Ночной сторож, или семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неи - Каверин Вениамин Александрович
Втроем же они встретили Пекаря, который победил минского гроссмейстера и вернулся в отличном настроении. Он привез Настеньке в подарок огромный складной полотняный зонтик, под которым художники рисуют в любую погоду, и от души обрадовался, узнав, что зонтик больше не нужен.
Все, кому помогал дядя Костя, пришли провожать его — на перроне положительно нельзя было протолкаться. Здесь были Тулупов, Башлыков, Трубочный Мастер, Пекарь, Настенька, Петя — и среди людей, кстати сказать, прыгал Грач, которого дядя Костя устроил в Доме Отдыха Престарелых Грачей.
Старый Трубочный Мастер притащил ему трубку, которую он обкуривал три года, а Пекарь — такой душистый минский хлеб, что все спрашивали друг друга: «Чем это так прекрасно пахнет?"
Дядю Костю хлопали по спине и целовали. Еле живой, он влез в вагон и, утвердившись у окна, стал снова прощаться с друзьями.
— Приезжайте! — кричал он. — Приезжайте все! И Грач приезжай. И ты, старушка, которой я сделал костыль. Ничего, что ты меня побила!
Поезд пошел, сперва медленно, потом все быстрее, и, высунувшись из окна, дядя Костя увидел две тоненькие фигурки, которые отделились от толпы провожающих и побежали за поездом, размахивая платочками и крича: «Дя-дя Ко-стя!» Это были, конечно, Настенька и Петя.
Стараясь не задевать соседей ногами, дядя Костя полез на верхнюю полку, разделся, улегся и стал думать.
Он вспомнил, что старушка побила его не в Москве, а в Новосибирске, и не теперь, а давно, два года тому назад, — и долго смеялся, натянув на себя одеяло. О Настеньке он все еще беспокоился. «Надо бы, собственно, взять ее с собой, — подумал он. — Ездили бы мы с ней в город Снежное, Снежнянского района, снегирей купили бы. Хотя снегири тут, кажется, ни при чем».
Колеса стучали успокоительно, весело и тоже все про снегирей, снегопады, снежных коз, живущих на снежных вершинах.
А Петька, проводив Настеньку, вернулся в Немухин и стал ее рисовать. Сперва на бумаге появились два светлых круга. Это были зонтик, платье и тоненькие руки с книгой, опустившиеся на колени. В легком летнем платье, она сидела одна в открытом поле зимой. Везде были сугробы — молодые, мягкие, отбрасывающие пепельные тени, и старые, сердитые, с колючими кромками, над которыми кружились дымки.
Потом он нарисовал ее спящей. Она лежала на лугу летом, подложив ладонь под щеку, опустив нежные овалы ресниц, и солнце, которого она больше не боялась, золотило волосы, разделенные полоской пробора.
Обсуждаем третью сказку и сочиняем четвертую
— конечно, человек, который ходит зимой с зонтиком, да еще и в ясную погоду, — Николай Андреевич Заботкин, — сказал Петя, когда мы прочли рукопись, найденную в деревянном телефоне. — Пекарь, кстати сказать, переехал в Немухин, заведует Новой Пекарней, и именно по его плану был выпечен хлеб с хрустящей корочкой. Но дядя-то Костя!
И Петя покатился со смеху.
— Действительно, у него все на своем месте, а кажется, что не на своем. И глаза не смотрят в разные стороны, а кажется, что смотрят. Волосы он причесывает как все люди, а кажется, что они стоят дыбом. Между прочим… Петя помолчал.
— Мы не станем скрывать от него эту историю?
— Разумеется, нет!
— Но как вы думаете, он не обидится?
— А я заменю эти строчки какими-нибудь другими. Например: все у дяди Кости было на своем месте, и только казалось, что не на своем. Глаза не смотрели в разные стороны, и глубоко ошибался тот, кто подумал бы, что смотрели. Походка у него была неторопливая, плавная, а волосы никогда не стояли дыбом, как это иногда случается у пожилых людей.
— Прекрасно! — закричал Петя. — Кстати, Настенька теперь работает в Институте Вечного Льда.
— Ну что ж! Где еще и работать бывшей Снегурочке.
Петя покраснел.
— Как сказать! Это я ее убедил.
— Ты с ней встречаешься? Сильнее покраснеть было невозможно, но Пете, кажется, это удалось.
— Да. У Тулупова. Он, между прочим, ее удочерил, так что она теперь Тулупова, а не Снежкова. А я бываю у них потому, что мне тоже хочется стать гляциологом. Это наука о свойствах природного льда. И насчет Башлыкова Нил Сократыч напутал. На пенсии он тогда еще не был, так что мне не нужно было говорить ему вместо «пенсия» — «пекарня» или «пенал». Но почему Нил Сократыч ни словом не упомянул о Заботкиных? Они тоже нам помогли, в особенности Николай Андреевич. Вы с ними знакомы?
— Нет, но знаю о них довольно много.
— А хотите познакомиться?
— Еще бы!
— Прекрасно! Я сейчас пойду к Марии Павловне в Институт Красоты и спрошу, можно ли заглянуть к ним вечерком. Идет?
Я уже знал, что Николай Андреевич любит называть завтрак ужином, а ужин — обедом. Мы, по-видимому, пришли к завтраку. Мария Павловна и Николай Андреевич только что вернулись с работы. Впрочем, стол был уже накрыт: хозяйничала Таня, которая теперь училась в Консерватории, так что Нил Сократыч хотя, без сомнения, узнал бы ее, но с трудом.
На ужин были поданы сосиски, как будто нарочно для того, чтобы напомнить о том, как Мария Павловна побежала за баночкой горчицы и исчезла.
Я рассказал о своих находках, и всем стало казаться, что Нил Сократыч сидит за столом и пишет очередную сказку вместо корреспонденции в журнал «Новости науки и техники». Потом разговор зашел о бывшем Директоре Музея Луке Лукиче, и Николай Андреевич сказал, что в городе о нем говорили, что хоть он и Мыло, но может куда угодно пролезть без мыла.
— Между прочим, я уверен, что он связан с нечистой силой, — сказал Николай Андреевич.
Я спросил, почему он так думает, и в ответ все Заботкины, стараясь не перебивать друг друга, стали рассказывать о каком-то Юре Ларине, который прятался у них на чердаке, об учителе географии Павле Степановиче Неломахине и, как ни странно, о какой-то летающей шубе. Но когда рассказ дошел до поездки немухинских школьников в старые русские города, Заботкины одновременно замолчали.
— А что было дальше, — сказала Мария Павловна, — расскажет вам Петя.
Нельзя сказать, что Петя был особенно разговорчив. Почти каждую фразу он начинал со словечка «ну».
— Ну, приехали мы в Хлебников. Ну, этот Лука Лукич потребовал, чтобы его называли Мэром. Ну, пошли мы в Мастерскую Игральных Карт, не мы, конечно, а Павел Степанович. Ну, оказалось, что этот Мэр посадил в своем саду волшебные палочки. Ну, вызвал он Павла Степановича на дуэль.
— На дуэль?
— И если бы не Иван Игнатьевич…
— Кто, кто?
— Ну, старый резчик игральных карт. У него, между прочим, на фасаде дома вырезана вся колода от двойки до туза.
Словом, я ничего не понял и на другой день отправился к учителю географии Неломахину, о котором, кстати, надо предварительно сказать несколько слов.
Это был единственный в Советском Союзе Международный Гроссмейстер по спасению людей, зверей и полезных ископаемых. И он действительно заслужил это звание. Ему ничего не стоило распутать паутину, в которую попала рассеянная бабочка. Его прекрасно знали в окрестных лесах. Маленькие лоси почему-то часто ломали ноги, и он бинтовал ноги и даже иногда накладывал гипсовые повязки. О людях нечего и говорить! Немухинка, на вид такая скромная и добродушная, была довольно коварной речкой: два-три раза за лето в ней непременно кто-нибудь тонул. И днем ли, ночью ли — Павел Степанович первый бросался в воду.
За домашнюю или классную работу, так же как и за ответ у доски, он ставил, как это ни странно, двойку, если не находил возможным поставить тройку.
Он не ходил, как это делали другие учителя, с маленькими счетами в кармане и не высчитывал, повлияет ли очередная двойка на общий процент успеваемости в школе.
Короче говоря, если бы не его слава Международного Гроссмейстера, все эти двойки вместо троек и четверки вместо пятерок едва ли прошли бы ему даром…
Итак, от Заботкиных я пошел к Павлу Степановичу и прежде всего убедился, что в нем (по меньшей мере, на первый взгляд) ничего необыкновенного нет. Для Международного Гроссмейстера он держался скромно. Прежде чем ответить на любой вопрос, он задумчиво поглаживал свою начинавшую седеть бородку. Кстати, бородка была аккуратная, круглая и хотя скромная, но как бы незаметно участвовавшая во всем, что делал и говорил ее хозяин. Только одно удивило меня в его маленькой квартире: везде стояли или висели на стенах песочные — большие и маленькие, в металлической и деревянной оправе — часы, и каждые часы можно было перевернуть, чтобы посмотреть, как красиво пересыпается из верхней части в нижнюю тоненький золотистый песок. Словом, кабинет был похож на часовую мастерскую с той разницей, что время здесь не летело сломя голову, а струилось медленно, бесшумно и только тогда, когда это разрешал ему неторопливый человек с аккуратной бородкой. Я спросил Павла Степановича, собирает ли он коллекцию песочных часов, и у него стало грустное лицо, когда, погладив бороду, он ответил:
