Пушкинский вальс - Прилежаева Мария Павловна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
И технолог удалилась, слегка изумленная либерализмом Василия Архиповича.
Все это произошло слишком быстро. Настя не успела вмешаться. Настя не могла бы вмешаться: так и так отвечает Галина. Ты не научилась работать — отвечает Галина. Ты не научилась, ты ничего не умеешь и в первую секунду, пусть не секунду, ты до отчаяния испугалась своей вины. А Галина не испугалась. «Виновата? Отвечу».
И, о боже! Как она дорога стала Насте!
— Влипли мы с тобой, — смущенно улыбнулась Галина. — Заделаться бы положительным типом вроде Пазухиной, а? Придется посидеть после смены. Васенька наш странный сегодня, удивленный какой-то… Да, и вот он говорит: «…я ее люблю, потому что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее вас и нежнее». Бывает так в жизни?.. А ты попробуй еще у меня осрамись! Я не Васенька, у меня сердце железное…
И как раз сегодня Насте нельзя оставаться после смены исправлять с Галиной свой брак. Мама велела прийти домой после работы. «Сразу после работы, чтобы в три часа непременно быть дома, точно в три, не забудь, Настя, пожалуйста!»
Мама сегодня выходная — возможно, по этому случаю что-нибудь пришло ей в голову. Возможно, ей захотелось раз в неделю по-праздничному пообедать вдвоем и сходить в кино, или в магазин, или на выставку декоративных тканей, которую недавно привезли из Москвы. Насте ни к чему декоративные ткани, но она примчится домой минута в минуту, как просит мама. Прибежит веселая и будет шутить. Так уж сложились у них отношения, что все серьезное и трудное, что ей встречается в жизни и составляет ее настоящую жизнь, Настя скрывает от мамы. Она скрыла свидание с Небыловой, историю Давида Семеновича, Димкины письма и о сегодняшнем своем позоре едва ли расскажет.
— Иди уж! — отпустила Галина.
Настя понеслась со всех ног. И надо же было случиться, что возле проходной ее снова, как в прошлый раз, нагнал Абакашин! Вернее, чуть не проскочил мимо, но из вежливости задержался. Кажется, он не очень был рад встрече с Настей. Он торопился в типографию. Типография по пути, невольно они пошли вместе, чувствуя отчужденность после вчерашней стычки Вячеслава с Галиной. Разумеется, в своих незадачах Вячеслав винил не себя, а тупиц и бюрократов из многотиражки. Он винил их в том, что играет третьестепенную, десятистепенную роль в этой сверхпрозаической заводской газетке! Его не ласкали за одаренность, как в школе. «Они» не способны понять. У «них» нет фантазии. «Они» чинуши. Его держали на черной работе, ему поручали ничтожные мелочи: сходи в цех, узнай, на сколько процентов перевыполнен план таким-то участком. Или недовыполнен. Он, Вячеслав Абакашин, на две головы выше всех своих одноклассников, начитанный, мыслящий Вячеслав Абакашин на побегушках в заводской многотиражке, где никто не знает, кто такой Ренуар!
Он морщил лоб и оскорбленно поджимал губы: на его длинном, худосочном лице была разлита унылость. Насте не хотелось его утешать, и они шагали молча.
Однако недолго. Обида в нем прорвалась. Он ненавидел Корзинкину! Она выставила его вчера перед Настей в унизительном свете. Его мучила мысль, что Настя, может быть, снисходительно жалеет его или посмеивается над ним вместе с Корзинкиной оттого, что его заметки будто бракуют. А если так, если и так! «Им» нужны стандарт и шаблон, ему ненавистны стандарт и шаблон. И есть одна… есть человек… есть люди, которые в него верят! Конечно, не здесь, на нашем заводе. Здесь «корзинкины». Окончила десятилетку, захлопнула книжки, села за конвейер — и сыта и довольна. Придаток к конвейеру — вот что такое Корзинкина.
— Ты городишь чепуху! — крикнула Настя, топнув ногой.
Она остановилась и с гневом разглядывала его тщедушную фигурку и бледное лицо. Весь ореол слетел с него в глазах Насти! Брюзга, хотя целая энциклопедия в голове. Злая брюзга! Она не желала слушать его клевету на Галину. Она выскажет ему напрямик все, что думает о нем и Галине. Пусть он узнает, какая на самом деле Галина, как хорошо он ее угадал. «Захлопнула книжки»?! А она плачет, мечтает над книжкой и бесстрашно винится, когда виновата, берет на себя всю вину…
— Что за книжка? — с шевельнувшимся в глазах любопытством спросил Абакашин.
Он до крайности удивил Настю. Он не понял ничего. Не понял, что у Галины горячее сердце.
— «Гранатовый браслет»? Вот так новинка! — усмехнулся он свысока.
— Но ты, ты, ты со своими новинками, ты не чувствуешь и не видишь людей!
— У меня свои требования к людям.
— У тебя требование, чтобы тобой восхищались.
— Я не позволю какой-то Корзинкиной себя унижать… какой-то ничтожной Корзинкиной… Погодите, я вам докажу!
— Ах, что ты докажешь! «Инте-лю-лю»!
Она не могла больнее уязвить его самолюбие. От него отмахиваются как от мухи! Его не ставят ни во что! Его считают нулем. «Инте-лю-лю»! Какое словечко пустили! Его оскорбляют. Она, Корзинкина! Все от нее. Настя под каблуком у Корзинкиной.
— Передовики! Оптимисты! — с убийственной иронией протянул Вячеслав. — Без пяти минут отличник производства?! Вот она, правда жизни, ха-ха! На собраниях агитационные речи, а за конвейером…
— Ты не понимаешь…
— Все понимаю! И не буду молчать.
Он был так разозлен, что не мог скрыть и не желал идти дальше с Настей. Ему срочно надо в многотиражку. Он задаст там грандиозный бой. Он добьется…
Вячеслав, не простившись, пошагал обратно па завод.
«Добивайся, пожалуйста. Уж не на дуэль ли вызовешь нас с Галиной?!» — насмешливо подумала Настя.
Вдруг она увидела через дорогу, на том тротуаре, Анну Небылову.
Небылова шла очень быстро, опустив в задумчивости голову. У нее был невеселый и озабоченный вид, она не заметила Настю.
Настя стремглав побежала домой. Она не хотела оглядываться на Небылову, и оглянулась у самого дома, и снова увидела ее невдалеке. Какое-то дурное предчувствие поднялось в Насте, она вбежала во двор, и у подъезда опять оглянулась, и опять увидела ее уже во дворе.
Было без пяти три. Понятно, почему мама велела прийти ровно в три. Небылова направлялась к ним в дом. Зачем, зачем? Настя боялась ее. Она не боялась людей. Она боялась этой властной, красивой и праздничной женщины с ярким ртом и плоскими прядями медных волос вдоль округлого овала лица, на котором тонко розовеет румянец.
Разрушила и все разрушает, разрушает Настину жизнь!
Настя трясущимися руками отпирала замок. Мама открыла дверь. Мама встречала Настю в прихожей, — должно быть, стояла у двери и слушала, не идет ли кто по лестнице.
— Она! — испуганным шепотом сказала Настя.
— Спасибо, пришла! Я не хотела быть с ней одна. Спасибо, что ты пришла. Ничего, ничего! — говорила мама, гладя ее руку холодными пальцами, не удивляясь тому, что Настя все знает, жалея, ободряя ее, как будто не ей это предстояло, а Насте. Уже раздавался звонок.
— Иди ко мне, — отослала Настю мать.
Настя ушла и встала у окна, сердчишко дрожало в ней от боли и жалости к матери.
— Мы не одни? — разочарованно вырвалось у Небыловой при виде Насти. — Я думала…
— Садитесь, пожалуйста, — ответила мать. — Нет, не сюда.
Она указала не на кресло возле отцовского стола, где лежала нетронутая его папка с бумагами. Посредине комнаты стоял стул. Мама указала на стул.
— Сю-да? — запнулась Небылова.
Она чувствовала себя неловко и глупо, сидя на специально поставленном для нее посреди комнаты стуле. Оправила платье, не зная, куда девать сумочку, и повесила через плечо. Вся на виду! И на дистанции.
«О, ты не простушка!» — говорил ее посветлевший до прозрачности взгляд. У нее раздувались и мелко вздрагивали ноздри. Она силилась казаться спокойной.
— Я вас просила… Я рада увидеться с Настей. Но такой разговор… Я не хотела бы об этом… при Насте, — сбивчиво проговорила она.
— Как вам угодно, — ответила мама.
«Умная мама! Вот кто сильный и смелый, моя слабенькая, негромкая мамочка, а не эта пышная, белая и розовая женщина, которая наступает на тебя точно танк».
