Старая скворечня (сборник) - Крутилин Сергей Андреевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
На траве валялись окурки, яичная скорлупа, крупинки рисовой каши. Обходя дерущихся ворон, Ворчун приблизился к холмику. Цветы, которыми была прикрыта сырая земля, уже поблекли. Опали лепестки белой черемухи; колокольчики лесных ландышей прилипли к комьям земли.
Ворчун перелетел с одной стороны холмика на другую, ткнул землю клювом — сырая, липкая глина не поддавалась, не крошилась от его удара.
19
Дни были по-прежнему яркие, солнечные. Но солнце как бы померкло для скворца. Для него и для обитателей Егоровой избы. Появлялись на дворе Дарья и ее сыновья, но двигались они бесшумно, словно тени. Их состояние передавалось каким-то образом Ворчуну. Казалось бы, скворец делал все так же, как и вчера, как и десять лет назад: чистил перья, увеселял свою подругу, сидевшую в скворечне, однако в каждом движении его, как и в его песнях, но было уже былого задора и веселья.
Наташа с мужем уехали сразу же после поминок. Дорога у них дальняя, к тому же Наташа была беременна, и Федор опасался за ее здоровье. Уехали и внучата с матерями.
С Дарьей остались только сыновья.
Эти не в Егорову породу пошли. Егор, бывало, поднимался чуть свет. Скворец прилетит на зорьке из леса, а хозяин уже на ногах, все что-то хлопочет по дому. Сыновья же его любят поспать. Солнце давно уже поднялось над лесом, уже туман разогнало с реки, а горожане все еще спят. Наконец-то, к восьми часам, проснутся. Проснулись — не спеша, позевывая, выходят в сад. Сядут на скамеечку, где любил отдыхать Егор, достанут портсигары, закурят. Дымят долго, молча; потом возьмут в руки лопаты, покопаются в огороде.
Соседи уже давно посадили картошку, а они все еще копаются. Поковыряют четверть часа — снова перекур. Выйдет Дарья, скажет участливо: «Толя, Ваня! Завтрак готов. Поешьте да отдохните немного, а то устали небось». Сыновья идут в избу, а мать, пока они завтракают, норовит наверстать упущенное. Она спешит, она то и дело нагибается, выворачивая увесистые комья тяжелой, слежавшейся за зиму земли. Но это уже не та Дарья, какой она была еще год назад: быстро устает, задыхается. Отставив лопату, часто вытирает концом платка мокрое от пота лицо, поправляет сбившиеся на лоб волосы.
Скворцу становится жаль Дарью. Бесшумно слетев с тополя, Ворчун опускается на землю в трех шагах от хозяйки и, стараясь попасться ей на глаза, прохаживается туда-сюда, изредка ковыряя клювом глянцевые бока влажных комьев. Скворцу хочется заговорить с Дарьей, утешить ее, но она не глядит на него. Тогда Ворчун останавливается напротив нее и долго стоит перед ней, смотря в упор. Наконец-то Дарья замечает скворца. Она перестает копать, отставляет лопату и смотрит на него. Глаза ее засветились, на какой-то миг на лице обозначилась улыбка и тут же погасла.
— Эх, скворушка, дорогой ты мой! Лишились мы с тобой хозяина, — сказала Дарья.
Ворчун переступил с ноги на ногу, щелкнул клювом: мол, да, осиротели мы оба. Словно поняв его, Дарья погрустнела еще больше. Скворец хотел еще что-то сказать; он распушился, поблекшие и не очень чистые перья на нем торчмя торчали в разные стороны.
— Старые мы с тобой стали! — вырвалось у Дарьи.
Повздыхав и поправив платок, она снова взялась за лопату.
После завтрака сажали картошку. На помощь Дарье и ее сыновьям пришли соседи — Герасим Деревянкин с женой. Сажали в две пары: Герасим и Анатолий копали лунки, а женщины бросали в них картофель с белыми глазками наклюнувшихся ростков. Иван таскал из сарая клубни в ведрах.
Работа спорилась. Даже Дарья и та словно бы ожила — разрумянилась, платок у нее сбился на затылок, но она не замечала этого. Впервые после долгой поры уныния она снова радовалась солнцу, теплу и работе. Дарья смеялась даже, слушая беспрерывную трескотню соседки, жены Герасима.
Оживленное состояние людей тотчас же передалось скворцу. Весь день он не улетал с огорода, расхаживая по теплой земле, разделанной перед началом посадки картофеля граблями, долбил землю клювом, глотал червяков и все норовил попасться на глаза людям, чтобы они заметили и оценили по достоинству его старание.
Вечером, управившись с картошкой, старший, Иван, открыл омшаник и стал вытаскивать ульи. Анатолий принес из сарая носилки. Они поставили улей на носилки и понесли его через весь огород, на зады. Открыли калитку, через которую Егор ходил на реку, и, обжигая руки о молодую крапиву, разросшуюся в тени пошатнувшихся плетней бочком-бочком стали пробираться к деревянкинскому саду. Тут, возле старой рябины, где когда-то Федор поджидал Наташу, их встретил Герасим. Сосед открыл калитку в свой сад, по-хозяйски указал, под какую из яблонь поставить улей. С носилок снимал колоду сам: не дай бог ребята стукнут ненароком — улетит рой.
Сыновья возились с ульями до сумерек. Всякий раз, когда Иван и Анатолий несли очередной улей, Ворчун летел следом. Скворец был подавлен: на его глазах рушилось Егорово хозяйство. Продали ли сыновья эти самые ульи или отдали Герасиму так, по-родственному, — Ворчун но знал, да для него это и неважно было. Для него важно было то, что колоды эти были предметом забот и радости Егора. И вот теперь ульи перекочевывали к Герасиму. Исчезало то, что составляло быт, радость, жизнь Егора и жизнь его, скворца.
Расстроенный, так и не дождавшись, пока сыновья отнесут к Герасиму последний улей, Ворчун улетел на ночлег — в лес, за реку.
На другое утро Егоровы дети встали ранее обычного. Анатолий принялся возиться по хозяйству, а Иван отправился на село. У самой Митиной отмели, на берегу старицы, одиноко стояла подслеповатая, низкая избенка. В ней жил Яшок — бывший колхозный ветеринар. Подойдя к дому деда Яшка, Иван постучал в окно. На его стук вышел сухонький старикашка с отечными от перепоя глазами. Был он в ватнике, в больших, не по росту, резиновых сапогах с подвернутыми голенищами.
— Яков Петрович, я к вам, — сказал Иван.
— Что такое?
— Поросенка надо зарезать.
— Это можно. Я только нож свой возьму.
Яшок сходил в избу. Обернулся он мигом. И они пошли обратно на село.
Войдя в калитку Егорова подворья, Яшок снял ватник, повесил его на перильца крылечка.
— Ну где ваш боров? — осведомился он по-деловому.
Из избы вышла Дарья, поклонилась бывшему ветеринару и, причитая что-то про себя, повела Яшка в хлев. Чистый, ухоженный поросенок — далеко еще не боров — лежал в закутке рядом с пустующим коровником и, прикрыв глаза ушами, дремал.
— Этот? — осведомился Яшок. — Раз плюнуть!
На задах, за банькой, посреди небольшой лужайки, где летом цвела фиолетовая кашка, лежало несколько охапок соломы. Пока Иван ходил на село, Анатолий все приготовил. Яшок оценивающе оглядел место — ничего, малина кругом, чужие глаза не доглядят. Нагнувшись, растряс солому корявыми своими руками. Сказал хозяйке, чтоб принесла чистую миску, — он собирал кровь и запекал ее на сковороде. Когда все было готово, Яшок достал из-за голенища сапога кривой нож, потрогал пальцем лезвие.
— Веди! — кивнул он Ивану.
Поросенка зарезали, опалили, вымыли тушу горячей водой.
После угощения подвыпивший Яшок, выйдя на крыльцо, увидел Полкана.
— Кобель-то у вас, гляжу, ничего! — удивленно обронил старик. — Отдали бы мне его. А то живу один. Совсем скоро говорить разучусь.
— Берите, пожалуйста, — согласился провожавший его Иван. — Мы хотели отдать его Герасиму, да он неделю назад привез себе щенка из Дашков.
— Как звать-то? — Яшок подошел к кобелю, хотел было погладить его, но тот осклабился, зарычал.
— Полканом. — Иван вытянул скобу, за которую была привязана цепь. Бросив скобу в крапиву, передал цепь Яшку. — Веди!
— Ну пошли, значит… — Яшок взял цепь и потянул Полкана.
Кобель, почуя недоброе, заскулил, рванулся к Ивану. Но тот уже скрылся в дверях.
Яшок увел Полкана.
И остались на бывшем Егоровом подворье лишь кот Барс, петух, десяток кур да старая скворечня на высоком зеленолистом тополе.
