Лесные дали - Шевцов Иван Михайлович (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
- Откуда же, Афанасий Васильевич? Еще ничто не цветет.
- Как не цветет? Сколько угодно: орешник, ольха, ива, волчье лыко, верба, клен, медуница. Черемуха скоро пойдет, потом крыжовник. Самый мед. И лекарства самое время заготовлять. Вот, скажем, волчье лыко: ядовито, как змея. А полезно. Кору его сейчас, по весне, когда сок пошел, содрать, на спирту настоять, и такой лексир получится, что ни в одной аптеке не найдешь. От ревматизма - раз, от опухоли - два, от нарыва - три, от золотухи - четыре. И ягода его - красненькая такая, тоже пользительна как наружное снадобье. Не вовнутрь - нет. Вовнутрь - отрава, яд. Или возьми листья брусники - их сейчас собирать надо, до того, как зацветет. Сделать отвар. И пить. При болях желудка, печени, камни когда у кого в почках - тоже хорошо. Чагу тоже надобно весной собирать. Может, встречал на старых березах нарост такой? Чагой называют. Ее и осенью можно, но весной лучше. Брать надо только те, у которых нутро коричневое. С сухих и гнилых деревьев не бери - бесполезна она. Сушить надо на воздухе в тени. Два дня настаивают в кипяченой воде. Потом настойку эту пьют. По три стакана в день, у кого язва желудка и вообще…
Поужинали. И все говорили, говорили без конца, вернее, больше говорил старик, неожиданно меняя темы, то рассказывал о сыне, то о городе, в котором он живет. То ругал невестку, с которой не поладил, то хвалил внуков, из которых выйдет толк. Но о чем бы ни говорил, что б ни рассказывал, глаза его возбужденно блестели той самой рассеянной, порхающей радостью, которая навещает человека, возвратившегося к родным пенатам. Ярослав слушал его внимательно и вместе с тем не мог, да и не хотел отделаться от мысли о Сойкине Все время перед глазами стояло это мелкое масленое личико с шутовским оскалом и его ядовитые, гнилые слова, в которых смешались цинизм демагога и наглость жулика. А откровенная угроза, присыпанная подленькой улыбочкой, поднимала в душе бурю и, звала к действию. Ярослав чувствовал, как не утихает, а, напротив, возрастает в нем гнев на Сойкина, и уже знал, что не успокоится до тех пор, пока не убедится, что спиленные елки лежат на месте. И, несмотря на уговоры старика, он все-таки оделся, взял фонарик, оседлал Байкала и рысцой помчался лесом в сторону Словеней. За день просохшая, а теперь слегка подмороженная земля звенела под коваными копытами, разнося по лесу гулкое эхо. "Демаскирует", - с досадой подумал Ярослав и, натянув повод, осадил Байкала на шаг. До спиленных елок оставалось с полкилометра. Он запомнил поворот: шагах в десяти от гнилого толстого пня. Потом через овраг метров сто вправо. Но попробуй найти этот гнилой пень, когда в трех шагах ничего не видно. Он достал фонарь и хотел было посветить, но одумался: если Сойкин в лесу, увидит свет, догадается и уйдет. Прикинул время: получилось, что, если Сойкин сразу же пошел в село, с елками или без них, все равно давно должен быть дома. Старик был прав, нет смысла ночью искать в лесу эти елки. О поездке не жалел: это его служба, своего рода дозор
Возвращаться так быстро домой не хотелось. Решил доехать до Словеней - тут недалеко, километра два с небольшим. Рысцой за десять минут проскочишь. Дал шенкеля, но Байкал, будто это его не касалось, продолжал идти шагом. Сегодня неохотно выходил со двора: должно быть, и на него влиял приезд старого хозяина. Тогда Ярослав сильно хлестнул лошадь и ослабил повод.
В село влетел птицей, с ветерком. Возле канцелярии колхоза стояло несколько человек. Ярко горел уличный фонарь, и в его свете Ярослав увидел статную фигуру председателя. Кузьма Никитич вышел навстречу.
- Что-нибудь случилось? - спросил вполголоса.
- Все одно и то же - рубят лес. Воруют.
- Это не ново. Хотя и великое свинство, - ответил Кузьма Никитич, явно разочарованный сообщением. Но тут же спросил: - Поймал?
- Застал.
- Наши, словенские?
- Ваши.
- Кто?
- Сойкин.
- Хей! - Кузьма Никитич махнул рукой и повернулся в сторону. - Ему и сам бог велел. А вам поделом. Наказали б хоть раз сотни на две, и все как рукой сняло бы.
- Не так просто. Хитрая бестия.
- Для кого? Кто это говорит? От кого слышу? От пограничника! - подзадоривая, бойко и напористо заговорил председатель. - А ты будь хитрей. Хочешь, я дам дельный совет? И Пташка сразу будет в клетке. Ну, хочешь?
- Пожалуйста. Вы же друг леса.
Эта последняя фраза, сказанная Ярославом без всякой задней мысли, уколола председателя. Он прищурил глаза, ухмыльнулся полными подвижными губами, обронил вполголоса и доверительно:
- Не столько леса, сколько лесничего.
- Этого я не знал, - сказал Ярослав и смутился.
- Ну ладно, неважно - лесничего или его жены. Так вот мой совет против сойкиных. Фотоаппарат. Понял? Сфотографируй в момент преступления. Вот тебе и свидетель. Фотография - это убедительный документ.
- А что? Неплохая идея, - раздумчиво сказал Ярослав. - В следующую получку покупаю.
- Зачем покупать: возьми у меня, - предложил председатель. - Отличный "Зенит", зеркальная наводка. Валяется без надобности.
И с присущей ему энергией потащил Ярослава к себе домой и вручил фотоаппарат с набором пленки.
В полночь Ярослав возвращался домой Байкал попытался было перейти на рысь, но и на этот раз его желание не совпадало с настроением седока: Ярослав не спешил. Ему хотелось слушать весенний лес, наслаждаться запахами пробуждающейся природы, отдаваться во власть собственных мыслей и чувств. Птицы молчали, но их присутствие в лесу он чувствовал каждой клеточкой своего тела. Он даже с точностью мог сказать, что вот в этом темном кусту, именно в этом, а не в каком-нибудь другом, притаилась птица. И он был прав. Он думал, что слушает лес, а на самом деле слушал голос своего сердца и разума, в котором вопросы перемешались с ответами, ясного было больше, чем непонятного, зато непонятное, безответное казалось куда более значительным и важным, чем бесспорное и продуманное. Враги леса, кто они такие, эти сойкины, кобрины, так сказать, розничные истребители народного богатства? Объяснить их мораль и психологию не стоило большого труда: живу, мол, для себя, а на остальное наплевать. Планета погибнет? Ну и черт с ней, с планетой, пусть гибнет, был бы цел мой забор и сарай за забором. Какое дело утке, что мир утонул. Так рассуждают сойкины, эти розничные хищники.
…Теперь мысли его перешли всецело к той, ради кого он согласился выступить перед ребятами, а для этого прочитал много книг и статей. Ему приятно думать, что все, что он делает, - для нее, ради нее. И весь мир, который теперь казался ему несказанно прекрасным, не мог существовать без нее. Он не думал и не хотел думать о будущем, потому что был счастлив в настоящем, не строил никаких планов и надежд, опасаясь, что они заслонят или вовсе разрушат настоящее. Он просто любил ее тайно от нее и от всего мира. На минуту он останавливал лошадь, прислушивался к лесу и, казалось, слышал, как текут по деревьям весенние соки.
Это весна бродила в его молодой горячей крови.
На большой светлой террасе, нагретой весенним солнцем, было тепло. Посреди террасы стол для настольного тенниса, заваленный газетами и журналами, а за столом расселись лесники и терпеливо ожидали Погорельцева, созвавшего их на экстренное совещание, балагурили. Ярослав сидел с газетой в руках, прислушиваясь к общему разговору. Его молчаливость одним лесникам нравилась, у других возбуждала любопытство, третьих настораживала. Когда к нему обращались, он отвечал вежливо и обстоятельно. Спросили о Рожнове и, услышав, что он вернулся, обрадовались, говорили о старике уважительно.
Длинный, нескладный, костлявый Чур курил и наблюдал за Ярославом изучающе и выжидательно с таким видом, будто он знает о нем что-то, да ждет момента, чтобы всех огорошить. На самом же деле он давно собирался попросить у Ярослава трешку взаймы и, конечно, без отдачи, потому как другие ему уже не давали ни трешки, ни полтрешки, ни даже двугривенного. И не решался, потому что этот новенький горожанин-лесник казался ему парнем себе на уме, человеком другой породы, невесть как и почему очутившимся здесь, среди своих.
