Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич (чтение книг TXT) 📗
– Устали, Степан Степанович? – сочувственно спросил Игорь
– Работа сидячая, – рассеянно отозвался Ермаков, роясь в карманах.
Вошла Настя. Поставила посуду, чайник. Вскочив на стул, открыла дверцу буфета, достала колбасу и хлеб. Гладя на ее тонкие руки, быстро орудовавшие ножом, Ермаков произнес:
– Счастливый у тебя муж будет.
– Скажете тоже… – покраснела девушка. – Вам густой чай наливать?
– Нет. Сердце у меня пошаливает.
– Тогда и курить не надо.
– Это уж когда в отставку подам. Осяду в Одуеве, огород разведу. Буду копаться потихоньку. А вы иной раз поможете старику.
– Какой вы старик. Пятидесяти еще нет. Просто отдохнуть надо, – посоветовала Настя. – А то ведь вам трудно красноармейцами командовать, да? Я видела вчера: красноармейцы идут строем, а сбоку бежит командир и кричит: «Раз-два! Три-четыре!»
– Я, девочка, все больше бумагами командую у себя на столе. В управлении я. Крыса штабная. А знаешь, как ты чай пьешь? – неожиданно спросил он. – По-купечески пьешь. В старину бывало: сидят купчихи и так это не спеша, вприкуску…
– Горячо очень. – Настя поставила блюдце. – Я и по-другому умею.
– А ты пей, пей. Теперь такое редко увидишь, чтобы блюдце на пальцах. Молодежь чудная пошла, все на бегу, все на ходу. Неля моя одной рукой пальто надевает, в другой кусок держит.
– Говорят, москвичи торопятся потому, что расстояния здесь большие, – вставил Игорь.
– И расстояние, и воспитание. Всюду темпы, темпы. Поспевать трудно. – Степан Степанович поднялся с заскрипевшего стула. – Ну, спасибо, Настя. Пойду к себе, доклад готовить. Ты уж убери здесь.
– Слушай, хозяйка, а не смотаться ли нам в кино? – предложил Игорь.
– Поздно. Десятый ведь.
– Поздно, – согласился он. – И ноги гудят. В Одуеве целый день шатаешься – и хоть бы хны! А тут все пятки отшибешь по асфальту… Письмо написать, что ли?
– Напиши.
У себя в комнате Игорь сел к столу, включил свет. Взял было лист бумаги, но, скомкав, швырнул в угол. О чем писать? Что на экзамене провалился?
Плохое настроение адова овладело им. Он сбросил ботинки, минул на стул пиджак и повалился на диван. Заложив за голову руки, смотрел на побеленный потолок, усеянный мухами.
Вошла Настя, на ходу вытирая полотенцем руки. У себя за ширмой сняла босоножки, нагнулась, доставая тапочки. Больше двух недель жили они в одной комнате, и Игорь уже изучил все ее привычки. Сейчас она переоденется, потом расчешет волосы.
Так и есть. Она сняла платье, над ширмой видна ее шея с темнеющей ложбинкой, девчоночьи узкие плечи, перехваченные белыми бретельками. Игорю было приятно и немножко обидно, что она не стесняется его. Доверчивость Насти смущала и обезоруживала. Игорь отворачивался даже тогда, когда девушка не просила, опасаясь оскорбить ее любопытным взглядом.
Настя накинула халат, взяла гребень.
– Лубаску помнес, – невнятно произнесла она: держала во рту шпильки.
– Погладить трудно, да?
– Не тлудно. Снимать пливыкай. Ведь я уйду послезавтла.
– Куда?
– В общежитие.
– Как? – вскочил он.
Настя ответила не сразу. Кончив расчесываться, поправила ладошкой волосы.
– Подвинься. – Она села рядом, забравшись с ногами на диван. – Сегодня комендант сказал, чтобы в общежитие перешла. А то другие койку займут.
Игорь закрыл глаза, представил себе, как будет он здесь один, в этой большой пустой комнате. Остро кольнула тоска.
– Настя! – Он рывком притянул ее к себе, девушка упала лицом в подушку. – Настя, ты поживи немного… Пока не приедет этот, Альфред. Ведь и Степан Степанович рад тебе. Ну, Настенька, – тормошил он ее. – Хочешь я с комендантом твоим поговорю?
– Не надо, – улыбнулась она. – Я думала, ты обрадуешься.
– Вот и дура.
– Ну и ладно.
Он зарылся лицом в ее волосы, шепнул, касаясь губами уха:
– Обиделась?
– Нет.
– И правильно. Ведь я и сам дурной.
– Не кайся, – сказала Настя. Расстегнув ворот его рубашки, положила ладошку на плечо Игоря. – Завтра мы с тобой по институтам пойдем, да?
– Ладно. А общежитие?
– Придется переезжать. Займут ведь, – вздохнула девушка.
Она выключила свет и скрылась за ширмой.
Игорь разделся, долго лежал молча. Выкурил две папиросы. На улице изредка, грохоча по мостовой, проезжали автомашины, лучи света скользили по потолку. Дребезжали трамваи. Когда становилось совсем тихо, Игорь, затаив дыхание, прислушивался: спит ли Настя.
Здесь, совсем рядом была девушка, которая любит его. Игорь хорошо знал это. Их разделяла только ширма, но за эту ширму он стеснялся заходить даже днем. Мысль о том, что он может пройти туда сейчас, показались ему дикой. Он хотел встать и боялся. Спросил шепотам, едва слышно:
– Настя? Ты спишь, Настя?
Она не ответила. Игорь подавил вздох и, натянув на голову одеяло, повернулся лицом к стенке.
Степану Степановичу Ермакову прошлая его жизнь казалась цепью случайностей, иногда смешных, иногда трагических и нелепых. Вырос Ермаков в деревне, с детства привык к крестьянской работе. Был он человеком по натуре мирным и добродушным, к армейской службе никакого призвания не имел. В молодости мечтал обзавестись своим хозяйством, хорошим домом, работящей женой. А вышло все иначе. Сорвала его с места мобилизация 1914 года, и закрутился Степан в вихре событий.
С маршевой ротой попал Ермаков на фронт. Шесть месяцев кормил вшей в окопах, голодал, замерзал в дозорах.
Весной их дивизия перешла в наступление, отбила у немцев несколько деревень. Командир роты поручик Львов, отчаянная голова и страшный выпивоха, решил сам сходить в рекогносцировку. Взял с собой четверых человек, в том числе и Ермакова, Степан в ту пору лихостью среди солдат не выделялся, но силу имел недюжинную, крепок был, как молодой дубок.
Ночью пробрались в разбитую артиллерией деревню на «ничейной» земле, установили, что противник отошел на запад. Возвращаясь обратно на рассвете, разведчики обнаружили в деревне трех немцев. Грязные, оборванные, обросшие щетиной, солдаты развели костер в развалинах церкви и пекли картошку. Сдались они без сопротивления.
Немцев повели с собой. Ермаков нес их оружие. Уже недалеко от окопов разведчики попали под артиллерийский обстрел. Била дальнобойная артиллерия неприятеля. Огромные «чемоданы» с тупим свистом проносились в воздухе.
Снаряд разорвался вблизи. Степан успел броситься в яму, полную воды. А когда поднялся – над глубокой воронкой, как пар, кружился дымок, едко пахло серой.
Пленные, упавшие рядом с Ермаковым, остались живы. А из разведчиков уцелел только Степан, Трое солдат были изуродованы до неузнаваемости. Поручик Львов, хрипя, ворочался на земле. Левый сапог его был отброшен в сторону, из голенища торчала белая кость оторванной ноги.
Обвешанный оружием, Ермаков взвалил на спину судорожно дергающееся тело поручика, крикнул немцам, чтобы шли вперед. Они пошли. Степан удивлялся потом, почему они не убили его и не убежали. Голодным, перепуганным немцам было, видимо, все равно куда идти.
Поручик Львов умер на спине у Степана, но Ермаков все-таки притащил его тело к своим. Принес убитого командира и привел троих пленных – это был подвиг. Степану дали перовую нашивку и георгиевский крест.
Через два месяца Степан с командой пеших разведчиков снял ночью боевое охранение немцев; из шести человек пятерых убили на месте и приволокли одного «языка». В короткой ночной схватке Ермаков получил пулевое ранение в бедро, а после боя, в госпитале, узнал, что награжден вторым «Георгием».
Лечился Степан в Виннице. К нему приезжали корреспонденты, фотографировали его, писали о нем. Потам Ермаков читал в газетах о самом себе – это было интересно. Раньше Степан никогда не думал, что он «русский богатырь» и «человек отчаянной храбрости, перед которым трепещут немцы».
Медицинская сестра Жанна, порывистая и нервная девушка с черными бровями на бледном лице, собирала вырезки из газет в особую папку. Часто по вечерам садилась возле койки Степана, просила рассказать, как он воевал, смотрела на него восторженными глазами. Первое время Ермаков говорил неохотно. Потом привык, стал даже привирать для красоты.
