На росстанях - Колас Якуб Михайлович (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
Возле двери стоял городовой.
— Рано еще! — начальническим тоном проговорил он.
Лобанович окинул городового коротким, строгим взглядам.
— Может, кому и рано, а мне как раз в пору, — и решительно двинулся в дверь.
Городовой растерялся: "Может, сыщик либо начальство какое?.." — и пропустил Лобановича. Через полчаса начала собираться публика. Теперь вход в зал суда был свободен для всех.
Бабека не зря считался человеком пунктуальным. Ровно в семь часов сорок минут вечера снова раздался громкий голос:
— Встать! Суд идет!
Из той же комнаты и в том же порядке, как и прежде, шли судьи и сословные представители во главе с Бабекой и маршалком Ромава-Рымша-Сабуром. Бабека выглядел еще более важным, чем днем. Владик и Тургай уже были приведены и сидели на скамье подсудимых. Лобанович сидел на прежнем месте.
В зале сразу же воцарилась тишина. Не торопясь, важно поднялся со своего трона Бабека и, держа в руках лист бумаги, приступил к чтению резолюции суда — то же самое, что и приговор, только в более короткой форме. Вначале глуховато, а затем все громче читал Бабека:
— "Тысяча девятьсот восьмого года, сентября пятнадцатого дня.
По указу его императорского величества Виленская судебная палата, по уголовному департаменту, в публичном судебном заседании в составе (перечислялись судьи, сословные представители, прокурор и секретарь), выслушав дело о крестьянах (перечислялись подсудимые, кроме Островца), приговорила — крестьян Лобановича, Лявоника и Тургая заключить в крепость на три года каждого. Судебные издержки по этому делу возложить на осужденных поровну и за круговой их ответственностью, а при несостоятельности всех их принять на счет казны. Вещественные по делу доказательства оставить в делах. Крестьянина Матвея Островца считать оправданным по суду".
Как только чтение резолюции было окончено, Бабека окинул зал взглядом победителя и трубным голосом отдал приказ:
— Осужденного Лобановича Андрея Петрова сейчас же взять под стражу!
Лобанович и опомниться не успел, как к нему подбежал совсем еще молодой и плюгавенький с виду околоточный и схватил его за руку.
— Чего ты прыгаешь, как петух, и хватаешь меня? Я же не убегаю. — Лобанович спокойно, но с силой освободил руку. — Арестовать не умеешь, служака! — насмешливо проговорил он.
В это время к ним подошел дебелый, плечистый городовой. Он слегка толкнул Лобановича.
— Ну, иди! — начальнически скомандовал он.
— Вот это слово! — проговорил Лобанович и в сопровождении городового покинул зал.
Конвойные вывели Тургая и Владика. Лобановича присоединили к ним, но городовой от него не отступал. Поодаль торчал околоточный, более солидный, чем тот, который арестовал Андрея.
Вся процессия направилась в сторону острога, который стоял как раз напротив земской управы. Разговаривать друг с другом арестованным запрещалось, они только обменивались короткими взглядами и дружескими улыбками.
Андрею казалось, его друзья остались довольны приговором суда. Теперь уже не приходилось гадать, заглядывать в будущее, какая постигнет судьба. Отбыть три года, а там начнется новая жизнь.
Минут через десять процессия остановилась, подошли к острогу. Высоченные железные ворота снизу метра на два с половиной были сделаны из сплошного железа, а дальше шли толстые металлические штакетины с узкими просветами. Они отгораживали здание острога и контору от внешнего мира. Перебраться через ворота без соответствующих приспособлений было невозможно.
Старший конвойной команды постучал кулаком. В железной стене ворот открылись дверцы, также железные. Оттуда выглянуло усатое угрюмое лицо тюремного привратника. Взглянув на конвой и на арестованных, он молча приоткрыл ворота и молча пропустил всех в контору. Там сидел Рагоза, дежурный помощник начальника тюрьмы. Он принял арестованных, расписался. Конвойные вышли.
Теперь приведенные в острог осужденные назывались просто арестантами.
— Обыскать! — приказал рыжеусый Рагоза с красным от водки лицом.
Два надзирателя привычными, натренированными пальцами обшарили все карманы и одежду от головы до пят. У Лобановича забрали перочинный нож, неизменный спутник грибных походов, бумажник, в котором хранилось рублей пятнадцать денег. Залезли и в кошелек, где было копеек пятьдесят мелочи. Бумажник и кошелек вытрясли, деньги положили на стол. Все отобранные вещи записали в особую книгу.
— Отсидишь свой срок — при освобождении получишь, — объяснил Рагоза Лобановичу.
— Отвести всех в первую камеру на втором этаже, — отдал приказ старший надзиратель Дождик, внешне похожий на известного генерал-губернатора Муравьева.
— Ну, пошли! — скомандовал надзиратель, которому было приказано вести арестантов.
Переступив порог конторы и протиснувшись сквозь другую узкую калитку в воротах, друзья очутились на тюремном дворе и почувствовали себя свободнее.
— Что, не ожидал? — спросил Андрея Сымон Тургай и крепко пожал ему руку.
— И ожидал и не ожидал. Ну, да черт их бери! Лишь бы вместе с вами и на один срок, — ответил Лобанович.
— Правильно говоришь, Андрей, — весело отозвался Сымон.
Уже было темно. Мрачный острог тускло освещался керосиновыми лампочками, от этого окна казались слепыми. На железных прутьях висели торбы, сумочки с арестантским скарбом. Мелькали в окнах и лица обитателей этого жуткого дома, однако казалось, будто это снуют не люди, а их тени. Обитатели темного острога узнали прибывших.
— Сымон! Владик! — доносились голоса из окон, заделанных железными решетками. — Сколько дали?
— Драй! — ответил почему-то по-еврейски Сымон.
Чтобы попасть на второй этаж, нужно было пройти еще одну железную дверь. Она открылась с резким лязгом. По железным ступенькам, скупо освещенным ночниками, поднялись на первый, а потом и на второй этаж, повернули налево. Навстречу шел коридорный надзиратель в черной шинели. Все здесь было черное — и железные ворота, и двери, и одежда надзирателей, и коридор.
— Открывай первую камеру, — сказал надзиратель, сопровождавший осужденных.
Коридорный надзиратель не торопясь вложил большой ключ в замок камеры, посмотрел на пришедших.
— С прибылью пришли! — насмешливо проговорил он, окинув взглядом Лобановича.
— Не скаль зубы, Бакиновский, впускай в камеру, — строго сказал Тургай.
— Что, разве скоро покидаешь ее? — не унимался Бакиновский.
Он широко открыл крепкую, окованную железом дверь, и хлопцы вошли в камеру.
— Ну вот мы и дома, слава богу, — пошутил Владик. Из этой камеры его и Сымона повели конвойные на суд.
XXXVIII
Картина, представшая глазам Лобановича, ошеломила его. Камера была битком набита людьми, бледными, худыми, как скелеты. При тусклом свете убогой лампы камера казалась грязной трущобой, куда собираются на ночь темные люди, любители глухих закоулков и дорог. Давно беленные стены грязно-рыжеватого цвета выглядели ужасно, угнетали. Обитатели камеры, которых за долгое время перебывало здесь множество, вбивали в стены гвозди, чтобы повесить свои пожитки. В дырах возле гвоздей гнездились кучи клопов со своим многочисленным потомством. Вдоль стены возле двери тянулись сбитые из грубых досок полки. На них лежали хлеб, арестантские "пайки", ложки и разные дозволенные вещи тюремного обихода. Вверху, над дверью, чернел "календарь" — нарисованный углем четырехугольник, разделенный на семь клеток. В каждую клетку вписывалось число, а когда день кончался, цифру перечеркивали. Так делали, пока не проходила неделя, а затем писали новый календарь. На другой стене во всю ее длину красовался также нацарапанный углем лозунг: "В борьбе обретешь ты право свое!" "Интересно, как это эсеры обретают здесь право?" — усмехнулся Лобанович.
В камере сидели люди разных возрастов, национальностей и социального положения. Здесь были представлены все категории арестантов — уголовники и политические, или, как называли их в тюрьме, "политики". Были осужденные на каторгу, в ссылку, в арестантские роты, в крепость, как Лобанович и его друзья. Были и такие, что ждали еще суда. Осужденные на каторгу были одеты в арестантскую одежду и закованы в кандалы, соединенные длинной, тяжелой железной цепью. Чтобы удобнее было ходить, цепь, свернув пополам, обычно подвязывали к кожаному поясу.
