Великие голодранцы (Повесть) - Наседкин Филипп Иванович (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
За последней хатой мы вышли на проезжую дорогу, обогнули неглубокий ярок, заросший терном, и вышли в поле. Оно было покрыто копнами, неожиданно выплывавшими справа и слева. В густой стерне временами шелестел шалый ветерок. Маша взяла меня под руку и зябко прижалась плечом.
— Одной тут было бы страшно. А с тобой нет. Ни капельки. Нет, и с тобой страшно, но это уже по-другому. С тобой тоже чего-то боюсь, боюсь и хочу бояться… — А через несколько шагов вырвала руку и зло проговорила: — Если бы ты знал, как я тебя ненавижу! Ну, прямо даже не знаю как. Так и разорвала бы на мелкие части.
— Да за что же? — удивился я. — Что я такое сделал?
Некоторое время Маша шла молча, то и дело вздыхая. Потом сказала резко, точно хотела больнее ударить.
— За Клавку Комарову. За нее ненавижу.
— А при чем же тут Клавка? — засмеялся я. — У нас же с ней ничего. Ровным счетом ничего.
— Может, и ничего, не знаю. А только я видела, как она пялила на тебя глаза. Будто хотела живьем съесть… — И, передохнув, продолжала: — И ее ненавижу. И не потому, что кулачка. Это само собой. А потому, что любит тебя.
— Да с чего ты взяла?
— Да все с того же. Она прямо впивалась в тебя… — И опять с шумом выдохнула воздух. — Я бы ее всю так и растерзала…
Я взял ее под руку.
— Не злись, Маша. Это тебе не идет. И причин никаких нет…
Мы медленно шли по ночному полю. Все чаще и чаще налетал порывами ветер. Вкусно пахло хлебом. И очень хотелось есть. Почему-то подумалось о перепелках. В нескошенных хлебах их было множество. И так самозабвенно перекликались они в степи. Теперь хлеба были убраны, связаны в снопы и сложены в копны. Куда же девались перепелки? Где обитали они теперь? И почему не прошивали ночную тишь звонкой переговоркой?
У дороги выплыл из полутьмы ряд крестцов. Я предложил посидеть немного за ними. Хотелось пожевать зерна, чтобы унять голодные спазмы. Маша поколебалась и молча свернула к копне. Я снял с крестца два снопа и уложил один на один. Маша присела на сноп и обхватила колени руками. Я опустился рядом и сказал:
— Ох, как хочется есть! Аж колики в животе. Нашелушим зерен и пожуем…
Я сорвал несколько колосков, потер их, провеял, пересыпая из ладони в ладонь, и подал Маше. Она покачала головой.
— Не хочу.
Я бросил зерна себе в рот.
— Ух ты! Пшеница! Чья бы это?
Я медленно двигал челюстями, наслаждаясь запахом пшеничного ситника, и смотрел в безбрежное небо, на котором золотой россыпью сияли звезды. Особенно яркой показалась одна из них, и я подумал: может, антилопа и в самом деле звезда? И может, именно эту яркую звезду называют так?
— А знаешь, Маша, я не знаю, что такое антилопа. Но может, это действительно звезда?
Маша презрительно фыркнула.
— Может и звезда. А только Клавка ничуть не похожа на звезду. Для звезды у нее чересчур кривые ноги.
— Как это кривые?
— А вот так… — Она вскочила, подняла юбку и смешно выгнула наружу ноги. — Вот так. Рогачиком…
Вдали послышался лошадиный топот. Маша камнем упала на сноп.
— Боюсь, ну, как увидят. Пропали…
А топот приближался. Послышался перестук колес. Раздались голоса. Я напряг слух. И скоро узнал ездоков. Братья Колупаевы. Они за что-то проклинали комсомол, нелестно произносили мое имя. Маша сильнее притиснулась ко мне.
— Слышишь? Тебя ругают…
Напротив копны Колупаевы остановились.
— Возьмем немного. Лапонинская. Не обедняет, сволочь…
Теперь и меня пронизал страх. Великовозрастные братья легко могли справиться со мной. Но пугало не только это. Разнесут клевету, очернят неповинную Машу. Мы сидели обнявшись и затаив дыхание. А Колупаевы сняли с копны несколько снопов, уложили в телегу и погнали лошадь рысью. Когда стук колес замер в ночной тишине, Маша отстранилась и облегченно вздохнула.
— Фу, пронесло. А я прямо обмерла. Вот было бы!..
Я снова сорвал несколько колосков и принялся растирать их.
— Слыхала? Лапонинская. Так что я еще пожую. Не возражаешь?
Маша дернула плечами и безразлично сказала:
— Жуй…
Она сидела неподвижно, будто спала. Но вот повернулась ко мне и попросила рассказать что-нибудь. Про какую-нибудь книжку. Только про интересную…
Я принялся с увлечением пересказывать роман «Тайна пятнадцати». Эта книга больше других нравилась мне. Особенно восхищал главный герой Никталоп, видевший ночью, как днем. Захватывало и упрямство, с каким он разыскивал исчезнувшую невесту. Но самыми интересными были полет на Марс и война с марсианами.
Маша ни разу не перебила меня. А когда я закончил, спросила:
— А ты стал бы меня разыскивать, если бы я исчезла?
Ее вопрос показался несуразным. Никталоп разыскивал невесту. А с Машей мы были просто друзьями. И ничего больше. Но все же я сказал:
— Ну конечно. И обязательно разыскал бы…
Маша вдруг повернулась вся и прижалась к моей груди.
— Федя, — жарко прошептала она. — Милый…
И поцеловала меня в губы. Какой-то огонь вспыхнул во мне.
Голова вдруг закружилась, точно от хмеля. И сразу же безотчетный страх схватил за душу. Я оттолкнул ее, вскочил, как в лихорадке, лязгнул зубами.
— Пойдем, Маша! Пойдем сейчас же…
Она нехотя встала, отряхнулась и медленно направилась к дороге. Еле сдерживая дрожь, я двигался позади, с непонятной жалостью глядя на ее опущенные плечи. Что-то трогательное было в маленькой, худенькой фигурке, сдавленной темнотой. И почему-то хотелось оберегать ее, хотя ничто ей не угрожало.
Всю остальную дорогу молчали. И только у своей хаты Маша, с грустью глядя куда-то, сказала:
— Какой стыд! Сама кинулась! Что теперь подумаешь?..
Я неуклюже сдавил ее плечи.
— Все пройдет. А пока ступай спать. И ни о чем не думай…
Она посмотрела на меня долгим взглядом, повернулась и ушла. А я опрометью бросился по улице, спотыкаясь о невидимые кочки на дороге.
Илюшка принес заявление. На сером измятом листке было старательно выведено:
«В ЗНАМЕНСКУЮ ЯЧЕЙКУ КОМСОМОЛА
От Ильи Цыганкова, комсомольца и верного ленинца.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Всей душой, всем сердцем я был с родным комсомолом. Никогда для него ничего не жалел. И не пожалел бы даже своей жизни, если б понадобилась. Но все же прошу исключить меня из его рядов. А прошу об этом потому, что получил незаслуженную обиду. И вышла эта обида по двум причинам. Первая причина — деревянная свая. Вторая причина — император Цезарь. Такого оскорбления снести никак не могу. А потому и обращаюсь с настоящей просьбой. И пусть я не буду в комсомоле, но ленинцем останусь навсегда.
К сему И. ЦЫГАНКОВ».
Выглядел Илюшка угрюмым и подавленным. Опустив голову, Он старательно срывал мозоль на ладони. Но застарелая мозоль не поддавалась. И Илюшка начинал скрипеть зубами. Да, нелегко ему было решиться на такой шаг. Но я все же не выдал жалости и сказал:
— Насчет второй причины беру слова обратно. Но все же хочу заметить. Юлий Цезарь был интересный человек. Крупный государственный деятель Древнего Рима. А кроме того, талантливый полководец и даже писатель. И обижаться на сравнение с ним нечего. Но если все же обидно, то извиняюсь. Что до первой причины, то тут обида неправильная. Все ж таки это было воровство. А разве ж воровство совместимо с ленинцем? И кроме того, правду надо уважать. Какой бы горькой она ни была. А по всему этому резолюция будет такая. Заявление отклонить, а дурь из головы выбросить. Вот так… — Я вернул Илюшке бумагу и сказал: — Порвать и забыть…
Илюшка медленно порвал заявление, а кусочки опустил в карман. Я же посоветовал ему:
— Не дави фасон. И держи себя в руках. Вот ты писал, что останешься ленинцем. А Ленин-то кипяченых не уважал. И требовал не кипятиться, а умом шевелить. И таких, какие шарахались из стороны в сторону, тоже не терпел. Пролетарский боец должен быть стойким. И твердо идти партийным курсом. Вот ты обиделся. А значит, спасовал. И спасовал-то перед пустяком. А что же будет, если на пути твоем станет настоящая трудность? Нет, дорогой мой, нытье не наше оружие. Оно подведет в бою…
