Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич (мир книг TXT) 📗
— Что делать. Там теперь будут жить люди, которые имеют отношение к нашей ферме. Будете работать с нами, и о вас позаботимся. Вы где теперь находитесь?
— У Григория Клименко.
— Там и оставайтесь. А сейчас вам придется сдать все ваши документы. Такой порядок.
Александра Ильинична протянула свой паспорт.
— Положите на стол и подпишитесь. — Он протянул бумажку.
— Что это?
— Вот здесь нужно расписаться, больше ничего.
— Я должна знать, в чем расписываюсь.
— В том, что с сегодняшнего дня вы ни на час, даже ни на минуту не отлучитесь из Крымки без моего разрешения, а также и у себя не будете собирать народ. За нарушение моего приказа будете отвечать по закону военного времени.
Анушку все это говорил хотя и внешне спокойно, но сухим, резким тоном. От вежливости и игривости в его разговоре не осталось и следа.
— Я надеялся, что домна будет со мной откровенна, но этого не вижу.
Женщина пожала плечами. Анушку поймал это движение.
— Мы знаем о вашем муже больше, чем вы предполагаете, домна Моргуненко. Советую вам хорошо подумать. У вас семья. Надеюсь, вы меня поняли? — многозначительно закончил он и в заключение буркнул:
— Можете идти.
Моргуненко вышла из кабинета. В приемной ее задержал Романенко.
— Ну что? — спросил он.
Женщина не ответила. Семен недовольно покосился.
— Хуже делаешь и себе, и другим.
Учительница будто и не слышала этих слов полицая.
Не удостоив его взглядом, она вышла на улицу.
Романенко, уязвленный пренебрежением к нему учительницы, вышел следом за ней на площадку и, обращаясь к часовому, громко, чтобы услышала она, кинул вдогонку:
— Муж у неё коммунист.
— Плохо коммунист, — равнодушно резюмировал жандарм, — коммунист — турма.
— Вот, вот, — поддакнул Семён и еще громче крикнул: — или петля! — показал он на свое горло и засмеялся.
Жандарм посмотрел на полицейского. Даже он был удивлен, почему этот урод смеется, когда речь идет о тюрьме и петле? Да еще о петле для своего соотечественника?
— Семен! — позвал Анушку. Романенко бросился на зов начальника.
— Кто этот Григорий Клименко? — спросил Анушку.
— Старик один, господин локотенент.
— Надо говорить домнул, — поправил Анушку.
— Виноват, домнул локотенент, не привык еще, стараюсь…
— Стараешься, — снисходительно улыбнулся начальник, как улыбаются дворовой собаке, проявившей рабскую преданность хозяину. — Хорошо, — офицер нахмурился, дав понять, что ждет ответа.
— Григорий Клименко здешний житель, кузнецом работал тут в колхозе. Старик, ему за семьдесят, живет один.
— Не коммунист?
— Нет, домнул.
Анушку погрозил пальцем и внушительно предупредил:
— Смотри, Семен, за стариком и за учительницей.
Романенко поклонился. Он был доволен, что офицер сошелся с ним хорошо, но вдвойне доволен, что судьбы ненавистных ему людей вверены ему. Уж он постарается теперь.
Моргуненко медленно шла по улице. Мысль, что начальнику жандармерии известно о муже, удручала её. Правда, если бы Анушку был уверен, что Владимир скрывается, он бы не так с нею разговаривал. Советует подумать. Прохвост! Я и без твоего совета знаю, что мне думать и как поступать. Эта последняя мысль вернула её к семье. Что ждет каждого из них завтра? За мужа она была почти спокойна, у него хоть и трудная, опасная, но верная, наполненная ясным и глубоким смыслом жизнь. Гораздо сложнее им, оставшимся здесь. Александра Ильинична понимала, что её, беззащитную женщину, жену скрывающегося коммуниста, здесь будут постоянно тревожить, притеснять. Она была убеждена, что Анушку не поверил её сообщению о гибели мужа.
«Ничего, нужно терпеть, не на весь же век это лихо», мысленно заключила она и пошла быстрее. Она шла туда, на край села, где ждет её не дождется маленькая девочка. Должно быть, расплющив носик о стекло, смотрит она в окошко и в который раз спрашивает бабушку: «Скоро придет мама?», и бабушка тихо говорит в ответ: «Скоро, Леночка», а сама с тревогой думает: «Когда же, в самом деле, вернется Шура и какие недобрые вести принесет с собой?»
Подходя к дому, Александра Ильинична услышала глухой гул. Она остановилась и прислушалась. Звуки доносились из хаты.
Подойдя совсем близко, она убедилась, что это гудели детские голоса, но звучали не обычно по-ребячьи, со смехом и криками, а сдержанно и несмело.
— Странно, откуда у Григория Свиридовича с утра столько ребятишек? — в недоумении подумала она и, легонько приоткрыв дверь, заглянула в хату.
Удивительная картина предстала перед ней. На лавках, вдоль стен, на табуретках посреди хаты и прямо на кровати сидели празднично одетые и причесанные сельские ребятишки, девочки с аккуратно заплетенными косами. И почти у всех букеты цветов в руках.
Это было так неожиданно, что учительница растерялась и не знала, что подумать. С приходом оккупантов на селе стало уныло, дети под влиянием старших были замкнуты и подавлены, и не замечалось, чтобы сельские ребятишки собирались, как раньше, на игры. А тут вдруг такое.
Моргуненко тихонько вошла. Собравшиеся, заметив её в дверях, встали, как это бывало в классе, и поздоровались.
— Здравствуйте, — ответила она. И только теперь догадалась, что сегодня первое сентября, начало занятий. Ей стало неловко, что она, учительница, забыла об этом большом и радостном дне.
— В гости до нас пришли, Александра Ильинична, принимайте, — сообщил дед Григорий. Он был в приподнятом настроении.
— В гости? — переспросила Моргуненко, и такое хорошее чувство охватило её. Душевная тяжесть, с которой она пришла из жандармерии, спала. Она оглядела своих учеников, которых знала чуть ли не с колыбели. А они стояли перед ней с букетами в руках небольшой пестрой стайкой, различные по возрасту, ученики разных классов. Невзирая на запрет, они собрались здесь, в их мыслях не укладывалось, что можно в такой день сидеть дома. Им хотелось, чтобы что-то напоминало класс, где в чуткой тишине слышится голос учителя. Их глаза словно говорили: «Нас здесь немного, но мы сегодня представляем всю школу. Ведь и те, что не смогли придти сюда, так же, как и мы, тоскуют по школе. Её отняли у нас враги, запретили учиться, но думать о ней они запретить не могут. Ведь не могут, правда?»
— Что же вы стоите? Садитесь! — спохватилась учительница, и ребятишки оживленно, но без шума и споров, стали рассаживаться. Мест не хватало, и каждый старался усесться поскромнее, бочком.
— Что, тесно? — забеспокоился дед Григорий. — Это мы сейчас поправим.
Григорий Свиридович вышел и тут же вернулся с двумя почерневшими досками. Он положил их концами на табуретки. Получились две длинные скамейки.
— Это еще не все, погодите, — проговорил он, подтаскивая стол к двери и покрывая его чистой скатертью. — А цветы давайте сюда. Для них у нас и вазы найдутся. — он принес два молочных кувшина с водой, опустил в них цветы и водрузил на столе.
— Вот теперь правильно, как в классе, — довольно улыбался он.
Все это так близко напоминало школьную обстановку, что дети невольно внутренне собрались, будто в самом деле приготовились слушать урок.
— Вы поговорите с ними, а я тут на одну минутку, по хозяйству, — полушопотом сказал он и удалился.
Александра Ильинична почувствовала смущение. Все это было так неожиданно и в то же время радостно, что не находились слова, чтобы хоть как-нибудь начать разговор. Она было хотела рассказать им о тех ужасных днях, которые пережила за две недели тяжелого пути до Днепра и обратно, но тут же раздумала. «Зачем отравлять детям настроение в такой день, им самим еще придется испытать много горя и мучений, пока здесь оккупанты».
Моргуненко решила просто побеседовать с ребятишками и предложила:
— Вы спрашивайте, что вас интересует, а я буду отвечать.
И первый вопрос, который она услышала, был о том, что, видимо, больше всего волновало школьников.
— Мы совсем не будем учиться?
