Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович (книги бесплатно полные версии txt) 📗
На очередном профсоюзном собрании Елкин отыскал Козинова и сказал:
— Ну, брат, радуйся: наша взяла!
— Я что, — проворчал скромно Козинов, — копошился, а толк какой, все равно что от блохи.
— Лишний козырь и большой — голос рабочих.
На том же собрании Козинова выбрали председателем рабочего комитета. Он ринулся в новое дело — в подбор опытных и дисциплинированных рабочих кадров, в борьбу с рвачами и пролазами, хлынувшими на Турксиб за деньгами и профбилетами.
Елкин, считавший профсоюзную работу менее важной, чем строительство, истолковал уход Козинова в преды как ошибку и, придя в рабочкомскую юрту, сказал:
— Мне, брат, с тобой надо поговорить, мне не нравится. Ты хороший бурильщик, я тебя метил на выемку бригадиром, и вдруг — в кабинет, разбирать сплетни. Ты — мужик серьезный и не к лицу тебе мыкаться по разным РКК, выпускать стенные газетки. Скалы — вот твое дело!
— Я, Константин Георгиевич, думаю совсем наоборот.
— И напрасно, напрасно: измызгают тебя по мелочам, — изболтаешься, обленишься, разлюбишь производство, потеряешь лицо и станешь «человеком из рабочкома». Видел я таких, знаю. Посидит месяц-два, глядишь, ускакал в другое место, в третье. Ни производства он не знает, ни рабочих, ни обстановки, какой-то коммивояжер — и везде и нигде, и толку нуль.
Козинов попытался доказать, что хороший профсоюзный организатор ценнее хорошего бурильщика, и особенно в условиях Турксиба, где профсоюзы слабы, где главной массой будет неорганизованный сезонник и грабарь, не изживший предпринимательских и кулацких привычек. Но инженер замахал руками, торопливо заговорил:
— Бурильщик есть бурильщик, а человек из рабочкома — потерянный бурильщик, мертвая душа. При нашей бедности сидеть бурильщику в предах, простите, хищничество, преступление! — и вышел. Его отношение к Козинову резко переменилось, он отбросил былую простоту, взял подчеркнуто вежливый, таивший пренебрежение тон, именовать стал в глаза уважаемым товарищем, а заглазно «человеком из рабочкома».
На Луговой началось, по оценке одних, столпотворение, по оценке других, чудесное преображение. И проходящие мимо и особые поезда везли сюда плотников, грузчиков, землекопов-грабарей с лошадьми и двухколесными тележками-грабарками, круглый и пиленый лес, шпалы, рельсы, грузовые автомобили, тепловозы, разобранные на части экскаваторы.
Казахи удивлялись на грабарей, и знающие русский язык кричали им:
— Зачем привез кони? Здесь кони много, пять — семь рублей голова.
— Ваши не годятся нам, — откликались грабари. — Ваши дикие, знают одно седло, а наши умные, ученые, знают и седло, и хомут, и оглобли, и постромки.
— И наших можно учить.
— Говорят: сам скорей помрешь, чем научишь.
— Возьми пробуй! — предлагали казахи коней.
— Некогда, — отказывались грабари.
Вокруг одинокого станционного домика и кратковременных изыскательских привалов за несколько дней выстроился большой город из палаток, юрт, землянок, балаганов. Он сразу получил несколько любопытных названий — юртяной, полотняный, ситцевый, копай-город.
Рядом с ним на запасном пути остановился укладочный городок, как называют поезд, в котором живут укладчики железнодорожных путей. Он вполне заслуживал это имя, в нем были вагоны-квартиры, вагоны-общежития, вагон-контора, вагон-кухня и столовая, вагон-партбюро, местком и красный уголок, вагон-кузница и слесарня, вагон — столярноплотничья мастерская, вагон-склад, вагон-лавка, вагон-амбулатория, вагон-баня, платформы с топливом. Все, как в настоящем городе.
Вдоль запасного пути вытянулся беспорядочный, ничем не покрытый навал всякого стройматериала и машин, который называли складом.
Уже не в первый, а возможно, в сотый раз Елкин убеждался, что грабари быстрей всех приживались на новом месте. Через час-полтора после высадки из вагона уже стояла белая палатка, рядом горел костерок, над ним висели котелки, чайники, около них хлопотала хозяйка, недалечко играли ребята, хозяин сидел на грабарке и, попыхивая трубкой, чинил конскую сбрую. Во всем было несокрушимое, домашнее спокойствие. Грабари удивительно умели не оставлять его на своей родине — Украине, а возить с собой по всей Руси. Ничто — ни вологодские топи, ни Сибирские леса, ни азиатские и казахские пески, ни морозы, ни жара — не могло нарушить его, даже поколебать.
Грабари расположились все в одном месте, своим кругом. Как только устроилась первая партия, к ним заявился Елкин. Один из старейших строителей российских железных дорог, он хорошо знал, что главную массу и тяжесть земляных работ перенесли грабари, что это же будет и на Турксибе. Другой силы пока нет.
— Откуда, отец? — спросил Елкин старика, хозяина большого семейства.
— С Полтавщины.
— Много строил дорог?
— Чай, побольше твоего, чай, все строил, кроме железки царя Николая Первого.
— Не устал?
— Устану — отдохну.
Начала собираться толпа — крутоплечие, большерукие бородачи, лобастые пареньки, в которых была уже видна будущая сила и выносливость, толстенькие бабы в ярких ситцах, похожие на цветные фонари, жмущаяся к матерям мелюзга.
— Зачем вы жинок и детишек навезли? — спросил Елкин.
Старик ответил:
— Зачем жинок привезли — сам знаешь, сам, верно, с жинкой живешь. А ребятишки, кои поменьше, за подол мамкам схватились и не отстали, а кои побольше — учиться приехали у отцов. Наше дело потомственное, идет от отцов и дедов к сыновьям и внукам.
Потом заговорили в несколько голосов:
— Товарищ инженер, мы вроде не принадлежим тебе, работаем на особом положении, но побалакать с тобой можно ведь?
— Сколько угодно, — согласился Елкин. — А насчет «не принадлежим» я считаю так: все, кто и работает здесь, и кто мешает работать, принадлежат друг к другу.
— Обидно, что нас лишили профсоюзного звания. Какие мы хозяева, мы — самые нагольные рабочие. Что жинок таскаем с собой, так и рабочие нередко таскают, а приедут без жинок — с чужими живут.
— Не в этом дело. Здесь вопрос большой, государственный. Я могу только одно — сообщать аккуратно, сколько вас и что сделали. Старайтесь, работайте, это подвинет вас к профсоюзу.
Украинские, орловские, курские и нижегородские землекопы-грабари были создателями всех крупных земляных сооружений в царской России: железнодорожных насыпей, плотин, котлованов. Они имели свои деревенские хозяйства, но малоземелье, недороды и подати разгоняли их на заработки по всей стране. Работали они часто со своей лошадью и тележкой, на зиму обычно возвращались домой. После революции за связь с частным хозяйством их причисляли не к рабочим, а к крестьянам-отходникам. Они оказались без профсоюза и льгот, какие дает он.
— Когда думаете начинать? — спросил Елкин.
— Завтрева с утра. Приходи. Вопще заглядывай к нам.
— Обязательно, — пообещался Елкин и перешел к разнорабочим.
Здесь были перемешаны всякие народы, языки, профессии. Устраивались ленивей, чем грабари. Некоторые долго пили и пели по случаю приезда.
Раза два Елкин подошел к выпивающим и сказал:
— Пора приступать к делу.
— А мы уже приступили, — отозвались ему бодро.
— Пока что пьете.
— Это — зачин. Всякое дело требует зачина. — И налили Елкину вина. — Ваше здоровье, товарищ инженер!
Он отказался и поспешил уйти домой.
Утром поспешил к грабарям. Они уже позавтракали, запрягли лошадей и делали последний осмотр, все ли в порядке. Лошади были сытые, чистые, лоснились, сбруя мягкая, гибкая, грабарки крепкие.
— Товарищ инженер, можно? — крикнул знакомый старик. — Мы, признаться, тебя поджидали.
— Да, валяй! Счастливого пути! — Елкин помахал рукой.
Некоторые из грабарей широко, откровенно перекрестились, другие сделали это украдкой и двинулись не спеша, как полагалось на зачине. Жинки вслед им говорили разные пожелания:
— С богом! Гладенькой дорожки! Ни пера, ни пуху!
Работа была рядом, и Елкин прошел туда, еще раз порадовался, как у грабарей все обдумано, приспособлено, выверено. Еще накануне поделились на группы, указали всем места. Ни криков, ни споров, ни дребезга грабарок. И у людей и у коней давно усвоенные, ловкие движения. Как хорошо, когда наука многие годы передается от отцов к детям.
