История одной девочки - Сизова Магдалина Ивановна (список книг .TXT) 📗
В «Тщетной предосторожности» они исполняли танец «Саботьер», где Галя была мальчиком. Они были заняты и в «Арлекинаде», и в «Баядерке», и в «Спящей красавице», но волнение Гали не уменьшалось и неуверенность в себе не проходила.
И вот всё наступило сразу: последний спектакль, конец занятий, прощание с Тусей, Таней, Эльзой и ещё со многими другими — счастливый день возвращения в свой дом, просыревший за холодную зиму и счастливый день возвращения папы.
Папа был всё такой же, и так же весело рассказывал, и так же громко смеялся, и не меньше Гали радовался дому, и маме, и Марсику. Но, посмотрев на Галю внимательно, папа сказал, что она мало выросла — это ещё не так плохо, — но главное, она похудела, а это очень плохо, и что нужно как можно скорее отправить её к бабушке. Бабушку ждали каждый день.
У БАБУШКИ НА ЛАХТЕ
— Ай-яй-яй! — только и сказала бабушка, приехав и посмотрев на Галю.
Она моментально уложила в чемоданчик Галины платья, сунула Марсика в плетёную корзинку с крышкой и всё это вместе с Галей увезла к себе на Лахту.
На Лахте бабушка жила круглый год. Там у неё был маленький домик под высокими смолистыми соснами.
Полузаросший пруд просвечивал между красноватыми стволами. Не нравилась Гале его неподвижность! Озеро Щор всегда было полно движения, вода бежала быстрыми струйками, и маленькие волны в ветреные дни еле заметно набегали на камни; а здесь заросшая ряской вода только отражала бегущие облака.
Зато над прудом проносились стрекозы, блестя лазурью прозрачных крыльев, летали и исчезали, опускаясь совсем близко над водой.
Да ещё утешал фонтан соседней большой дачи. Он неустанно журчал, и неустанно бежала вверх прозрачная струя, изгибалась, мягко ломаясь, и падала вниз, расходясь в воде кругами и пеной.
В жаркие дни они с Марсиком слушали его неумолчное журчание, расположившись на коврике под деревом. Но и ели, и сосны, и белый песок — как не похожи были эти места на влажные просторы Белых Стругов!
Здесь были цветы только на клумбах. Над ними носились лёгкие бабочки, за которыми Галя наблюдала часами, лёжа в гамаке.
— Ты что же это, Галюша, гоголь-моголь забыла? — кричит с крыльца бабушка в жаркий июльский день. — Будет на бабочек глядеть! Что в них интересного!
— Они, бабушка, летают не прямо, а то вверх, то вниз, то вверх, то вниз…
— Это тебе только так кажется, Галюша. И очень просто — зря летают!
— Нет, бабушка, не кажется: они то направо, то налево летают. Может быть, у них есть какая-нибудь своя музыка?
— И-и, милая, какая там музыка! Иди-ка скорее гоголь-моголь есть.
Галя бежит на балкончик, прямо к столу.
— Сколько сегодня, — спрашивает бабушка: — четыре или пять? Не ошиблась ли я?
— Сегодня, бабушка, четыре. Я вспомнила.
— Нет, матушка, четыре-то было вчера! Ты меня не обманешь, лечение — вещь серьёзная! По десятку в день целую неделю буду взбивать, и принимай, матушка, как лекарство. Тут уж тебе, Галюша, ничто не поможет.
Лёвик, сын дяди Бори, живший тоже у бабушки, был совсем иного мнения. Он считал, что помочь в этом деле совсем нетрудно. И, когда бабушка уходила с крылечка, он с грустью смотрел на гоголь-моголь и жалостно говорил:
— Галюша, а Галюша, а меня угостишь?
И Галя угощала с таким радушием, что к концу лета оказалось: Лёвяк прибавил в весе на два килограмма, а Галя… да, неважно: всего на четыреста граммов.
Так почти не поправившись, Галя вернулась к школьным занятиям.
А занятия менялись быстрее, чем Галя, и становились всё интереснее и труднее.
Новые уроки и новые спектакли шли на смену старым, и месяцы неслышно слагались в год. Они были полны радостей и волнений. И чем дальше шло время, тем сильней были волнения и глубже радость.
ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ
Вечером Галя сидела за алгеброй, которая «никак не хотела решаться», когда Таня стремительно влетела в комнату и, подбежав сзади к Гале, закрыла ей глаза своими руками.
— Ой! — смогла только крикнуть Галя.
Больше она ничего не успела произнести, потому что Таня обрушилась на неё сразу, как морской шквал:
— Во-первых, угадай, кто я! (Руки Тани всё продолжали закрывать Галины глаза.) Во-вторых, угадай, что я тебе скажу во-первых, и, в-третьих, угадай, что я тебе скажу во-вторых. Ну! Даю одну минуту!
— Во-первых, это ты, а во-вторых и в-третьих — мне нужно решать задачи: ничего не понимаю!
— Господи, вот вздор какой! Стараться понять алгебру, когда это всё равно невозможно! Всё равно Дергача никто не понимает! Уж он верещит, верещит около доски и сколько слов в минуту выговаривает — не сосчитать. Больше, чем я, честное слово! И весь дёргается, и борода чёрная, усы тоже чёрные… Нет, совершенно невозможно понять! Я Дергача боюсь.
— Да я не его, а учебник не понимаю!
— Оттого и не понимаешь, что учитель Дергач. Но это неважно, угадывай — и всё.
— Нет уж, Танюша, ты лучше мне так расскажи.
— А тебе интересно?
— Ой, даже страшно!
— Ну вот: во-первых, как тебе нравится наш мыльный мус? Не правда ли, страшно вкусно?
Галя посмотрела на Таню: может быть, у неё жар, температура высокая?
— Нет, ты скажи, — не унималась Таня: — нравится тебе мус из мыльных стружек?
Да что ты спрашиваешь? Ведь его даже нюхать противно! Мы же его не едим.
— Ну хорошо! А сухая вобла? Мы её едим, после того как побьём о стенку. Чудная вещь, правда?
Изумляясь всё больше, Галя честно ответила:
— Вобла?… Она, видишь ли, конечно, очень жёсткая, но всё-таки…
— И всё-таки и не всё-таки она дрянь, вот и всё! А маленькие непропечённые кусочки хлеба, а кипяток после спектакля! Нравится тебе? Ты скажи: нравится?
— Теперь уж, может быть, недолго осталось потерпеть! — говорит Галя со вздохом.
— Терпеть больше не надо! Вобла кончилась, и мыльный мус кончился, и кипяток кончился навеки! Вместо воблы будет теперь мясо из баночки, вместо супа — какао, а вместо мыльного муса — настоящий, из баночки, шоколадный кисель!
Таня бешено завертелась, соединяя в этом кружении решительно всё, что только могли проделать её лёгкие ноги.
— Танечка, знаешь, когда у меня тоже был сильный жар…
— О, господи! — закричала Таня. — Да никакого у меня жара! Это усиленное питание — вот это что!
— Усиленное питание? — переспрашивает Галя, всё ещё делая тщетные попытки удержать у себя в голове алгебраические знаки и степени. — Как же это?
— Ну, очень просто: все знают, что наше учение трудное, и прислали кое-чего нам и всем, кто учится. Поняла?
Таня визжит и бросается на Галю. И Галя тоже виз жит. И в эту минуту врывается бурей Туся Мюллер с радостным воплем и с развевающимися косичками. Но она успевает произнести только два слова:
— Ты знаешь…
В эту минуту дверь открывается снова, и величавая фигура Эммы Егоровны вырастает на пороге, как надгробный памятник. Эмма Егоровна очень строго смотрит на Галю и неожиданно спрашивает:
— Ты довольна?
— Да, Эмма Егоровна… — Галя поражена таким вниманием до испуга. — Ещё бы, Эмма Егоровна! Кисель прямо из баночки! И вместо мыла — усиленное питание!
— Что она говорит? — пожимая плечами, спрашивает Таню Эмма Егоровна.
— Эмма Егоровна, я ещё не успела ей сказать. Я только хотела… как его…
— Я говорю не про подарки школам, — величественно продолжает Эмма Егоровна: — я спрашиваю про концерт. Ты будешь танцевать в концерт для публики. Через два часа первый репетиций.
Галя смотрит на Эмму Егоровну и чувствует, что в голове её окончательно перепутались баночки с киселём, возводимые в третью степень, а Дергач и усиленное питание вместе с воблой и открытым концертом закрываются в скобки.
