Время собирать камни. Очерки - Солоухин Владимир Алексеевич (полные книги .TXT) 📗
…От дедов унаследовали любовь к литературе и незапятнанное понятие о ее высоком назначении их дочери – моя мать и ее две сестры. Все три переводили с иностранных языков. Известностью пользовалась старшая – Екатерина Андреевна (по мужу Краснова). Ей принадлежат изданные уже после ее смерти две самостоятельные книги рассказов и стихотворений (последняя книга удостоена почетного приза Академии Наук). Оригинальная повесть ее «Не судьба» печаталась в «Вестнике Европы». Переводила она с французского (Монтескье, Бернанден де Сен Пьер), испанского (Эспронседа, Бэкер, Перес Гальдос), переделывала английские повести для детей (Стивенсон, Хаггарт; издано у Суворина в «дешевой библиотеке»).
Моя мать Александра Андреевна… переводила и переводит с французского – стихами и прозой (Бальзак, В. Гюго, Флобер, Золя, Мюссе, Додэ, Бодлер, Верлен, Ришпэн).
Мария Андреевна Бекетова переводила и переводит с польского (Сенкевич и мн. др.), немецкого (Гофман), французского (Бальзак, Мюссе). Ей принадлежат популярные переделки (Жюль Верн, Сильвио Пеллико), биографии (Андерсен), монографии для народа (Голландия, История Англии и др.). «Кармозина» Мюссе была не так давно представлена в театре для рабочих в ее переводе».
Был ли тружеником сам Блок, составивший целую эпоху в русской поэзии и оставивший после себя многотомное собрание сочинений, – не надо и говорить.
Теперь если и переведет иная московская литераторша один два романа или две три повести, она скорее подает заявление в Союз писателей, в секцию переводчиков, а также в члены Литфонда, и ее принимают, и никто ее не будет считать (и правильно, может быть) бездельницей, а тем более эксплуататоршей и совесть ее при удостоверении Союза писателей будет всегда чиста.
А эти труженики, великие, я бы сказал, труженики на ниве российского просвещения, переживали и мучились совестью, поскольку рядом с ними крестьяне из ближайших деревень гребли сено, пахали землю и возили снопы.
Как чрезвычайное событие запечатлен в семейной хронике эпизод, который послужил толчком для Блока к написанию заметок «Ни сны, ни явь». Я говорю про толчок, потому что в заметках все переросло в символ. Да и было то всего… Впрочем, слово Марии Андреевне Бекетовой («Семейная хроника»): «Никогда не забуду, как однажды мы обедали на балконе в хороший летний день. Это было время сенокоса. Весь сад был скошен, и пришли мужики и бабы убирать сено совсем близко от нас. Я испытала в эту минуту чувство жгучего стыда за наш большой и вкусный стол, прислугу и всю нашу обстановку… Эти люди, целый день работавшие на нас за гроши…»
Объяснимся, что своих крестьян, «мужиков», у Бекетовых не было. Да и ни у кого их уж в это время не было. Крепостное право отменено задолго до покупки профессором Бекетовым Шахматова с землей. Можно было только нанять крестьян на работу, а те могли согласиться, а могли и не согласиться. Оплата была по договоренности. Цены на разные виды работ были, должно быть, устоявшиеся, определенные. Они были, вероятно, невысоки – скажем, полтинник в день на человека, но ведь двадцать пять рублей – это уже корова. И вот эти люди, эти женщины, переводившие по двести печатных листов в год, застыдились того, что сгребающие сено крестьяне застали их во время обеда на балконе! Мог оказаться за столом и бобловский сосед Дмитрий Иванович Менделеев. Что же, и он бездельник и дармоед? Мог оказаться и отчим Блока полковник Кублицкий Пиоттух. Так ведь, хоть и не открыватель периодической таблицы – командир бригады. Разве легкое дело?
Однако вернемся к Шахматову. Мария Андреевна Бекетова:
«Это небольшое поместье, находящееся в Клинском уезде Московской губернии, отец купил в семидесятых годах прошлого столетия. Местность, где оно расположено, одна из живописнейших в средней России. Здесь проходит так называемая Алаунская возвышенность. Вся страна холмистая и лесная. С высоких точек открываются бесконечные дали. Шахматово привлекло отца именно красотой дальних видов, прелестью места и окрестностей, а также уютностью вполне приспособленной для житья усадьбы. Старый дом с мезонином был невелик, но крепок, в уютно расположенных комнатах нашлась и старинная мебель, и даже кое какая утварь. Все службы оказались в порядке, в каретном сарае стояла рессорная коляска, тройка здоровых лошадей буланой масти, коровы, куры, утки – все к услугам будущего владельца.
Ближайшая почтовая станция Подсолнечная с большим торговым селом и земской больницей – в восемнадцати верстах от Шахматова. Ехать приходилось проселочной дорогой, частью, ближе к Шахматову, изрытой и колеистой, шедшей по великолепному казенному лесу «Праслово». Этот лес тянулся на многие версты и одной стороной примыкал к нашей земле. Помещичья усадьба… стояла на высоком холме. К дому подъезжали широким двором с округлыми куртинами шиповника. Тенистый сад со старыми липами расположен на юго востоке, по другую сторону дома. Открыв стеклянную дверь столовой, выходившей окнами в сад, и вступив на террасу, всякий поражался широтой и разнообразием вида… Перед домом песчаная площадка с цветниками, за площадкой – развесистые вековые липы и две высокие сосны составляли группу… В саду множество сирени, черемухи, белые и розовые розы, густая полукруглая гряда белых нарциссов и другая такая же гряда лиловых ирисов. Одна из боковых дорожек, осененная очень старыми березами, ведет к калитке, которая выводит в еловую аллею, круто спускающуюся к пруду. Пруд лежит в узкой долине, по которой бежит ручей, осененный огромными елями, березами, молодым ольшаником.
Таково было это прекрасное место…»
Выписка сделана из книги Марии Андреевны Бекетовой под названием «Александр Блок. Биографический очерк». Издано в 1922 году в издательстве «Алконост». Книга редкая и представляет большой интерес. Но у Марии Андреевны есть и другая работа, а именно «Шахматово и его обитатели», более известная блоковедам как «Семейная хроника». Эта рукопись хранится в Пушкинском доме в Ленинграде в архиве М. А. Бекетовой в блоковском фонде с пометкой: «Перебеленная рукопись с правкой неустановленного лица. 1930 год». Кто то переписал, перебелил эту рукопись, уже пользуясь новой орфографией без «ятя» и твердого знака на конце некоторых слов. Но бумага еще старая, дореволюционная, большеформатная, плотная, разлинованная розовыми и черными вертикальными линиями и горизонтальными линейками. На такой бумаге велись раньше бухгалтерские, конторские записи. Кто видел когда нибудь, знает, о чем идет речь, а кто не видел – не объяснишь.
1930 год. Значит, уже на ладан дыша, труженица Мария Андреевна заботилась о том, чтобы рукопись сделать удобочитаемой, и какая то ленинградка из подруг помоложе или из добрых знакомых не одну неделю проскрипела перышком, перебеляя этот замечательный документ.
Никак не могу понять, почему эта рукопись до сих пор не издана, не опубликована хотя бы в каком нибудь специальном литературоведческом журнале.
Главы в рукописи такие: «Шахматовский обиход», «Первоначальный вид и убранство дома», «Шахматовский двор и сад», «Шахматовские прогулки», «Окрестные деревни и мужики»…
Правда, все это еще главным образом доблоковское Шахматово, но ведь это именно та обстановка, в которой оказался Блок, когда появился на свет и когда сделался еще одним шахматовским обитателем. Так что все это «доблоковское» не вызывает у читающего никакой досады, кроме одного места, а именно описания библиотеки. Кое что могло меняться в Шахматове при Блоке, даже (в 1910 году) ремонтировался и перестраивался дом, переоборудовался флигель. Блок любил вырубать старые деревья, сажал розы, разводил цветники, все так. Но все это не принципиальные изменения, библиотека же могла измениться коренным образом. В описании Марии Андреевны она выглядит так:
«Надо сказать, что наша обстановка и костюмы были в то время очень скромны… Зато книг было много: всегда подписывались на один или два русских журнала и на «Revue des deux mondes», отец выписывал еще научные журналы, по большей части немецкие. У него была, конечно, целая библиотека научных книг на четырех языках. Литературная библиотека отца, далеко не полная, состояла из русских классиков в стихах и прозе. Со временем она пополнялась. Был еще гетевский «Фауст» и Шекспир в русских переводах. В оригиналах были: полный Шиллер, «Фауст», «Книга песен» Гейне, почти все романы Дюма и пьесы Альфреда Мюссе. Всего не упомнишь. Повторяю, книг было много… Постепенно в Шахматове накопилась небольшая библиотека из старых журналов («Вестник Европы», «Вестник иностранной литературы», «Отечественные записки», «Северный вестник», «Revue des deux mondes» и др.), классиков, литературных сборников и бледно желтых томиков Таухница; последнее, т. е. английские романы, очень любили читать старшие сестры и мать. Все это ставилось в разных комнатах на книжных полках, так как книжных шкафов в Шахматове не было. Привозились также кое какие ноты… Сонаты Бетховена, Гайдна, Моцарта, многие песни Шуберта для пенья, некоторые вальсы и баллады Шопена, «Песни без слов» Мендельсона, оперы в фортепьянных переложениях, в том числе «Дон Жуан» Моцарта и «Фауст» Гуно. Кроме того, были еще три объемистые рукописные тетради, в которых мать еще в молодые годы, когда у нее не было денег на ноты, переписывала своим на редкость четким и твердым почерком сонаты Бетховена, многие отрывки из оперы Мейербера «Роберт – Дьявол» и других опер, всего шумановского «Манфреда» для четырех рук, множество старинных романсов и других пьес. В одной из этих книг в красном переплете были и печатные ноты: романсы Варламова, Гурилева и др…»
