Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
И он начал подробно рассказывать о зарождении и протекании легочных заболеваний.
— Сменил бы ты пластинку, Коля, — не выдержала Манюшка. — Не очень-то подходящая для такого случая.
Николай попытался переключиться на возвышенные темы — начал что-то про звезды, но ничего путного сообщить не смог, кроме того, что есть небо и на нем звезды. А это она и сама знала.
Добрели до станции, повернули назад. Он отчаялся и умолк уже вглухую, насовсем. Тогда Манюшка ударилась в какую-то историю. Там кто-то кого-то обнимал.
— Вот так, — сказала она и обхватила его за шею.
Николай начал вырываться, чурбак неотесанный. Манюшка, ехидно усмехаясь в темноте, подержала его так минуту-другую, а отпустив, поинтересовалась:
— Чего ты брыкаешься? Я ж не обнимаю, а просто показываю, как это у добрых людей.
Коля потерянно молчал.
Они еще пару раз прошлись туда-сюда по шпалам, потом она со скрытой издевкой сказала:
— Поздно уже, отпусти меня, а то отец будет ругать.
Николай так обрадовался, что даже забыл сказать «до свидания». «Тюфячок, — возвращаясь домой, думала Манюшка с ласковой презрительностью. — А на людях куда как боек!»
Ее тянуло к нему: помимо всего, он напоминал погибшего Велика — и лицом, и какими-то повадками. А еще: очень нежно и задушевно пел украинские песни, которые Манюшка любила.
Потом, когда стали встречаться, Велик в нем значительно поблек, потому что Вербак не всегда поступал так, как, по ее мнению, поступил бы ее идеал.
Из книг и рассказов девочек постарше Манюшка знала, что когда парень с девушкой встречаются, то обязательно обнимаются и целуются. Она все ждала. Но Николай по-прежнему оставался робким и недогадливым. И тогда Манюшка, решив во что бы то ни стало испытать положенное в таких обстоятельствах девушке, приняла ухаживания Игоря Дугаля и несколько раз прогулялась с ним к озеру. Этот был посмекалистее и порасторопнее.
Однако Манюшка была разочарована. Объятья оказались похожими на единоборство — кто кому скорее поломает кости. После каждой встречи она чувствовала себя так, будто ее пропустили через барабан молотилки. С поцелуями было не лучше. Когда Игорь все сильнее и сильнее давил своим твердым сомкнутым ртом на ее сомкнутый рот, она в страхе думала, что еще немного — и он выдавит ей зубы.
Нисколько не переживая, Манюшка дала Игорю отставку. Но с Николаем помириться они уже не успели: сам он, конечно, первым не подошел (при таком-то оскорблении!), а она промедлила, не зная, что он вот-вот уедет: у отца его — экскаваторщика — кончилась долгосрочная командировка в Залесье, и он с семьей должен был вернуться в Днепровск, в свой трест…
Ей сказали, что Николай уезжает поздно, часов в десять. Со своей неразлучной подружкой Райкой Манюшка пошла на станцию.
Платформа с экскаватором и вагончиком, в котором жили Вербаки, стояла в тупике. Николай с другом Володей прохаживались туда-сюда между вторым и третьим путями. Манюшка и Райка начали дефилировать между третьим и четвертым. Вербак пел так, что душа обмирала:
Володя молчал: он не знал украинского, да и петь не умел.
Манюшка ждала, что Николай подойдет: ведь положено парню проявлять инициативу. Она не учла его гордяцкого характера. Просто не до конца его знала.
Когда пришел поезд и Николай, попрощавшись с Володей, поплелся к своей платформе, Манюшка вдруг поняла, что это все, навсегда. Что-то в ней колыхнулось, и она безотчетно рванулась за ним.
Голос ее сорвался — она заплакала…
«Ну ладно, а как же сейчас? — раздумывала она, подходя к деревянному стандартному домику и замедляя шаги. — Удобно ли вообще явиться ни с того ни с сего? К кому? Зачем? Почему… А, чего там! Жили в одном поселке, знали друг друга, пришла передать привет из Залесья».
Когда Манюшка приблизилась к крыльцу, дверь отворилась и из дома вышел Николай. Как будто специально. Может, в окно увидел? Но нет: ее появление было для него неожиданностью — он встал перед нею столбом и глупо вытаращился, беззвучно шевеля губами.
— Привет, — сказала Манюшка, чувствуя неожиданный толчок в груди — как будто сердце с размаху ударилось о грудную клетку.
— Привет, — выдавил он. Скуластное лицо его шелушилось от солнца, волосы над загорелым лбом казались белыми. Карие глаза тепло поблескивали. — Ты… как тут… откуда?
— От верблюда. — Манюшка засмеялась несколько натужно. Впрочем, напряжение и неловкость быстро прошли. — Из Залесья, вестимо. Поездом.
— Ну… Как там, в Залесье? — А он все еще не мог прийти в себя, топтался перед нею, загораживая дорогу к двери.
— Мы, может, пройдем куда-нибудь? Или тут приземлимся?
— А! О! Вот болван-то! — Он хлопнул себя по лбу. — Пошли в комнату. Мама обрадуется. Она тоже скучает по Залесью… Удивительное дело — кажется, что для нас Залесье? Чужой поселок, в общем-то неприглядный, голый… — На него напала говорливость. — Это ж подумать только, рядом, в Ковеле — сады. Яблоки, груши, сливы, черешни нипочем, дешевле картошки, а в Залесье — во всем селе ни одного фруктового дерева, как по заказу… Что ж мы стоим? Пошли. — Он протянул было руку, но тут же смущенно ее отдернул.
В комнате Манюшку радостно встретила мать Николая, Антонина Васильевна, женщина лет сорока с широким добрым лицом, темно-карими яркими, как у сына, глазами. Начались расспросы, воспоминания… Манюшка увлеченно рассказывала: Ганна вышла замуж за Ивана, Петро оженился на Марусе, Надсады развелись, Семен Дмитрович стал председателем сельпо, а Лидия Нестеренко — секретарем райкома комсомола… Они увлеклись и вскоре в оживленной болтовне забыли о разнице в возрасте и обо всем на свете.
Николаю тоже были интересны залесские новости, но — сколько же можно! Хотелось побыть наедине с Манюшкой, и он нетерпеливо ерзал на табуретке, не зная, как остановить поток их воспоминаний, новостей и сплетен. Но ему долгонько-таки пришлось ждать — Антонина Васильевна вытянула из Манюшки все до последней весточки, а потом расспросила и про Манюшкины обстоятельства. Тут пошли ахи, всплескивания руками: девичье ли дело — военная муштра?
Наконец Манюшка иссякла. И в это время из окошечка настенных часов выглянула кукушка и хрипловато прокуковала четыре раза. Антонина Васильевна всполошилась.
— Ах ты, матинко ридна! Скоро Степан с работы приедет, треба ужин варить, а мне еще в магазин. Не поспеваю! — Тем не менее она вроде не торопилась бежать по делам — не вставая с места, принялась жаловаться Манюшке: — Не дай боже запоздать с ужином — загрызет! Злый став в последнее время! Он, чуешь, стахановец, по поточно-скоростному методу робыть, соревнуется там с другим экскаваторщиком, так той его обставил, вот он и злится.
— А давайте я чего-нибудь помогу, — предложила Манюшка. — Могу сготовить, могу в магазин.
— Нет, в магазин я сама: мне треба в промтоварный забежать, примерить туфли. А ты, доченька, пожарь пока рыбу. Ходимо покажу, где что… Мыколо тебе в подручные. Командуй, как своим.
Антонина Васильевна ушла, а ребята уселись на чурбаках во дворе и принялись чистить — Манюшка картошку, Николай рыбу. Время от времени они взглядывали друг на друга и встречались глазами. Манюшка в такие моменты ласково улыбалась, Николай впивался взглядом в ее глаза, словно пытаясь высмотреть что-то на самом их дне. На побелевших скулах перекатывались желваки.
Ей нравилось это, льстило. И мелькало в мыслях: кто знает, может, это и хорошо, что он такой неназойливый: будь он нахалом, может, и его отшила бы, как Игоря. А так — по-прежнему тянет к нему.
