Созвездие Козлотура - Искандер Фазиль Абдулович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Я был не настолько пьян, чтобы ничего не соображать, но все же настолько пьян, что думал: все соображаю.
На скамейке у самого моря сидели двое. Я немедленно подошел к ним. Они молча уставили на меня голубоватые лица.
– Подвиньтесь, – сказал я парню и, не дожидаясь приглашения, уселся между ними.
Девушка кротко засмеялась.
– Не бойтесь, – сказал я мирно, – я вам что-то покажу.
– А мы и не боимся, – сказал парень, по-моему, не слишком уверенно. Я оставил его слова без внимания.
– Посмотрите на небо, – сказал я девушке нормальным голосом. – Что вы там видите?
Девушка посмотрела на небо, потом на меня, пытаясь определить, пьяный я или сумасшедший.
– Звезды, – сказала она преувеличенно естественным голосом.
– Нет, вы сюда посмотрите, – терпеливо возразил я и, пытаясь точнее направить ее взгляд на созвездие Козлотура, слегка придержал ее за плечо.
– Пойдем, а то закроют, – угрюмо напомнил парень, стараясь избежать катастрофы.
– Что закроют? – вежливо повернулся я к нему. Мне приятно было чувствовать, что он боится меня, и в то же время сознавать, что я предельно корректен.
– Турбазу закроют, – сказал он.
Я почувствовал, что между созвездием Козлотура и турбазой есть какое-то таинственное созвучие, как бы опасная связь.
– Интересно, почему вы вспомнили турбазу? – спросил я у парня, кажется, строже, чем надо.
Парень молчал. Я посмотрел на девушку. Она зябко закуталась в шерстяную кофту, накинутую на плечи, словно от меня исходил космический холод.
Я посмотрел на небо: морда козлотура, очерченная светящимися точками, покачивалась, то приближаясь, то удаляясь. Большой глаз время от времени подмигивал. Я понимал, что подмигивание что-то означает, но никак не мог догадаться, что именно.
– Козлотуризм – лучший отдых, – сказал я.
– Можно мы пойдем? – тихо сказала девушка.
– Идите, – ответил я спокойно, но все-таки давая знать, что я в них разочарован.
Через мгновенье они куда-то провалились. Я закрыл глаза и стал обдумывать, что означает подмигиванье козлотура. Равномерные удары волн обдавали меня свежей прохладой и на миг заволакивали сознание, а потом оно высовывалось из забытья, как обломок скалы из пены прибоя.
Внезапно я открыл глаза и увидел перед собой двух милиционеров.
– Документы, – сказал один из них.
Я автоматически вынул из кармана паспорт, протянул его и снова закрыл глаза. Потом я открыл глаза и удивился, что они все еще тут. Мне показалось, что прошло много времени.
– Здесь спать нельзя, – сказал один из них и вернул мне паспорт.
– Жду зугдидскую машину, – сказал я и снова закрыл глаза, вернее, прекратил усилия удержать их открытыми.
Милиционеры тихо рассмеялись.
– А вы знаете, который час? – сказал один из них. Я почувствовал неприятную ненормальность в левой руке, вскинул ее и увидел, что на ней нет часов.
– Часы! – воскликнул я и вскочил. – Украли часы!
Я окончательно проснулся и отрезвел. Было уже совсем светло. Из ущелья со стороны гор дул сырой ветер, в море работал сильный накат. На берегу напротив нас стоял отдыхающий старик и делал физзарядку. Он медленно, страшно медленно присел на длинных тонких ногах. Он так трудно присел, что сделалось тревожно – сможет ли встать. Но старик, передохнув на корточках, пошатываясь, медленно поднялся и, вытянув руки, застыл, не то устанавливая равновесие, не то прислушиваясь к тому, что произошло внутри него после упражнения.
Милиционеры, так же как и я, следили за стариком. Теперь, успокоившись за него, один из них спросил:
– Какие часы – «Победа»?
– «Докса», – ответил я с горечью и в то же время гордясь ценностью потери – швейцарские часы.
– С кем были? – спросил другой милиционер.
– Сам был, – сказал я на всякий случай.
– Пройдем в отделение, составим акт, – сказал тот, что брал паспорт, – если найдутся – известим.
– Пойдемте, – сказал я, и мы пошли.
Мне было очень жалко своих часов, я к ним привык, как к живому существу. Мне их подарил дядя после окончания школы, и я их носил столько лет, и с ними ничего не случалось. Водонепроницаемые, антимагнитные, небьющиеся, с черным светящимся циферблатом, похожим на маленькое ночное небо. В общежитии института я их иногда забывал в умывалке, и мне их приносила уборщица или кто-нибудь из ребят, и я как-то поверил про себя, что они ко всем своим достоинствам еще и нетеряющиеся.
– Паспорт есть на часы? – спросил один из милиционеров.
– Откуда, – сказал я, – они трофейные, дядя привез с войны.
– Номер помните? – спросил он снова.
– Нет, – сказал я, – я их и так узнаю, если увижу.
Мы наискосок пересекли парк и вышли на тихую незнакомую улицу. На этой улице, как и во всем этом городке, стояли одноэтажные дома на длинных рахитичных сваях. Жители этого городка только тем и заняты, что строят вот такие дома. Построив, тут же начинают продавать или менять с приплатой в ту или другую сторону за какие-то никому не понятные преимущества, – ведь все они похожи друг на друга, как курятники. Причем сами они в этих домах почти не живут, потому что на полгода отдают их курортникам, чтобы накопить деньги и яростно приняться за строительство нового дома с еще более длинными и более рахитичными ножками. Достоинство человека здесь определяется одной фразой: «Строит дом».
Строит дом, – значит, порядочный человек, приличный человек, достойный человек. Строит дом – значит, человек при деле, независимо от службы, значит, человек пустил корень, то есть в случае чего никуда не убежит, а стало быть, пользуется доверием, а раз уж пользуется доверием, можно его приглашать на свадьбы, на поминки, выдать за него дочь или жениться на его дочери и вообще иметь с ним дело.
Я об этом говорю не потому, что у меня здесь украли часы, я и до этого так думал. Причем тут даже нет какой-то особой личной корысти, потому что дом – это только символ, и даже не сам дом, а процесс его строительства. И если бы, скажем, условиться, что отныне достоинство человека будет измеряться количеством павлинов, которых он у себя развел, они бы все бросились разводить павлинов, менять их, щупать хвосты и хвастаться величиной павлиньих яиц. Страсть к самоутверждению принимает любые, самые неожиданные символы, лишь бы они были достаточно наглядны и за ними стоял золотой запас истраченной энергии.
Скрипнула калитка, и мы вошли в зеленый дворик милиции. Траву, видно, здесь тщательно выращивали, она была густая, курчавая и высокая. Посреди двора стояла развесистая шелковица, под которой уютно расположились скамейки и столик для нардов или домино, намертво вбитый в землю. Вдоль штакетника в ряд росли юные яблони. Они были густо усеяны плодами. Это был самый гостеприимный дворик милиции из всех, которые я когда-либо видел. Легко было представить, что в таком дворе осенью начальник милиции варит варенье, окруженный смирившимися преступниками.
К помещению милиции вела хорошо утоптанная тропа. В комнате, куда мы вошли, за барьером сидел милиционер, а у входа на длинной скамье парень и девушка. Девушка мне показалась похожей на вчерашнюю, но на этой не было кофточки. Я пытливо посмотрел ей в глаза.
Один из моих милиционеров куда-то вышел, а второй сел на скамью и сказал мне:
– Пишите заявление.
Потом он оглядел парня и девушку и посмотрел на того, что сидел за барьером.
– Гуляющие без документов, – скучно пояснил тот.
Девушка отвернулась и теперь смотрела в открытую дверь. Мне она опять показалась похожей на вчерашнюю.
– А где ваша кофточка? – спросил я у нее неожиданно, почувствовав в себе трепет детективного безумия.
– Какая еще кофта? – сказала она, окинув меня высокомерным взглядом, и снова отвернулась к дверям.
Парень тревожно посмотрел на меня.
– Извините, – пробормотал я, – я спутал с одной знакомой.
По голосу я понял, что это не она. На лица-то у меня плохая память, но голоса я помню хорошо. Я вынул блокнот, подошел к барьеру и стал обдумывать, как писать заявление.
