Великие голодранцы (Повесть) - Наседкин Филипп Иванович (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
Мы прислушались. За окнами разливался густой колокольный звон. Только теперь он казался более частым и нетерпеливым, точно торопил неповоротливых прихожан.
— Да-а, — согласился Прошка. — Директива малость подзапоздала. И все же я считаю… Кое-что надо решить. И прежде всего объявить протест празднику. А в знак протеста отказаться есть куличи и крашеные яйца.
— Как отказаться? — заерзал на скамье Андрюшка Лисицин, известный в селе балалаечник и искусный фокусник.
— А так, — безжалостно продолжал Прошка Архипов. — В рот не брать. Ни одной крохи. Как бы ни упрашивали.
— Ууу! — захныкал Андрюшка. — Другие будут объедаться, а мы облизываться?
Ребята невесело рассмеялись. До еды все были немалые охотники.
— Предлагаю поправку, — сказал Володька Бардин, высокий и чубатый парубок. — Отказаться от свяченых куличей и крашеных яиц… А несвяченые куличи и некрашеные яйца есть наравне со всеми…
Ребята дружно поддержали Володьку. Прошка поморщился и уступил.
— Хорошо, отказываемся от свяченых и крашеных. Это будет первое мероприятие. Второе. Никто не должен подниматься на колокольню и трезвонить. — И строго взглянул на меня. — К тебе в первую очередь относится, Касаткин. А то ты любишь потрезвонить.
— Хвиля же лучше всех на колоколах выделывает, — заметил Сережка Клоков, златокудрый и голубоглазый мечтатель. — Не хуже, чем Ванька Колупаев на гармошке.
— Тем более, — подтвердил Прошка. — Пусть церковники сами славят свой праздник. — И снова бросил на меня суровый взгляд. — Ты понял, Хвиля?
— Понял, — ответил я убитым голосом. — Не буду славить.
— Ладно, — одобрил Прошка. — Следующее мероприятие. Полный бойкот пасхи. Не наряжаться, не разгуливать по улицам, не принимать участия в играх и танцах.
— А что такое бойкот? — спросил Андрюшка Лисицин.
Прошка насупился, покашлял, будто у него что-то застряло в горле.
— Ну, как тебе растолковать? Необращение внимания. Понял? Дескать, меня не касается. Все равно и наплевать. Ясно?
— Угу, — ответил Андрюшка, смешно вздернув свой курнопятый нос. — Как дважды два.
— И дома не праздновать, — продолжал Прошка Архипов — Заняться каким-нибудь делом. А если дела не найдется, читку затеять. Одним словом, все что угодно, только не праздновать. И не поддерживать религию.
— А что такое религия? — спросил Андрюшка Лисицин.
На этот раз Прошка досадливо поморщился, как от чего-то горького.
— А ты чем слушал — ухом или брюхом? Я ж вот тут читал… — И провел пальцем по строчкам. — Вот сказано: религия — орудие… Понимаешь?.. Орудие богатых против бедных. Она способствует… Понимаешь?.. Способствует невежеству и закабалению. А по-другому сказать, религия — опиум для народа.
— А что такое опиум? — не унимался Андрюшка Лисицин.
Прошка снова уткнулся в бумагу. И долго бегал по ней глазами. А потом поднял их и смущенно сказал:
— Насчет этого не объясняется. Сказано «опиум», и все.
— Это такое зелье, — пояснил я. — Примет человек и погрузится в сон. И забудется от жизни.
— А это, что ж, плохо — погрузиться в сон? — поинтересовался Сережка Клоков.
— Понятно, плохо, — продолжал я. — Это ж дурман. Хуже самогону. Хватит бедняк такого дурману и обманет самого себя. Будто жизнь стала не такой, как есть. А очнется, и никаких тебе перемен. Одно только усыпление.
— Правильно, — подтвердил Прошка Архипов. — А нам нужно не усыпление, а борьба. Мы должны бороться за хорошую жизнь, а не одурманиваться.
— А ты откуда про то знаешь? — спросил меня Илюшка Цыганков. — Про этот опиум самый.
— В книжке прочитал, — признался я. — Есть такие. Про религию и попов.
— У них много разных книжек, — сказала Маша Чумакова, улыбнувшись мне. — Алексей Данилыч, ихний отчим, в волости работал. И оттуда привез. Мне отец рассказывал.
Ребята с любопытством и уважением посмотрели на меня, будто я внезапно предстал перед- ними владельцем сокровищ.
— Да, — подтвердил я. — Книжек много. Целый сундук.
— И ты все прочитал? — спросил Володька Бардин.
— Не все, а больше половины. Остались только религиозные. А их неинтересно читать. Скука.
Было как-то неловко и в то же время приятно. С карловского хутора я был среди них один. И до ячейки знал их только по имени. Не больше знали и они меня. Потому-то и хотелось похвастать. Особенно теперь, когда мне было так тяжело.
— А сказки есть? — спросил Сережка Клоков. — Такие, чтобы дух захватывало?
— Есть и сказки, — охотно отвечал я. — И рассказы разные. Даже толстые романы. Но больше история. Как жили народы, как воевали меж собой.
— Расскажи про какую-нибудь, — попросил Сережка. — Про самую интересную…
Ребята присоединились к этой просьбе. А Маша опять улыбнулась, будто заранее благодарила меня. Я вспомнил рассказ о мексиканце, который знал почти на память, и сказал:
— У писателя Джека Лондона есть такая книжка…
— Джек? — перебил Андрюшка Лисицин. — Вот так так! А у Комарова кобель Джек. Громадный волкодав…
На Андрюшку зашикали. Все знали про Комаровского кобеля и ничего примечательного не видели в таком совпадении. И все же не удержались, чтобы не выразить возмущения.
— Пристрелить бы этого зверюгу! — сказал Илюшка Цыганков.
— А заодно и его хозяина. Друг дружку стоят!
— Насчет хозяина не знаю, — заметил Володька Бардин. — А вот собаку… Она не сама стала зверюгой. Ее сделали такой…
Когда ребята затихли, я рассказал о юном мексиканском революционере. О том, как победил он опытного боксера и как победой своей обеспечил восставших рабочих оружием. Ребята слушали затаив дыхание. Глаза их жадно горели, а лица то грозно хмурились, то радостно светились.
Под конец Илюшка Цыганков одобрительно сказал:
— Молодец! Не подвел-таки революцию.
— Вот бы нам боксу научиться, — цокнул языком Андрюшка Лисицин. — Тогда бы мы сразились с нашими Комаровыми и Лапониными.
— С Комаровымк и Лапониными надо сражаться не боксом, а идеями, — поучительно заметил Прошка Архипов. — Попробуй заикнись Симонову про бокс. Враз уклон присобачит… — И вдруг подался ко мне. — А у тебя что это? — И ткнул пальцем мне под глаз. — Отчего синяк? От бокса, что ли?
Ребята весело заржали. А я, тоже потрогав у себя под глазом, угрюмо ответил:
— Не от бокса, а от матери. Признался насчет комсомола, а она выволочку устроила. И из дому выгнала…
Новость поразила ребят больше, чем победа мексиканца. Несколько секунд они смотрели на меня с растерянным изумлением. Маша первой пришла в себя и спросила:
— И как же ты теперь, Хвиля? Где жить-то будешь?
Я опустил голову и еле удержался, чтобы не захлюпать.
— Не знаю…
Ребята разом заговорили, заспорили. Илюшка предложил немедленно отправиться ко мне домой и пригрозить родителям.
— Теперь нет таких законов, чтобы выгонять из дому! Это вам не старый режим, а Советская власть! У нас все полноправные граждане. Хватит родительского тиранства!..
Володька Бардин поймал Илюшкину руку и опустил вниз.
— Не шибко скачи, Илюха, из седла выскочишь… — И когда смех затих, рассудительно добавил: — Дом-то ихний, он же на замке. Все домашние сейчас в церкви. Да и не пронять тетку Параньку таким походом…
Мало-помалу все выговорились и замолчали. А я в наступившей тишине еще острей почувствовал свою безысходность. И с усилием проглатывал один за другим какие-то противные комки, подкатывавшиеся к горлу. Нет у них ничего для меня, кроме сочувствия. А от сочувствия и сожаления только горше на сердце. Вдруг Андрюшка Лисицин подпрыгнул и ударил кулаком по столу.
— Спрячем его, Хвилю! Да так, чтобы ни одна душа не дозналась.
— Как спрячем? — спросил Сережка Клоков. — Куда спрячем?
— А вот слушайте, — сказал Андрюшка и загреб руками, как бы собирая нас в кучу. — Спрячем у кого-нибудь. Ну, хотя бы на неделю. И кормить будем по очереди. Тетка Паранька — норовистая. Это известно. Но она ж мать. Нынче раскипятилась, а завтра остынет. И спохватится. А где ж это мой Хвиля? А куда ж это он делся? И за неделю не только нагорюется, а и наголосится. И рада будет, когда явится. Даже с комсомольским билетом…
