За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
— Я вас прошу, — проговорил он, чуть прижимая локоть девушки к себе и наклоняясь к ее маленькому розовому уху. — Я только позвоню заместителю и предупрежу его, что не вернусь...
Он почти силком затащил Милочку в магазин, где был телефон-автомат.
Потом они медленно спустились на площадь Свердлова. В сквере было многолюдно: москвичи, пользуясь коротким теплым днем, прогуливались по дорожкам, не рискуя сесть на еще влажные скамейки.
Никонов остановился и спросил:
— Куда лучше — в «Арагви» или в «Националь»? Милочка не ответила, раскаиваясь, что как-то невольно подчинилась его настойчивости.
— В таком случае — в «Националь»! Там всегда собирается приличная публика, много иностранцев, да и кормят недурно!
Ведя Милочку к свободному столику, Никонов сразу заметил, что обедающие с интересом разглядывают его спутницу. Какой-то пожилой человек в больших роговых очках, по виду иностранец, нагнулся и, не спуская взгляда с Милочки что-то шепнул соседу. Другой, брюнет средних лет, с блестящими от бриллиантина волосами, увидев ее, так и застыл, держа в руке вилку. Внимание мужчин польстило самолюбию Юлия Борисовича. Он подобрал живот, приосанился, высоко поднял голову и гордо посмотрел по сторонам.
За столиком, заказывая холодные закуски, Никонов предложил Милочке выбрать вино.
— Вы же знаете, я не пью. Разве лимонад... — Она почему-то смутилась.
— Что вы, мой друг! — Он легко коснулся ее руки. — Как можно не выпить хоть немножко? Мы с вами не каждый день бываем в ресторане! — И Юлий Борисович заказал бутылку «Алиготэ» и графинчик коньяку.
В большом зале обедающих было мало. Было тепло, уютно. От бокала выпитого вина у Милочки слегка закружилась голова и приятное тепло разлилось по телу. Тоскливое настроение последних дней как-то незаметно улетучилось. Сейчас она чувствовала себя превосходно, и даже Никонов не казался таким противным, как прежде. Он держал себя корректно, предупредительно. Слегка наклонившись вперед, он рассказывал забавные истории. Постепенно переведя разговор на себя, пожаловался на одиночество. Юлий Борисович утверждал, что внешность людей обманчива. Глубоко ошибаются те, которые составляют мнение о человеке только по его внешнему об-
лику. «Чужая душа — потемки, никто не знает, что Делается там, внутри», — заключил он избитой сентенцией.
Милочка рассмеялась и спросила:
— И это говорите вы, всегда такой веселый, жизнерадостный! Неужели и вы способны на какие-то переживания?
Юлий Борисович меланхолически вздохнул.
— Странно, — продолжала Милочка, — мне почему-то казалось, что вы вполне довольны жизнью!
— Ах, дитя мое, что толку в жалобах!.. На судьбу обычно сетуют неудачники, я не из их числа!—Юлий Борисович налил себе коньяку и на минуту задумался. После четвертой рюмки он заметно побледнел, на лбу выступили капельки пота, серые глаза подернулись поволокой. — Если хотите знать, у меня больше оснований для жалоб, чем у кого бы то ни было, — снова заговорил он. — Обстоятельства сложились так неблагоприятно, что общество с раннего детства отвергало меня, не давало возможности развиться моим способностям, а у меня они были, уверяю вас!.. Тогда я решил, что глупо делать из всего трагедию, и начал жить для себя. А люди сочли, что Никонов всем доволен, что ему ничего не нужно. Пусть! Это меня вполне устраивает!
Он торопливо выпил, закусил ломтиком лимона и, раскатывая на скатерти хлебные шарики, продолжал развивать свои мысли:
—- Если смотреть на вещи трезво, то глупо отказывать себе в маленьких удовольствиях: живем-то мы ведь только один раз! Я, например, убежден, что всякие там общественные правила и нормы поведения выдуманы ханжами и пришли к нам из мира собственников. Эти правила ограничивают свободу личности и со временем обязательно должны отпасть... Я рассуждал так: поскольку общество не дает мне возможности заниматься тем, чем я хочу, то неужели я не вправе хотя бы в личной жизни делать все, что мне нравится?
— Оказывается, у вас выработана целая теория! — Милочка с любопытством посмотрела на Никонова.
— Почему бы нет?.. Впрочем, оставим теорию в покое, выпьем за свободу личности, за то, чтобы человек, отбросив наконец груз вековых социальных условностей, жил счастливо!
Он наполнил рюмку, поднял ее к свету, долго и задумчиво смотрел на нее, как бы изучая цвет коньяка, потом чокнулся и выпил.
— Я уверен, что вы, руководствуясь теми же условностями, тоже осуждаете меня и думаете обо мне как о человеке пустом и никчемном. Между тем вы ничего, решительно ничего не знаете о моей жизни... Хотите, расскажу вам? — вдруг спросил он.
— Пожалуйста.
— Если б вы знали, сколько горьких слез пролил я в жизни, сколько раз проклинал свою несчастную судьбу, сколько перенес мук и унижений!.. Пропускаю нерадостные детские годы, когда мы с матерью вынуждены были жить впроголодь, меняя и продавая все, что осталось у нас от прежних времен... Начну с того, что меня не приняли в авиационный институт только потому, что мой отец был адвокатом и имел несчастье быть избранным городским головой. Во время революции с ним расправились как с* чуждым элементом. Тогда мне было только три года — я совершенно не помню его. Стремясь приобрести хоть какую-нибудь специальность, я поступил на механический факультет текстильного института. В годы учебы жилось не сладко. Товарищи чуждались меня. Подал заявление в комсомол — не приняли. Хотел заниматься общественной работой — не допустили. А на третьем курсе чуть не, исключили из института...
— Почему?- невольно вырвалось у Милочки.
Никонов ответил не сразу.
— По той же проклятой, причине —за социальное происхождение, — проговорил он, не глядя на Милочку.
— И что же было дальше?
— Ничего хорошего. Многие студенты получали деньги по контрактации от хозяйственных организаций, а я жил только на стипендию, хотя учился отлично. В погоне за грошовым заработком часто ездил на Курский вокзал— разгружать вагоны. Делал я это по ночам, чтобы не знали знакомые... В летние каникулы товарищи разъезжались по домам отдыхать, а я работал на фабриках. У меня не было зимнего пальто, не было приличного костюма. Я стеснялся показываться на людях, даже в театр перестал ходить. По окончании института меня хотели загнать в Моршанск, на суконную фабрику, но я отказался и целые полгода ходил без работы, ютился на нетопленном чердаке и не каждый день ел. Короче, вдоволь, как говорится, хлебнул горюшка!.. Наконец поступил простым теплотехником на комбинат, где директором был в то время ваш отчим, Василий Петрович, а родной отец ваш работал начальником ремонтных мастерских. Ну, тут все пошло по-иному... Вскоре я встал на ноги, и все, чего я достиг, добился трудом, благодаря собственным способностям. Я никому и ничем в жизни не обязан!
Подали бифштекс. Прежде чем приступить к еде, Никонов снова наполнил рюмку.
— Может быть, хватит? — робко спросила Милочка.
— Боитесь, что опьянею и скомпрометирую вас? Не тревожьтесь! При любых обстоятельствах я умею владеть собой! — несколько напыщенно ответил он. — Жаль, что еще рано и не играет оркестр, можно бы потанцевать,— добавил он и выпил коньяк.
К вечеру в большом зале ресторана не осталось свободных мест. Появились какие-то бледнолицые, длинноволосые молодые люди, ведя под руку девушек с причудливыми прическами, в кричащих платьях. Они шумно усаживались и развязно требовали у официантов карту вин и меню. Вокруг по-прежнему велись оживленные разговоры, звенели хрустальные бокалы, время от времени слышался смех.
Никонов, нахмурив брови, вяло ковырял вилкой в тарелке и, казалось, чвесь погрузился в свои думы, ничего не замечая вокруг. Вдруг он оживился, поднял голову, мутными глазами уставился на Милочку и, как бы отвечая на свои мысли, сказал:
— Многие пути отрезаны для меня, я это хорошо
знаю, но плакать по этому поводу не собираюсь! Зато личную жизнь постараюсь прожить как можно приятнее, пройти положенный мне путь бодро и весело! Пусть дураки, кичась своим безукоризненным происхождением и надев на себя тогу высокой идейности, мучаются в сутолоке бесконечных собраний и заседаний. Еще неизвестно, кто из нас останется внакладе. Мой вам совет, Милочка: не растрачивайте молодости
