Далеко от Москвы - Ажаев Василий Николаевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
«Да неужели я заболел этой пресловутой ревностью?» — спрашивал он себя.
Георгий Давыдович ушел от стола, чтобы не нагрубить гостю и не видеть пристального взгляда Тани, обращенного на Хмару.
Васильченко недружелюбно разглядывала гостя. Три года назад она встретилась с Хмарой у Родионовых. Вскоре она решила, что любит его. Все оборвалось в один из вечеров: он оттолкнул ее своим цинизмом. Разве любовью было то, что предложил он ей? Доверчивая до этого, она вдруг сразу перестала ему верить и нашла в себе силы бесповоротно порвать с ним.
Сейчас Таня не могла понять, почему печалилась она, расставаясь с Хмарой тогда, — ничто не привлекало ее больше в нем. Ей было неинтересно слушать живой и остроумный рассказ Хмары о том, как он живет в тайге, ищет олово. Хмара испортил им ночной чай. Так приятно было сидеть напротив Беридзе! Она заметила, как помрачнел Георгий Давыдович. Захотелось подойти к нему, но она не решалась. Потом Таня повторила про себя свое излюбленное правило: «Надо быть прямой и отшвыривать с дороги все мешающие условности». С этой мыслью Таня и подошла к Беридзе. Он выжидающе поднял на нее глаза.
— Я не хочу, чтобы на меня падала тень этого человека, — сказала она тихо. — Не скрою от вас: мы чуть не стали когда-то близкими друг другу. Вернее, я считала, что могу полюбить его. Я вовремя поняла свою ошибку.
Ей было нелегко высказать это, кровь залила ее лицо. Он ничего не ответил, подавленный уже и тем, что Хмара вообще имел к Тане какое-то отношение. Девушка постояла и пошла к себе — за перегородкой у нее был отдельный угол.
Хмара с кривой насмешкой наблюдал за ними, потом спросил у Алексея:
— Жених и невеста, а?
— Уж не задевает ли вас это? — спросил Алексей.
— Я чувствую себя ограбленным, когда вижу красивую женщину с другим, — пошутил Хмара и добавил уже другим тоном, неохотно, как говорят о чем-то не состоявшемся: — В свое время мы с Таней приятно провели несколько вечеров.
Беридзе, до которого доходило кое-что из разговора, подозвал Алексея и мрачно попросил:
— Сделай одолжение, уведи его отсюда. Предупреждаю, могут быть неприятности, Я не способен дышать с ним одним воздухом и слушать его излияния.
Угостив гостя чаем и отведав его вина, Алексей увел Хмару на ночлег. Место нашлось у Некрасова.
Ковшов вышел на улицу, побрел по площадке. Лунный свет серебряными струями падал в тайгу, придавая обледенелым деревьям с оголенными ветвями мертвенную бледность. Ночные шорохи неслись из леса. Алексей прислушивался. Инстинктивная тревога овладела им. Прошла неподалеку группа людей, он окликнул их.
— Свои, товарищ Ковшов. Сами ходим, присматриваем, нет ли чужих, — ответил из темноты голос Силина.
Алексей с удовлетворением убедился: сторожевая охрана стояла на местах. Но тревога все же не проходила. Утром приезжал с того берега Филимонов и передал: в конец трубопровода, выходящий из пролива, кто-то пытался загнать деревянные пробки; злоумышленников, видно, вспугнули, они побросали все, не успев сделать свое темное дело. Почти одновременно была обнаружена пропажа из мастерской чертежей насосной установки.
— Я сообщил об этом куда надо, но и вы здесь глядите в оба, — предупреждал Филимонов.
«Кто эти презренные?» — думал Алексей с жгучей ненавистью. Наполовину построенный переход через пролив был кровным детищем Алексея — он приходил в ярость при мысли, что этому детищу грозят опасности. «Что Хмара здесь околачивается, что ему надо?» — вдруг спросил себя Ковшов. Не в чем было упрекнуть геолога, он не вызывал прямых подозрений, и все же Алексей понимал: его тревоги вызваны не одним сообщением Филимонова, но и приходом непрошенного гостя.
Алексей прошел к берегу — издали виднелась дорога через пролив — цепочка огней, рассекающая мглу, оттуда доносился неясный шум движения, не прекращавшегося и ночью.
Мысли Алексея вернулись к тому, что волновало его уже второй день. Ему переслали из Новинска письмо брата — потемневший за долгую дорогу фронтовой треугольник. Незадолго до этого он получил сообщение, что Митя был легко ранен, лежит в госпитале и скоро вернется в часть. Брат из госпиталя не писал, видно, не хотел тревожить, а это свое письмо отправил гораздо раньше, еще в дни боев за Москву, пришло же оно только теперь.
«Алеша, пишу тебе коротко. Нам объявили приказ о наступлении. Иду в бой, Алеша! Счастлив буду пролить кровь за нашу Москву. Если что-нибудь случится со мной, постарайся родителям заменить и меня. Теперь я понял, что такое наши родители. Как бы хотелось взглянуть на них и на тебя! Помнишь, ты ругал меня за непочтительность и легкомыслие, — как далеко все это, хотя и было совсем недавно, несколько месяцев назад. Клянусь честью — ты, братишка, и добрые родители мои, вам не придется краснеть за меня...»
«В такой момент он вспомнил, как я ругал его за непочтение и легкомыслие!» — говорил себе с укором Алексей. Вернувшись после трехлетнего пребывания на южном строительстве, он застал Митю уже не подростком, а юношей. Мать пожаловалась: «Курит потихоньку... встретила его на улице с девушкой... А учиться не очень любит. Отец им недоволен... Но добряк он у нас и ласковый, как теленок. Выкинет какой-нибудь номерок, потом приласкается — мы с отцом враз и размякнем. Поговори с ним, Алеша, повлияй на него...»
Вечером братья пошли гулять. Митя с радостью принял предложение «проветриться». Быстрый в движениях, веселый, он все подмечал и на всё отзывался, острил по любому поводу, внимательно разглядывал проходящих мимо девушек.
— Ты понимаешь, что родители тобой недовольны? — строго спрашивал Алексей.
— Понимаю. И дома, и в школе меня постоянно попрекают тобой: «Ваш брат был лучшим учеником» или «Алешенька и сейчас еще не курит». Угораздило же меня родиться после тебя! — отвечал Митя.
— Разве трудно хорошо учиться, имея для этого нормальные условия? Разве трудно не огорчать таких стариков, как наши?
— Не трудно. Не выходит, Алеша. Меня хватает на неделю, не больше. Потом опять что-нибудь прорывается...
Он признавался в этом с такой сердечностью, что Алексей с трудом подавил ответно возникшую в нем теплоту. Надо было довести до конца строгий разговор.
— Выходит, ты и в руки себя взять не можешь. Так бывает с закоренелыми пьяницами, у которых ослаблена воля: понимают, что нельзя пить, а пьют.
Митя огляделся; заметив, что поблизости никого нет, порывисто обнял брата и поцеловал в щеку.
— Не сердись, Алешка. Я без памяти рад, что ты приехал. Тебя так нехватало в доме!
— Теленок! — проворчал растроганный в душе Алексей и, отводя в стороны руки брата, сказал поучающе: — Мужчина должен быть сдержанней и тверже.
— Кто знает, каким должен быть мужчина! Ты считаешь, что ты правильный мужчина, Алеша? — младший брат смотрел на Алексея с улыбкой.
— Отвечай, что ты намерен дальше делать, лоботряс! Школа у тебя уже позади.
— В армию пойду, — Митя ответил серьезно, без улыбки. — Все говорят: война скоро будет, Алеша. Надо учиться воевать. А до армии хочется годик погулять. Не огорчайся, если иногда будут жаловаться на меня. Ведь ничего особенного я себе не позволяю.
— Вот и пожалеешь теперь сто раз, что не был к тебе подобрее, поласковее, — шептал Алексей, шагая по заметенному снегом скалистому берегу Джагдинского пролива на острове Тайсин. Непривычно суровое и повзрослевшее лицо брата, бледное от потери крови, как бы плыло перед ним в темноте.
Глава седьмая
Что принесла весна
В середине февраля Карпов, вернувшись с охоты, преподнес Тане пучок голых сухих веточек багульника.
— Это, милая, задаток под весенний букет. Поставь в воду.
Алексей посмеялся над ним:
— Зачем этот веник в воду? Пригодится пол подметать. Весну, Иван Лукич, ты не поминай, ее здесь не бывает. — И он запел популярную на участке песенку:
