Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич (читать книги онлайн без TXT) 📗
– И переносить их легко. Я на лошадей вьючу, – оживился командир эскадрона.
Горбушин подумал, что начинается весьма деловой разговор, подвыпившие командиры готовы затеять семинар по обмену опытом. Матвею и слышать не хотелось о военных делах, так все это обрыдло, осточертело. Надо же наконец хоть как-нибудь разрядиться, дать отдых и нервам, и мозгам, и телу.
Узкая длинная поляна вытянулась вдоль дороги. Ниже под крутым обрывом, журчал ручей, оттуда несло сыростью и прохладой. Справа – пологий подъем, непролазно заросший диким лесом. Куда ни посмотришь – везде зеленое море, курчавое вблизи и ровное поодаль, потемневшее в долинах, куда не попадало вечернее солнце. Цепи гор, возраставшие к востоку, были похожи на гряды зеленых волн, а их голые каменистые вершины казались шапками серой пены, кипящей на гребнях.
Матвей пошел по тропинке среди кряжистых невысоких дубов. Останавливался на открытых местах, у каменистых россыпей, чуть прикрытых жесткой, выгоревшей до желтизны травой.
Впереди что-то белело. Горбушин сделал несколько шагов, огибая куст, и увидел женщину; она лежала в зарослях папоротника на плащ-палатке, высоко взбитая юбка не закрывала ног, кофтенка была расстегнута, обнажая груди. Большой темной рукой она осторожно гладила волосы моряка, который спал, уткнувшись лицом ей под мышку. Матвей узнал Костю.
Такой мирной, такой естественной была эта картина, в тихом, вечном лесу, в неясном свете уходящего дня, что Горбушин не испытал никакого стеснения и даже залюбовался ими: эта, пусть случайная, пара олицетворяла собой природу, олицетворяла жизнь.
Спустившись пониже, он сел прямо на тропинку, среди вылезших из земли корней, прислонился к стволу дуба. Глядя в прозрачное небо, думал: хорошо, что встретилась моряку эта женщина. Совсем недавно дважды искалеченный паренек Костя бежал в атаку навстречу смерти. Подавив страх, играл под бомбежкой «Амурские волны», озверев, гнался за танком, своими руками похоронил лучшего друга, а потом шагал, тупой от усталости, час за часом, день за днем, чтобы не отстать от товарищей… Это же невыносимая нагрузка для двадцатилетнего паренька. Что там у него вместо души? Одни клочья. А эта женщина согреет, успокоит его. Костя проснется не от взрыва, проснется от поцелуя, в его памяти что-то ослабнет, отодвинется вдаль. Он почувствует вкус жизни, почувствует радость, и ему легче будет идти дальше, в следующий бой.
От кавказских лесов ох как далеко до Германии! И если все-таки удастся остановить немца, если кто-то дошагает потом до немецкой столицы, то среди них наверняка не будет ни Кости, ни капитан-лейтенанта, ни самого Горбушина. Кто их вспомнит тогда? Нужно, чтобы ты остался в памяти людей отцом, дедом, прадедом. Это чудо способна сотворить женщина, которая лежит с Костей. А для него, для Матвея, такое же чудо способна сделать Руфа, Руфина…
Он усмехнулся: Руфина молодая, красивая, зачем ей случайный ребенок? Был муж, были у нее другие встречи, будут и после Матвея. Время сотрет Горбушина в ее памяти. А вот Ольга – не забудет: по-плохому ли, по-хорошему, но он для нее был и останется единственным.
Мужчина помнит всегда первую любовь, а женщина – первого мужчину. От этого не уйдешь.
Повинуясь нахлынувшему вдруг чувству, Матвей вытащил из планшетки тетрадь, карандаш и начал писать быстро, не думая. Писал, что сидит в лесу, что вокруг горы, со стороны моря ползут облака. С дуба срываются тяжелые желуди и щелкают, как пули. А недавно был бой, они потеряли многих товарищей и с трудом пробились к своим. Ольга – это самое светлое, что было и есть в его жизни. Он мечтает увидеть ее, побыть рядом. Сейчас только одна просьба: хочется получить весточку, хоть несколько строк. Ведь он никогда не видел ее почерка, но так явственно вспоминает запах герани…
Горбушин не стал перечитывать письмо, боялся, что раздумает отправить. Складывал треугольник вздрагивающими пальцами. Смотрел и не верил, что этот листок попадет в руки Ольги…
Почти бегом спустился на поляну, подошел к коновязи, где фыркали в сумерках лошади, спросил пожилого казака, как отправляется почта.
– А вон ящичек на дереве, – показал тот. – Кажное утро почтарь увозит. – Помолчал и добавил с гордостью: – Это у нас в аккурате.
Матвей опустил треугольник в прорезь ящика и сразу почувствовал почти физическое облегчение. Вся тяжесть сомнений и раскаяния осталась на том тетрадном листочке. Как это просто – написать, и как трудно было решиться…
Веселый и довольный собой, вернулся он в сторожку. Там при тусклой свече все еще сидели несколько командиров. В нос ударило сивухой и махорочным дымом.
– Эй, товарищи, хоть бы проветрили, – укорил Горбушин и спросил без всякой последовательности: – Долго отсюда письмо до Тулы пойдет?
– Месяца полтора, – сказал эскадронный. – Раньше напрямик почта шла, а теперь далеко. Теперь до Сухуми повезут, потом в Тбилиси, потом на Каспий, а оттуда уж и не знаю куда. Может, даже через Среднюю Азию… – И, видя огорченное лицо Матвея, успокоил: – Если в пути не погибнет, месяца через полтора дойдет!
Ослабленный потерями, батальон был переименован в морской отряд и придан стрелковой дивизии, медленно отходившей вдоль ущелья к перевалу. Немцы напирали двумя дивизиями, каждый день «обрабатывали» ущелье авиабомбами, засыпа?ли его минами. Но тут им негде было развернуть танки и тяжелую артиллерию.
Фашисты выбрасывали в горы разведывательные группы, пытаясь нащупать обходные тропинки, ведущие в тыл русских, на Туапсе. Морской отряд получил приказ перекрыть единственную в этих местах тропу, которую могли использовать гитлеровцы. Она была настолько крута, что по ней не прошли даже вьючные лошади. Весь груз: и оружие, и боеприпасы, и пищу – матросы несли на себе.
К концу второго дня рота Горбушина поднялась на каменистую, поросшую сосняком вершину. Выслали вперед боевое охранение. Бойцы прилегли, отдыхая, ели хлеб с набранными в пути дикими грушами, запивали маленькими глотками из фляг: все знали, что вода осталась далеко внизу, на горе нет никаких источников.
Потом принялись долбить камень, перекатывать гранитные глыбы, чтобы создать укрытия для стрелков и пулеметчиков. Место было удобное, тропа убегала вперед по лысому некрутому склону, противника можно было увидеть метров за триста.
Вечером в роту пришел капитан-лейтенант. Был он необычно хмур и раздражен, чего не случалось с ним при любой неудаче. Приказал Горбушину, не прерывая работу, собрать по десять человек от взвода. Моряки построились на западном склоне. Командир отряда постоял с минуту, оглядывая знакомых матросов, чуть подобрел лицом. Скомандовал резко:
– Снять головные уборы! – и сам снял свою щегольскую фуражку.
Строй шевельнулся и замер.
–Товарищи! – голос капитан-лейтенанта звучал глухо.– Ребята, десятого сентября жлобы взяли Новороссийск.
У Матвея в руке хрустнул козырек мичманки… Последняя большая база для кораблей, последняя опора флота. Немцы теперь с трех сторон…
– Ребята, – снова заговорил капитан-лейтенант. – Там три дня дрались на улицах врукопашную. Там легли многие наши, которые с Одессы и которые с Севастополя. Но и гадам там тоже кисло было. Наши ушли из города, но держат цементные заводы; сидят на восточном берегу бухты. Там жлобов на Туапсе не пропустят. Но они идут здесь…
Капитан-лейтенант остановился на полуслове, махнул рукой и сел на камень.
– Ну, все. Давайте закурим.
Моряки сгрудились вокруг, молча крутили цигарки, щелкали зажигалками. Кто-то спросил тихо:
– Как там батальон Вострякова, не слышали?
– Батальон жив. А люди – вы сами знаете, какие там люди!
– Бездомные мы теперь, – сказал Костя. – Мы теперь совсем как пехота…
– Ну-ну, стоп травить, – резко повернулся к нему капитан-лейтенант. – Флот жив и нас помнит! Флот в Поти ушел. А нам дальше отступать некуда. Крышка, ребята, тут последние перевалы. Тут бросим последний якорь.
Матросы смолкли. В прохладном воздухе слышно было, как стучат ломы и шаркают о камни лопаты. Низом, по ущелью, докатывался дальний грохот, будто в горах срывались обвалы. Там, где днем черной тучей висела дымовая хмарь, где в сумерках появилось расплывчатое багровое облако, теперь все яснее очерчивался на краю горизонта огненный конус. В той стороне пылали леса, пылали сами горы, облитые с самолетов горючей жидкостью.
