Таврия - Гончар Олесь (первая книга .txt) 📗
Самым обидным для Софьи было то, что большинство таких горланов выходило как раз из ее собственных поместий, из многочисленных скотных дворов и батрацких казарм, из темных недр вечно недовольного батрацкого племени… Хитрая, варварская порода! Клеймит, высмеивает, компрометирует на все лады своих благодетелей… И это вместо того, чтоб до конца дней благодарить великодушных Фальцфейнов, которые, как отважные конквистадоры, ступив на эту нетронутую землю, посеяли на ней зерна прогресса, завели английских скакунов и французскую кухню, ввели лакеев во фраках и американский способ стрижки овец…
С американцами Фальцфейны издавна поддерживали довольно тесные связи. Из Америки выписывали баранов-производителей, оттуда же завезли в Асканию последних на земле гигантов-бизонов, почти полностью уничтоженных за полстолетия на американском континенте. Младший сын Софьи, Вольдемар, поехал на мировую выставку шерсти в Чикаго и сейчас путешествует где-то в Соединенных Штатах. Из-за океана нередко наведывались в Асканию разные закупщики, туристы и пронырливые корреспонденты — для них Фальцфейны не жалели подарков, и газетчики потом разносили по всему миру славу о властителях украинских прерий. Захлебываясь от восторга, они наперебой описывали роскошные степные пикники, катанье на тройках, ночевки под открытым небом в целинной степи «со всеми аксессуарами жизни цыганской, таборной…» В их щедро отплаченных дифирамбах Аскания выступала романтическим островом, твердыней западной культуры среди разбушевавшегося варварского моря, а хозяйка Аскании была «чудесной амальгамой парижского воспитания и бурного скифского (бог с ним — пусть даже скифского!) темперамента».
О тысячах тех, кто выпасал для Фальцфейнов отары, молотил хлеб на токах, насаждал парки, сооружал в Аскании бассейны, рыл искусственные озера, переворачивая горы земли, — об этих людях разбитные вояжеры-корреспонденты сообщали значительно более скупые сведения.
О сезонниках им было известно только то, что приходят они откуда-то с севера через какую-то экзотическую свою Каховку, что любят они ходить всегда босиком, что могут выпить одним духом ведро воды и что там, где они работают, летом очень жарко. Там уже кончается цивилизованный рай асканийских вольеров и начинается настоящая украинская Сахара!
Бережно хранила Софья пожелтевшие вырезки из американских газет, как и письма своих эксцентричных заморских приятельниц, с которыми она когда-то прожигала жизнь в парижских ресторанах и варьете. В этих письмах до сих пор слышались ей далекие отзвуки молодости, той, что и в самом деле звенела бешеными тройками в степи, пенилась шампанским при лунном свете на копнах сена…
Был у нее законный муж, но она никогда не чувствовала себя его женой, есть у нее дети, но она не чувствует себя матерью.
Это, верно, наказание за те хмельные грехи молодости! Не в силах примириться со своей старостью, она не получает радости и от детей. Старший сын, самый умный, который считается основателем асканийского зоопарка, лечится сейчас где-то в Швейцарии и интересуется в письмах не столько настроением матери, сколько своими любимыми зверями; средний родился дефективным и, засев в Дорнбурге после скандальной истории со взрывом, угрожает оттуда матери и братьям новыми дебошами, а младший, этот тоже… бьет баклуши где-то в Америке, В этом году она осталась одна на всю Асканию, вся тяжесть власти на ней.
И уже разменяла шестой десяток… Покрылась морщинами шея, обрюзгло лицо, не помогают парижские кремы…
— Может, тачанкой воспользуетесь? — перебил меланхолию Софьи управляющий, когда они проходили мимо экипажного сарая.
Софья Карловна восприняла это как обиду.
— Вы считаете меня уже такой слабой?..
— Что вы! Простите, госпожа хозяйка! Я совсем не хотел…
— Довольно, довольно… Пройдусь пешком. Я так редко вижу нашу Асканию с этой стороны…
С этой, южной, стороны экономия выглядела не совсем привлекательно. Кончились сады и вольеры, потянулся голый вытоптанный пустырь, за которым сбились мрачной группой вынесенные подальше в степь ободранные батрацкие казармы. Господствуя над районом казарм и рабочих халуп, густым черным дымом дышал в небо кирпичный завод. Клубы дыма показались Софье зловещими на фоне открытой степи и чистого неба.
— Как тут неуютно, — поморщилась Софья Карловна. — Дети, козы, пылища, дым!..
Неподалеку от казарм, возле так называемого «черного водопоя» (каким, в отличие от «белого», господского, пользовались только батраки и скот), уже вкусно пахло едой, варилась, клокотала в огромных чанах пища для сезонников. Тридцать выбракованных ветеринаром баранов были зарезаны к их приходу! Бараньи шкуры и рога так и лежали здесь неубранными, чтоб каждый мог, увидев их собственными глазами, убедиться в щедрости асканийской хозяйки, чтоб потом и летом, когда обычно начинаются жалобы на харчи, можно было заткнуть недовольным глотку напоминанием об этих тридцати нагульных баранах, без сожаления убитых в день прибытия первой партии сезонников.
Потянуло пылью, потом, заскрипело, затопало… Передние мажары, огибая Асканию, уже въезжали на выгон. Запыленные толпы сезонников, увидев колодец, с хода бросились к нему (кроме воды, для них сейчас ничто не существовало). Гаркуша, соскочив с коня, подбежал к хозяйке, стал докладывать. Софья, перебив его, приказала выстроить прибывших для осмотра.
Нелегкое было дело — выстроить эту разношерстную массу. Одни толпились возле колодца, другие разбирали с мажар котомки, некоторые же, напившись, разлеглись, как паны, и не хотели подниматься. Однако Гаркуша вместе с подгоняльщиками, пустив в ход весь свой опыт, вскоре кое-как выстроил батраков в длинную шеренгу, которую он постарался даже выровнять по-солдатски, но она так и осталась выпуклой, дугообразной, как поднятая и застывшая волна.
Софья в сопровождении управляющего и приказчиков двинулась осматривать людей. В шуршащем платье, в белой панаме, шла она походкой королевы вдоль шеренги, милостиво улыбаясь запыленным, пропотевшим людям. Батрачки не умели так улыбаться. Улыбка хозяйки была для них каким-то фокусом: пока смотрит на тебя, улыбается, а только отвела взгляд в сторону управляющего, — уже погасла улыбка, и вместо нее появилось выражение скуки или настороженного напряжения. Потом и это быстро гаснет, — госпожа снова обращается к людям, и снова губы ее складываются в привычную улыбку.
Иногда Софья останавливалась, заговаривала, спрашивала, довольны ли, что попали в Асканию.
— Нам хоть в ад, лишь бы харч богат!
— А баня будет?
— А в зверинец нас пустят?
— А в сад?
Хозяйка все обещала.
Около Данька и Валерика она тоже задержалась и как будто даже обрадовалась встрече с этими юными батраками.
— Какие милые мальчики! — томно воскликнула она. — Густав Августович, обратите внимание, какие у них умные, интеллектуальные лица! Я всегда чувствую в себе какую-то подсознательную тягу к детям, к их чистоте и непосредственности… Вы их назначьте, пожалуйста, на легкую и приятную работу. Вообще я приказываю всех детей и подростков назначать только на легкие, посильные для них работы… Оставьте их, — добавила она по-немецки, — хотя бы при складах… шерсть перебирать.
Елейный голос Софьи и выражение веселого радушия и ханжеской сдержанности, лежавшее на ее лице, девушкам-сезонницам не понравились с первого взгляда.
— Злюка, наверное, — перешептывались батрачки. — Яга!
— Улыбается, а сама аж посинела… Отчего это? От злости, конечно!
— А духами какими надушена… Несет от нее, как конским потом…
— Да еще стриженая впридачу… Будто парни ей косы отрезали.
Софья не слыхала этих замечаний по своему адресу и, продвигаясь вдоль шеренги, одаривала сезонников улыбками, которые казались ей безупречными.
После осмотра разрешено было пить и есть. Криничанские Сердюки, увидев бараньи шкуры, заговорщицки подмигнули друг другу и расхохотались: вот где налопаемся!
— Как ваше мнение, госпожа хозяйка, о нынешнем наборе? — спросил Густав Августович, когда Софья, оставшись с ним посреди выгона, наконец, перестала улыбаться.
