кровавое гнездо где-то за плавнями, за голыми заднепровскими холмами.
Вздыхали люди, стоя на каховских кручах, овеянные сухим багрянцем ярмарочной пыли. Было удивительно и страшно: столько дней с утра и до ночи свистят из-за горизонта ветры, но ни одной тучки не могут пригнать на таврическое небо. Освещенное закатом, оно было и сейчас от края и до края пустынно-чистым.
По дороге к своим Данько купил несколько связок бубликов и обвязался ими крест-накрест. Хотел угостить сестру, одарить девушек, — пусть знают, что он гуляет сегодня.
К криничанам Данько явился героем дня. У Сердюков руки задрожали, когда парень зазвенел своим капиталом.
— Где ты… Данило… откуда?
— Угадайте, — дразнил их Данько.
— Казну ограбил или черту душу продал?
— Ни казны не грабил, ни души не продавал. В рулетку выиграл!
Это окончательно доконало Сердюков:
— Такая даровщинка!
— Счастливый ты у нас, Данько, — щебетали девушки, похрустывая бубликами. — В сорочке родился!
Подсчитали Даньковы медяки, их оказалось довольно много: около четырех рублей. Посоветовавшись с сестрой, парень решил, что завтра же пошлет свой выигрыш матери в Кринички.
— Порадуем маму: пусть знают, что не умерло в Каховке наше счастье!
Формальности, которые надо было выполнить на почте, Валерик брал на себя.
Валерик понравился криничанам.
— Какой хорошенький мальчик, — сказала Ганна Лавренко при встрече. — Жаль только, что загорел сильно, почернел, как цыганенок. А может, ты и в самом деле цыганенок?
Валерик вспыхнул.
— Он агрономчик, — объяснил Данько, считая, что тем самым возвеличивает друга. — Видите, кокарда? Он в агрономической школе учился… Пол-«Кобзаря» на память знает!..
— Девчата, гляньте! — воскликнула вдруг младшая Лисовская. — Кого-то бьют!
Драка происходила неподалеку, за орловскими куренями, люди со всех сторон уже сбегались туда. Побежали на шум и криничане.
На берегу, у самой воды, ватага разъяренных сезонников-киевлян жестоко избивала пожилого сутуловатого крестьянина, своего атамана, который якобы продал их сегодня за магарыч, пропил с нанимателями в трактире. Никто не заступался за предателя-вожака. Наоборот, некоторые из толпы, в том числе и Сердюки, выкриками подзуживали парней, чинивших расправу. Валерик тоже считал, что односельчане карают вожака по заслугам, но сама по себе сцена вызывала у него ужас и отвращение. Тяжело было смотреть, как его топтали в песке, как он отползал к воде на четвереньках, помятый, окровавленный, еще как бы не веря, что его отпустили живым, оглядываясь на своих преследователей затравленным, одичало-виноватым взглядом. Дотянувшись до воды, он припал к ней и стал жадно, по-собачьи хлебать.
