Оттепель - Эренбург Илья Григорьевич (читать книги без регистрации .txt) 📗
Коротеев попытался успокоить Ивана Васильевича:
— Я не вижу в словах Соколовского ничего обидного. Он ведь старый член партии…
Журавлев окончательно вышел из себя, он больше не сознавал, что говорит, отрывисто выкрикивал:
— Старый член партии? Ну, знаете!.. Прошлое у него с пятнышком… Семья за границей. В Бельгии… Вы думаете, это сплетня? Ничего подобного! Можете посмотреть анкеты… Никогда я об этом не говорил, я честный работник, а не склочник. Напротив, я за него заступался — зачем вытаскивать прошлое?.. Если ему дали возможность работать, пускай работает… Но не такой уж он белоснежный, чтоб меня учить… В лучшем случае, ему можно доверять только на пятьдесят процентов, это бесспорно…
Коротеев молчал, погруженный в свои мысли. Странно сделан человек — из пестрых лоскутков, все перепутано. Когда Журавлев говорил про Ржев, я в нем чувствовал близкого человека. Он с любовью вспоминал боевых товарищей, никакой декламации не было, я убежден, что он говорил искренне. Час назад… А сейчас нашептывает, клевещет. Зачем он меня позвал? Хочет и меня втянуть? Никогда я не поверю в историю с Ворониным. Соколовский — честный человек. А второго такого конструктора нет. Жить с ним в одной комнате я не хотел бы — все говорят, что он любит подпускать шпильки. К чему это? Жизнь и без того кусается. Может быть, он сам искусанный, оттого и язвит? Во всяком случае, он честнейший человек. Я дразнил Савченко — «романтик», а Савченко прав: Журавлев — низкий человек. Странно даже, что я с ним дружески разговаривал, пил водку. Почему я должен выслушивать его пакости?..
Коротеев встал.
— Мне нужно еще поработать.
В дверях он вдруг остановился.
— Насчет Соколовского я не согласен, вы это учтите.
Журавлев долго не мог опомниться.
Зря я доверял Коротееву, он снюхался с Соколовским. Трепло! Почему он к Лене ходил? Наверно, не только философствовали… Я вообще чересчур доверчив. Разве я мог Лену в чем-нибудь заподозрить? А она сказалась вертушкой…
Все-таки с Леной было веселее. Будь здесь Шурочка, я сейчас поиграл бы с ней в ладушки. Да и дом какой-то пустой…
Насчет кронштейнов Коротеев прав — вопрос сварки. Завтра же поговорю с Егоровым, это поправимо…
У Соколовского есть рука в Москве, это бесспорно. Неужели он решил под меня подкопаться? Отец когда-то говорил: «Ты, Ваня, пальца в рот никому не клади». Все, кажется, изменилось. Понастроили заводы. Я мальчишкой гусей пас, а теперь директор. И все-таки пальца в рот класть не следует. Верил Лене — обманула. Коротееву доверял — он сказался треплом… Ну и настроеньице у меня сегодня! Давно такого не было. А ведь, собственно говоря, ничего не произошло…
Иван Васильевич просиял, когда неожиданно пришел Хитров. Вот кто настоящий друг: я его не звал, а он почувствовал, в каком я состоянии…
Журавлев отвел душу: Соколовский был раздет, высечен, уничтожен. Хитров прерывал рассказ Ивана Васильевича восклицаниями: «Да что вы говорите!», «Вот этого я не знал!», «Удивительно!», «Нет, вы подумайте, какой мерзавец!» Это воодушевляло Журавлева, и, дойдя до прошлого Соколовского, он, уже не помня себя, выкрикивал:
— Семью отослал, понимаешь? Бенилюкс он, а никакой не коммунист!
Коротеев долго не мог опомниться после разговора с Журавлевым.
Противно! Конечно, Соколовского знают в главке, да и не такие теперь времена, чтобы Журавлеву удалось его угробить. Но все-таки отвратительно. Почему я не сказал ему в лицо, что он клевещет? Вероятно, я привык молчать, присмотрелся к дряни. Вот это-то плохо. Когда только начинали строить, было много мусора, естественно, а теперь пора прибирать — дом становится обжитым. Теперь такой Журавлев бросается в глаза…
И все-таки Савченко не прав. Журавлева нельзя назвать негодяем. Он любит работать. Воевал, видно, хорошо. Непонятно — как могут разные чувства уживаться в одном человеке? Лена от него ушла, но когда-то он ей нравился, за что-то она его полюбила. Он не подлец, а какой-то недоделанный, полуфабрикат человека…
Машину легко разобрать, заменить негодные части. А как быть с человеком? Спроси меня год назад, я, пожалуй, сказал бы, что Журавлев — неплохой работник. Правда, я и тогда видел изнанку, но старался не задумываться. Видимо, я изменился. У меня сейчас такое ощущение, как будто я вылез из выгребной ямы…
Нужны другие люди. Как Савченко… Романтики нужны. Слишком крутой подъем, воздух редкий, гнилые легкие не выдерживают. Дело не в поколении — есть сверстники Савченко, которые переплюнут Журавлева. Лена много рассказывала про старика Пухова, а он сложился в самое темное время. Раньше тоже были хорошие и плохие люди. Если в человеке есть благородство, он не собьется, выйдет на большую дорогу. Но что делать с другими? Просвещать мало, нужно воспитывать чувства. Просвещения в Америке достаточно, я знаю по научным журналам, какие у них лаборатории. А прочитаешь, что они с неграми делают, — и грусть берет…
Но как воспитать чувства? Наверно, трудно. Вырастить виноград в Крыму не штука, это все равно что сделать из Савченко честного человека. А нужно взять дичок, молодого Журавлева, и привить ему совесть: виноград в Якутии… Трудно, но возможно: горением, чутьем, волей. Народ наш совершает изумительные подвиги, о нем справедливо говорят — герой. Нужно, чтобы и каждый отдельный человек был таким. Ведь Журавлев участвовал в общем подъеме, заражался им — и у Ржева и здесь, когда начался пожар. Мы много занимались одной половиной человека, а другая стоит невозделанная. Получается: в избе черная половина… Помню, подростком я читал статью Горького, он писал, что нам нужен наш, советский гуманизм. Слово как-то исчезло, а задача осталась. Пора за это взяться…
Я ругаю Журавлева. А если подумать, у меня у самого что-то поганое. Говорю одно, а живу по-другому. Почему я осуждал агронома Зубцова? Агроном Зубцов вправе сказать, что Коротеев двурушничает. Я часто думаю: «Это хорошо в книге, а не в жизни» или: «Одно дело — принципы, другое — переживания». Лицемерие. Но я ведь не хочу лгать. Почему так получается? Иногда мне кажется, что у меня хребет резиновый. Савченко недавно сказал: «Уж очень вы равнодушный…» Савченко куда цельнее, он не пережил ни тридцатых годов, ни войны, он большего требует, и он прав…
Задремал ли Коротеев? Или просто, закрыв глаза, отдался быстрому потоку мыслей, образов, чувств? Он вспомнил Захарьева, который погиб возле Старого Оскола и, умирая, говорил: «Все будет хорошо…» Потом показался сварщик Лисичкин, он ворчал: «Нечего меня премировать, не я один придумал, все придумали…» Савченко сказал: «Они нас не запугают никакими бомбами — мысль есть, слово, честь…» Он видел замечательных людей, горячих, влюбленных, суровых и, однако, нежных — большое племя своего века, — и на его лице показалась добрая улыбка. Потом он вспомнил Лену, и впервые мысль о ней слилась с упорной, мужественной мечтой о будущем человеке.
12
На Хитрова рассказ Ивана Васильевича произвел сильнейшее впечатление. Он рассказал жене и старшему сыну, что Соколовский сказался двурушником, сознательно срывает работу, а семью свою устроил в Бельгии.
— Журавлев не стал бы зря говорить: человек осторожный, каждое слово взвешивает. Значит, Соколовского там разоблачили… — Хитров многозначительно поднял руку к потолку.
О разоблачении Соколовского он рассказал инженеру Прохорову и заведующему клубом Добжинскому, добавив: «Разумеется, это между нами». Прохоров решил, что Хитров треплет языком, все это выеденного яйца не стоит. Добжинскому история понравилась — он был зол на Соколовского, который как-то высмеял клубную работу; кроме того, Добжинский любил ошарашить собеседника сенсацией и, разукрасив историю, преподносил ее каждому, кто только хотел слушать.
Жена Хитрова работала в отделении банка, конечно, она поделилась новостью с сослуживцами, а сын Хитрова, десятиклассник, на перемене сообщил товарищам, что Соколовского накрыли, он, оказывается, бельгиец, скоро будет процесс.
