Твоя заря - Гончар Олесь (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Несомненно, владело им под эту волну но собственническое, а скорее артистическое чувство, желание покрасоваться перед той, которая, возможно, тоже где-то здесь со своим отцом-пасечпиком затерялась в ярмарочной кутерьме. Чтобы людей не топтать, Олекса правил коней в объозд ярмарочной толпы, гнал по краю, где было просторнее, отдавался своей потехе самозабвенно, а что за ним оравою бегут преследователи, это лишь поддавало ему жару! С дрекольем и занесенными люшнями отовсюду спешат, атакуют, перекликаются смертельные его враги, вес эти озверевшие, запыхавшиеся, на чью собственность посягнул слободской наглец, которому уже заранее от них определена судьба - самосудом прикончить бандита на мосте. Они бежали ему наперехват, отжимали безумную его тачанку к обрыву, стараясь окружить, так как оттуда он уже никуда не уйдет, бездна соколянских глинищ неизбежно его остановит, вот там он угодит уж под их колья и люшни. Олекса же гнал свою цветистую тачанку и дальше, похоже, без всякого страху, бросал смелые взгляды поверх голов, видно, надеясь-таки увидеть в толпе свою любовь. Но вместо красавицы Надьки он видел разорванные в крике кулацкие рты, потные рожи да воздетые колья, - это им даться в руки? "А дудки!"- крикнул он насмешливо своим убийцам и погнал буйногривых еще шибче, хотя отлично знал, что перед ним вот-вот откроются бездонные пропасти. Он словно решил, взмыв с высоченной кручи, единым духом перемахнуть через пропасть, через сияющую Ворсклу внизу, птицей перелететь этот, никем еще не преодоленный каньон. Преследователи уже загодя тешили себя картиной близкой расправы, уже их мстительное воображение, должно быть, видело на дне глубокого обрыва изувеченную кучу того, что вот сейчас было нашим бесшабашным Олексой, лётом и исступлением дикой расписной колесницы...
Однако не дал им Олекса такого утешения: в последний, неуловимый миг, перед самой пропастью он, рванув круто вожжи, коней от обрыва смог отвернуть и, пронесясь над бездной так, точно правые колеса, не имея уже под собой земли, вхолостую промелькнули в воздухе, после такого вот невероятного разворота Олекса устремил свою колесницу в степь, где тут же к нему присоединились его друзья-цыгане, и минуты нс прошло, как за их шарабанами только пыль тучей встала где-то на Козельск.
Сколько позже пережитого, может, еще более страшного, успело развеяться, растрястись по жизненным нашим дорогам, а этот эпизод зачем-то душа сберегла, из других - отобрала, и уже здесь, на краю света, на бетонах сверхскопостных трасс сейчас во всей жгучести сверкает нам соколянская ярмарка, ее буйная, кровавая живопись.
Взбаламутив ярмарку, исчез Олекса будто насовсем, но для нас, мальчишек, исчез не бесследно, потому что с тех пор всегда, как только в нашей степи соберется гроза и мы, пастушата, будем поглядывать из-под стожка на тучи, которые ползут на нас из-за Выгуровщины, черные и белые, может, даже градовые, каждый раз, когда сверкнет, когда громыхнет в тех тучах так, что и степь вздрогнет, неире^ч"0 "Р" этом нам почему-то представляется Олекса, кажется, что это как раз он стоймя в тачанке носится сейчас по тем насупленным тучам, перелетает на своей колеснице с грозной черной тучи да на седую, градовобелую, окликая нас через все небо: "Передайте Надьке, что видели меня! Скажите, что я смеялся!"
Пропал, не видеть нам больше Олексу, так считали, однако через какое-то время он снова появился па нашем горизонте. В Озерах объявился, где в то лето бродячая артель мастеров подрядилась обновить колокольню, ободрала проржавевший купол на ней, залатала и снова обшивала, не переставая дивить людей бесстрашным умением. Там-то после длительного отсутствия и вынырнул Олекса, найдя прибежище у своей озерянской тетки по матери. Стоя внизу, подолгу наблюдал работу мастеров наверху, ни с кем в те дни не дрался, сдерживал свой петушиный нрав, мастерам иногда выказывал свое уважение тем, что предлагал кому-нибудь из них закурить, хотя все они - отец и пятеро сыновей - табаку вовсе не потребляли. Кще Олекса взял в обыкновение, слоняясь с местной детворой вокруг церкви, находить себе развлечение у тех небезопасных ям, где гасили известь для ремонтных работ, за неимением таких вещей, как порох и динамит, к которым этот терновщанин питал усиленный интерес, стал он на потеху детям заряжать известью водочные бутылки, а потом их разносило взрывом, как бомбы,- однажды едва не выжгло глаза нашему Олексе.
Потянулась после этого душа его снова в Терновщину.
Как-то вечером под воскресенье появился он у нас на маиДане в обществе тех самых молодых мастеров, известью которых едва не обжегся до слепоты, привел их Олекса в слободу к нам на гулянку, ведь музыка терновщанская и в Озерах признавалась непревзойденной. По случаю Какого нашествия женихов терновщанские матери остерегали дочерей:
- Вы с теми захожими кавалерами не очен".... Пройды, они всюду женихаются, "а слонах они все не женаты!
Доверится ему девушка, а он венок сорвал и ищи ветра в поле...
Один из тех пришлых мастеров, красавец чернобровый, стройный, щеголеватый, начал в первый же вечер выспрашивать у девушек о Надьке Винни ковне, интересовался, почему она на танцы не выходит, ведь в Полтаве славно танцевала,- и как раз его любопытство навело девушек на мысль: не он ли это и есть, Надькин соблазнитель?
Кем-то этот франт передавал Надьке, чтобы вышла в следующую субботу на колоды, но Винниковна на гулянке так и не показалась, хотя озерянская ватага вместе с Олексой была тут как тут, да еще и под хмельком все...
В Озерах между тем мастера взбирались со своими работами все выше, все ближе к небу, умели они то, чего Олекса не умел, и это, видно, наводило его на разные мысли. Потому что с каждым днем чаще задирал баламутную свою голову вверх, где на лесах, даже не привязывая себя, работали молодые мастера, посылая оттуда белозубые улыбки вниз озерянским девчатам. А этот их щеголь, самый красивый среди братьев, чернобровый Иван, который всегда брал на себя работу отчаянную, рискованную, бывало, нарочно вставал на совсем тоненькую дощечку, пугая небезразличных к нему девушек, в ужасе только охающих внизу, или ради шутки обнимал округлую, еще дырявую главу колокольни,- сквозь нее и облака просвечивали,- смотрите, мол, какой я, удавалось ли кому из ваших так вот поймать в объятия тучку небесную!
Наконец луковица купола готова, торчит над нею шпиль где-то "в самых небесах, и уже близится тот день, когда будет свершаться действо самое опасное - будут поднимать тяжелый, кованный в кузнице крест на самую верхушку шпиля. Кто-то должен поднять его, вознести на высоту, от которой у хлебопашцев-озерян голова кругом идет, вознести и насадить кус железа, тяжелее плуга, на тот совсем тоненький шип, каким шпиль представляется людям снизу.
Кому выпадет? Кто возьмется? Ибо пришлые те верхолазы, осознав свою исключительность, решили использовать момент и заломили цену прямо живодерскую, на которую озсряне не могли пойти не только из соображений материальных, но еще и из амбиции, считая, что таким гра^бежом хотят унизить общину. Л подрядчики в свои черед заупрямились, не хотели поступиться ни одной копейкой и как раз в день завершающий, собрав свой инструмент, устремились в Козельск, сказав озерннам на прощанье: "Вы за нами еще и туда прибежите, потому что, кроме нас, никто вам на эту луковицу картуз не оденет".
А поскольку день назначен был загодя и по всей округе пошла молва, людей по такому случаю собралось видимоневидимо, больше, чем на ярмарку, со всех концов сошлись в Озера взглянуть на это неслыханное чудо вознесения.
А здесь, оказывается, возносить некому: с теми грабителями каши нс сварили, а местные -; тот боится, тому нс по силам, того жена не пускает,в общем, кому охота жизнью рисковать?
Здесь-то и настиг Олексу его звездный час. Вспомнили смельчака, его отважные ярмарочные сражения и дебоши,- почему бы не выручить этому удальцу и озерян своим бесстрашием? Женщины стали уговаривать да умолять Олексу, помоги людям, ты ведь тот, кто ничего не боится, и молодую жену тебе не оставлять, а мать вот сама тебе позволяет, хоть и слезы льет! И умолили. Повели озерянскш; женщины Олексу-бандита в ближнюю хату, и вскоре вышел он оттуда обновленный, как чей-нибудь нареченный, в чистой-пречистой рубахе, и чуб на нем причесан, и тут все словно впервые разглядели этого парня, что он же и собою недурен, пусть и губа разорвана, высок да яснолик, рваной своей улыбкой одаривает людей, и в глазах горят искры солнца, искры мужества и отваги перед опасностью - а что больше красит юношу, нежели мужество? В такой пречисто-белой рубашке Олексу как будто никогда и не видели, раньше вечно манишка у него была забрызгана кровью, а эта горит чистыми цветами, такую вышивают не для работы, хотя в тот день ему выпала, может, труднейшая из работ. Вот уже его, как молодого на свадьбе, перевязывают женщины рушником, длиною до самой земли, вышитым из тончайшего, на августовском солнце отбеленного полотна. Однако перевязывают парня не для почета и щеголяния, крепким этим рушником привязан Олексе на спине и огромный крест, кузнецами кованное железо, которое весом будет небось пудов сто. Напоследок мать Олексина подносит сыну к устам маленькую икону с козельской богоматерью на ней благословляет всеми попами проклятого юношу перед его дорогой в небеса.
