Школа над морем - Донченко Олесь (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
- А разве наука знает все? Разве, например, она знает кто живет на других планетах? Нет, не знает! Вот! И много чего не знает! А гипнотизм – это уже сама наука открыла. А ты, если не знаешь, так молчи! А еще редактор! Вот возьму и загипнотизирую, - тогда узнаешь! Я сам читал такую книжку – про гипноз!
Сашко даже растерялся перед таким решительным наступлением и только что-то неразборчиво буркнул о планетах. Сатурны и Юпитеры это, мол, одно дело, а гипноз и его тайна - совсем другое.
Но на помощь Чайке неожиданно подоспел Яша Дереза.
- Я тоже против помещения этой статьи, - твердо заявил он. - Какая там таинственная сила! Глупости, и больше ничего. Вот мой роман тоже про новую силу, да вдобавок еще и фантастический; однако. смотри, там же все по-научному. Да и про то, что земля вертится, вы тоже все хорошо знаете, а о твоей таинственной силе никто ничего и не слышал! Я тебе просто - в глаза скажу: это опять твоя «таинственная лига», вот и все!
- Сам ты, лига! - вспыхнул Омелько. - Не даете вы ходу большим мыслям! У меня здесь новая идея, а вы их боитесь! Тоже лига! Лига трусов, вот вы кто!
- Идейщик какой нашелся! А тайн твоих нам не нужно! - отрезал Сашко, которому уже надоела эта перебранка. - Я голосую за науку, а ты, если несогласен, неси статью Василию Васильевичу и скажи потом, кто из нас прав.
На этом и порешили, и статья о «тайне гипноза» перешла на резолюцию в высшую инстанцию.
Дома у Сашка все было уже известно. К деду Савелию заходили его товарищи рыбаки поздравить старика с высокой наградой, полученной его дочерью.
Дед Савелий с гордостью жал протянутые руки, расчесывал пятернею свою седую бороду и старался по-молодецки выпятить грудь. Ему казалось, что он сейчас сам помолодел лет на двадцать и что вид у него самый бравый.
С такими же, как он, дедами старик пустился в воспоминания о давно минувших годах и опасном рыбацком промысле.
- А помнишь, Гурий, как захватила нас буря в... Вот и не помню, в каком. году!
Дед Гурий старался помочь ему. Деду Гурию казалось, что это было в тысяча восемьсот девяносто пятом году, на что дед Савелий возражал ему ласково и дружелюбно:
- Может, в девяносто пятом, а может, и в девяностом... Разве запомнишь?
На щепки разбило тогда шаланду, и рыбаки целую ночь носились по волнам, уцепившись за обломки. Под утро их спас корабль.
- А? Знаю! - восклицал дед Савелий. Разве мало их было, штормов и бурь? Смерти в глаза смотрели не раз. А как жили, как питались? Ушица, и все!
- Орденов нам за нашу тяжелую работу не давали, - хмурил взлохмаченные брови дед Гурий.
И старики снова и снова наклоняются к газете, снова и снова смотрят на портрет Марины Чайки и снова говорят:
- Молодость и пролетарская власть! Орден!
Мать приезжает послезавтра, и у Сашка есть еще достаточно времени, чтобы подумать о подарке. Но дело в том, что мальчик и сам еще не знает хорошо, что он подарит матери.
- А встретить мать без подарка он не может. Даже дед Савелий – и тот хочет что-то подарить своей дочери. У Сашка возникает счастливая мысль, что, если он напишет матери стихи и назовет их так: «Встреча с моей матерью». Великолепно!
Покончив с уроками, Сашко полез на печь. Был поздний вечер. Дед Савелий в очках, завязанных ниточкой, плел сети. Ивась уже лежал в постели. На печи было темно, угол стены заслонял свет лампы, и только в маленькое круглое оконце украдкой заглядывала луна.
Хата Чаек построена уже давным-давно каким-то их родичем с Полтавщины, и это кругленькое оконце, через которое можно смотреть на улицу прямо с печи, - его выдумка. Луна протянула на лежанку тонкий, как паутина серебряный лучик – на дворе светло, хотя и дует холодный ветер, - и Сашку приятно лежать на теплой печи.
Ветер гудит в трубе, мальчик прислушивается к его завыванию и думает, думает. Милое лицо матери наклоняется над ним, и уже плывут первые слова, первые стоки только что рожденных стихов.
О, мама, вновь твое лицо
Смеется нежно мне.
И орден твой
Зовет меня,
Зовет меня к борьбе.
Радость захлестывает мальчика.
А в трубе гудит ветер, луна, похожая на маленькую тарелочку, засматривает в оконце. И дед Савелий сидит согнувшись на лавке, дед Савелий в очках, связанных ниткой, и плетет сети, плетет и плетет, шебуршит, как мышь. И зимний вечер над морем, кажется длинным, как бесконечная дедова нитка
Первый порыв радости проходит быстро. Теперь Сашко уже старательно выбирает слова. Он примеряет их к размеру, он прилежно ищет рифму, чтобы была она и звучной и звенящей, как лунная золотая струна. Куплет за куплетом складывается в голове, и Сашко запоминает каждое слово, каждую рифму. Он потом все запишет карандашом в своей тетради, в той самой тетради, на обложке которой нарисовано море и скала, на скале сидит чайка, заходит солнце, и белая чайка розовеет, как луч. А внизу – надпись: «Стихи Александра Чайки, ученика шестого класса Слободской школы». И только тогда, когда луна уже спряталась где-то за углом соседнего дома, кончил Сашко наконец свои стихи. Сначала он повторил их несколько раз шопотом про себя, а потом слез с печи, достал тетрадь и чернила и сел за стол.
Дед Савелий удивленно поднял голову:
- До сих пор не спишь? А? Полуночники, говорю, полуночники! Вот приедет Марина - пожалуюсь.
- Да вы тоже, дедушка, не спите.
- А? Со мной равняться нечего. Паруса поставить не можешь, камбалы поймать не умеешь, а со мной на одну доску становишься. А? Слышу... Слышу! Все вы такие! Я при своем деде бывало и пискнуть боялся.
Длинные сети шуршали по полу, протягивались по хате совсем как громадный хвост какого- то морского зверя. Сашка быстро записал стихи и полез снова на печь. И в самом деле, уже поздно, пора спать – завтра рано вставать: надо будет еще утром повторить уроки на свежую голову. И, засыпая, вспомнил про Галину, про свой разговор с ней.
И последняя мысль была, что сегодняшних стихов Гале он читать не будет. Очень ей тяжело будет про свою мать вспоминать, а от этих стихов она вспомнит, непременно вспомнит.
И в тот самый поздний вечер, когда дед Савелий плел сеть, а Сашко сочинял стихи к приезду матери, в тот самый поздний вечер, когда над морем и Слободкою светила луна и гудел ветер; в тот вечер младший из Чаек, семилетний Ивасик, не мог заснуть тоже очень долго. Сегодня днем, вернувшись из школы, Сашко сказал ему:
- Вот, Ивасик, приедет мать, а тебе и подарить ей нечего. Вот ты какой! Выходит, я маму больше твоего люблю.
- Нет, я! - вспыхнул Ивасик. - Я больше!
- Тогда давай так, - предложил Сашко. - кто приготовит маме лучший подарок, тот больше ее и любит.
Ивасик согласился, и теперь его мучила мысль о подарке. Сашко, конечно, и не думал о этом уговоре с младшим братом. Он попросту забыл о нем. Кто же может сомневаться в том, что победит он, Сашко? Что может подарить Ивасик лучше его, Сашковых, стихов? Напишет Сашко матери стихи – вот и победа! А ну, пускай попробует Ивасик написать такие стихи!
Ивасик лежал на своей постели, повернувшись лицом к стене. Он делал вид, что спит. Он даже зажмурил глаза и старался не ворочаться. Так никто не помешает ему думать, и дед Савелий не будет бранить «Полуночником».
Дед чинит сети на стене от каждого его движения прыгают причудливые тени: одни из них похожи на медведя, другие на громадную морскую свинку, кое-какие смахивают на акулу, которой никогда еще не видел Ивасик, но о которой слышал много диковинных рассказов. Впрочем разглядывать все это было очень неудобно, так как дед Савелий мог увидеть, что внук не спит, а время и правда уже позднее. Дед плел сети и время от времени, забывая, что этим можно разбудить Ивасика, начинал мурлыкать какую-то песенку.
Он пел так тихо, даже слов нельзя было разобрать, но это, наверное, была какая-то старинная рыбацкая песня, и песня эта, наверное, была о зеленых волнах и яростных бурях. Мурлыкал ее дед и вспоминал, наверное, молодость и жизнь, соленую от морской воды и широких ветров.
