Всего несколько дней - Прилежаева Мария Павловна (мир бесплатных книг .TXT) 📗

Привычная осторожность подсказывала другое: осложнения, подвохи и прочее, что может последовать за разговором. Конечно, все станет известно Красовицкому, и Яков Ефимович до конца века наживет могучего врага.

Прикидывая так и эдак, Яков Ефимович некоторое время прохаживался по тротуару, а затем быстрым твердым шагом вошел в подъезд, миновал коридор и постучал в нужный ему кабинет.

Не дожидаясь ответа, открыл дверь. Ученый секретарь была не одна. Мужчина лет пятидесяти, статный, респектабельный, в замшевой куртке, водолазке болотного цвета, прощался с нею, пожимая ей руку.

— Рад, очень рад познакомиться! Итак, относительно Новодеева мы договорились точно?

— Точно, — подтвердила она.

«Что это? Чудо?» — про себя вскричал Яков Ефимович.

В два шага подскочил к столу, забыв поздороваться, нарушая приличия.

— Что вы о Новодееве? Может ли быть, чтобы так совпало? Я о нем, и вы о нем! Невероятно! Или я ослышался? Или не в своем уме? Объясните…

Якова Ефимовича пригласили сесть. Он был так возбужден, что ему предложили даже выпить воды. Мужчина в замшевой куртке тоже сел. Яков Ефимович перестал восклицать и в глубоком изумлении умолк. Ученый секретарь («Славная, умная!») представила ему:

— Председатель колхоза «Отрадное» Михаил Никанорович Дружинин.

Меньше чем через час Яков Ефимович в подробностях знал, что делал Новодеев в «Отрадном», что недоделал, зачем Новодеев нужен колхозу и как приехавший на совещание в Министерство сельского хозяйства председатель колхоза «Отрадное» разыскал дом Новодеева, никого не застал и, услышав от соседей по подъезду о смерти художника, явился сюда.

— Принимаем решение, — заключила ученый секретарь.

Вечерним поездом Яков Ефимович вместе с председателем колхоза уехал в командировку в Отрадное.

23

Весь путь они проговорили. Председатель колхоза окончил московскую Тимирязевскую академию и не раз бывал за границей членом праздничных и деловых делегаций, носит на груди звезду Героя Социалистического Труда, в «Отрадном» работает пятнадцатый год, колхоз-миллионер, а недостаточки есть.

— Есть недостаточки, — с упряминкой повторял председатель. — В частности, культурный фронт не на полной высоте. Отстаем по культуре, если производственными успехами мерить.

Езды на поезде три с половиной часа, тридцать километров от станции в сторону. К приходу поезда председателя ожидала черная «Волга».

Когда три месяца назад художник Новодеев сюда приехал, ни «Волги», никакой другой машины, ни лошаденки с телегой возле станции не было. День стоял солнечный, жаркий, в разгаре сенокос, колхозникам не до гостей. Кстати, никто Виталия Андреевича в «Отрадное» всерьез гостить и не звал.

…Однажды случилось художнику забежать в кафе перекусить на обед чего-нибудь вроде сосисок. Немолодой мужчина, высоколобый, с открытым лицом, у того же столика, стоя, ел те же сосиски.

Несколько незначащих реплик, беглых вопросов, и Новодеев узнает, что перед ним председатель колхоза «Отрадное».

— Красиво там у вас?

— Красивей не сыщешь.

— И название милое — Отрадное! Заберу-ка свои художнические снасти, да и двину к вам полюбоваться Отрадным.

— Что ж, двигайте, не пожалеете.

Вот и все приглашение. Правда, председатель вырвал из блокнота листочек, черкнул адрес, распрощался и наверняка тут же о художнике позабыл, уверенный, что тот и не подумает собраться в Отрадное. Действительно, Виталий Андреевич не сразу надумал.

В командировке ему отказали, выдали восемьдесят рублей в порядке творческой помощи. И он поехал в Отрадное на свой страх и риск.

Дорога, дорога… Вольный ветер веет в лицо, ласкает влажный лоб, тяжелые потные волосы.

Жарко, а как легко дышит грудь! Предчувствие неведомого счастья охватывает Виталия Андреевича. Давно он не испытывал радость этих ожиданий, надежд. Молодость вернулась к нему. Он силен, талантлив, полон энергии. Он шагает пешей тропой, которая то вильнет в лес, то выбежит на поляну, пересечет неглубокий, заросший ивняком овражек.

Волнистые дали раскинулись вправо и влево. Он видит цветы. Ему хочется стать на колени и поклониться луговым цветам. О, чувствительный художник! Тебе всюду грезятся поэзия, лирика…

Председатель колхоза крайне удивился приезду художника, он давно уже о нем забыл. Да к тому же заявился художник в страдную пору, председатель, все его помощники, бригадиры, зоотехники с утра до ночи, а то и круглые сутки, в горячке покосов.

— Смотрите, наблюдайте, живописуйте! — сказал председатель.

Кому-то позвонил, подняв трубку одного из телефонов в своем почти министерском кабинете с паркетными полами, полированным столом, книжным шкафом; кого-то вызвал, что-то приказал, и на следующий день в колхозный Дом для приезжих к Виталию Андреевичу прибежала быстренькая курносенькая девушка, младший зоотехник, консультировать художника.

Она сыпала различные сведения залпом, без передышки, обрушивая их на художника, не подготовленного к такому обилию сельскохозяйственной информации.

Новодеев слушал, смотрел, поражался. Механизация, техника, электрические доилки, кормовозы, доставляющие на тракторах корма животным. Организованная по последнему слову науки и техники фабрика по производству молока и мяса. Коровы-машины. Откормленные, черно-белые, с тяжелыми цепями на шеях, они смотрели на посетителей неподвижными глазами. Видят ли они? Что они видят? Жуют жвачку. Без останова жуют. Затем им подвозят корма. Они снова жуют и равнодушно отдают молоко.

Какое-то беспокойство поднялось в сердце художника. Умом он понимал и одобрял благоустроенность, богатство, превосходную механизацию молочно-племенного комплекса, как называла скотный двор девушка-зоотехник, а в душе что-то спорило, противилось превращению коровы в машину. Чудилось иное:

Художник Новодеев, ты отсталый человек и нечего призывать себе в союзники Пушкина…

Виталий Андреевич поблагодарил младшего зоотехника за экскурсию к коровам и сказал, что дальше будет знакомиться с колхозной жизнью самостоятельно, объяснять ему больше не надо.

Центральная усадьба, расположенная на обширной поляне, вокруг которой леса — березняк, осинник, ельник, — была застроена служебными зданиями. Здесь и склады, молочный завод, и другие пока не известные Новодееву помещения, а чуть подальше тянулись два ряда аккуратных, с мезонинами и крылечками наподобие небольших террас, дома колхозников.

Здесь же был и Дом для приезжих, по-городскому — гостиница, и двухэтажный, солидный, с парадным подъездом и броской вывеской, «Клуб». А еще дальше поднималось несколько недостроенных высоких домов.

«Однако вот они, кисельные берега и молочные реки», — подумал Виталий Андреевич, но вспомнил коров на Цепях, и сердце снова засосала тревога.

«Могу ли я их, таких, рисовать? Не могу. Живые машины. Вернее, животные, которым из жизни оставили одну жвачку. Но чего же я хочу? Хочу ли повернуть общественное существование вспять? Утренний рожок пастуха, зовущий скотину со дворов на выгон, сочная зелень пастбищ, блеяние овец, забавы телят на свободе — все в прошлом. Общественное производство разумно развивается, но этих коров я рисовать не могу. Оттого, наверное, я не признан и беден».

Новодеев вспомнил, как однажды Яков Ефимович, человек практической смекалки, имеющий ходы в издательства, добыл ему для иллюстрирования рукопись. Новодеев обрадовался: договор, заработок, в дальнейшем, может быть, верный. Взял читать рукопись и отложил. Снова взял, опять отложил. Не мог заставить себя рисовать монотонную, неживую жизнь, какая описывалась в этой будущей книге. Другой на иллюстрирование ему не дали: не оправдал доверия, пришлось выплачивать невыполненный договор.