Дайте курс (Повесть) - Маркуша Анатолий Маркович (читать полную версию книги txt) 📗
Если бы все полеты происходили в идеальных условиях, когда б земля наша не знала ни переменчивых ветров, ни слепых туманов, ни шквальных гроз, ни отчаянной болтанки; когда б ни в двигателях, ни в самолетах, ни в оборудовании машин, ни при каких условиях не случались неисправности, вот тогда можно было бы без натяжки сказать: так.
А на деле есть и ветры, и туманы, и грозы, и множество других неприятностей, и никогда следующий полет не повторяет в точности полета предыдущего. Поэтому летчиком справедливо считать человека, умеющего не просто пилотировать машину, а способного принимать разумные, оправданные обстановкой решения. Но и это не все. Принятое решение надо выполнять с наименьшей затратой сил и наименьшей степенью риска.
Чтобы стать таким Летчиком, одного, даже очень удачного, самостоятельного полета на ПО-2, конечно, мало.
Летчика делают знания, опыт и время.
Аэроклуб дал Василию Ивановичу Тонушкину уверенность, укрепил его веру в авиацию. Это была, так сказать, проба пера. Но почерк предстояло еще вырабатывать.
И Василий Иванович поступил в летную школу Гражданского воздушного флота.
Время было трудное. Страна одержала победу в жесточайшей войне. И хотя руками Егорова, Кантарии и Самсонова на рейхстаге был уже поднят красный флаг, хотя фашизм безоговорочно капитулировал, хотя с востока всходило теперь мирное солнце, за спинами победителей лежала огромная, сильно разрушенная, исстрадавшаяся земля.
И курсантам набора 1946 года приходилось, прежде чем начать полеты, копать картошку, заготовлять капусту, пилить дрова, ремонтировать помещения.
Дорога в небо проходила по горькой земле.
Вместе со всеми копал картошку и Тонушкин.
Только почему-то в тот день лопата казалась ему особенно тяжелой, а земля особенно неподатливой, будто раствор цемента. А потом он с удивлением обнаружил, что солнце начало качаться: вправо-влево, вправо-влево, словно маятник. И раскололось. Вопреки здравому смыслу и всем законам астрономии, на бледно-голубом небе замаячили вдруг два солнца. Тонушкин перестал копать, вытер со лба липкий пот и тяжело опустился на землю…
В санчасти ему смерили температуру. Градусник показывал тридцать девять.
Болел он долго и трудно. Но страшнее всех недугов были сомнения: а что скажут врачи, допустят ли к полетам? И не отчислят ли его из школы за пропущенные занятия? Эти непрошеные вопросы не давали покоя ни днем, ни ночью, а он, измученный болезнью и ослабевший, решительно ничего не мог сделать.
Хорошо, когда в руках у тебя машина, когда ты командуешь положением, тогда и самые трудные обстоятельства не кажутся безнадежными. Сдает двигатель — оценивай обстановку, собирай волю в кулак и диктуй себе: убери обороты, иди на вынужденную посадку, или: не сбавляй обороты, следи за скоростью, тяни до аэродрома… Не выходит нога шасси — снова оценивай ситуацию, не распускай нервы и командуй: набери высоту, используй систему аварийного выпуска… Не срабатывает аварийная система, тряхни машину на резком маневре… И это не помогает, тогда… тогда либо убери ногу и садись на живот, либо рискни приземлиться на одну лапу. Это очень трудно, но не безнадежно. И все в твоих руках…
А тут он не принадлежал себе.
Врачи делали то, что считали нужным, Тонушкин не перечил. Ему хотелось молиться на врачей. В бога он не верил, он верил во всемогущество и талант медиков.
И еще он учился ждать. В этом смысле пребывание в больнице пошло даже на пользу. Летчику мало любить небо, знать свое ремесло, быть готовым принимать мгновенные решения, настоящий Летчик должен уметь ждать. Это трудная наука, и дается она нелегко. Но тот, кто овладел искусством ожидания, может смело считать, что достиг кое-чего весьма важного.
Наконец Василия Ивановича выписали из больницы. Он вернулся в училище. И в день, когда началась летная практика, вместе со всей группой вышел на старт.
О том, что он пережил за время болезни, не знал никто.
И мало кому было известно, как, пропустив целых полгода теоретического курса, Тонушкин сдал зачеты. А ведь он сдал все многочисленные экзамены за несколько дней. Ловил преподавателей в коридорах, разыскивал на квартирах, с трудом преодолевая боль в распухших ногах, шел от одного к другому и сдавал, сдавал, сдавал: теорию полета и конструкцию двигателя, навигацию и конструкцию самолета, радиотехнику и наставление по производству полетов, метеорологию и кодекс Гражданского воздушного флота…
Представляя себе Тонушкина той поры — долговязого, бледного, упрямого курсанта, невольно думаю: самые лучшие, самые мужественные поступки, тысячи молний-подвигов, что свершаются в авиации, остаются актами исключительно служебного пользования. Никому ведь и в голову не пришло, хотя бы в стенной газете, рассказать о курсанте, пропустившем почти весь теоретический курс подготовки и все же не отставшем от группы. Конечно, это был не таранный удар по хвосту вражеского самолета. И все-таки это был Поступок.
А все дело в том, что в авиации, пожалуй как нигде, высоко котируется сдержанность и в действиях и в выражении чувств. И если будущий летчик, оставшись наедине с собой, мечтает в первую очередь о громкой популярности, представляет, как будут выглядеть обложки иллюстрированных журналов с его портретами, лучше ему не ходить в авиацию!
Летная жизнь, конечно, может подарить славу, но все-таки это исключение, а не правило — одно на тысячу. Летная жизнь — прежде всего труд ежедневный, тяжелый, настойчивый…
После окончания школы Василий Иванович попал в один из авиаотрядов, получил в свое распоряжение старенький ПО-2 и начал работать.
Летать приходилось недалеко. В небо его выпускали преимущественно в хорошую погоду, и если удавалось — не одного, а в компании с кем-нибудь из более опытных пилотов.
Сдержанный по характеру, Василий Иванович никого ни о чем не спрашивал, но он видел: другие уходят по своим маршрутам и в дождь, и при низкой облачности, и ночью… другие возят пассажиров, доставляют по срочным вызовам врачей, а на его долю остаются только мешки, ящики да какие-то обшитые рогожей тюки.
Он работал. Работал добросовестно и аккуратно.
А мысли были беспокойными, встрепанными: «Так это и есть авиация? Сто километров туда, сто километров обратно. Принял груз, сдал груз. И так всю жизнь?»
Конечно, ни один летчик даже в мыслях не произнесет слово «романтика» (во всяком случае, применительно к своей работе), но… а как же те, кто вторгается в ледовое безмолвие Арктики? Те, кто бьет рекорд за рекордом? Те, кто видит фиолетовое небо сверхстратосферных высот? Неужели и они, летчики большого неба, начинали точно так же: сто километров туда, сто — обратно; принял груз, сдал груз?
Об этом он не мог не думать.
Хоть бы случилось что-нибудь! Ну такое, чтобы можно было показать себя, чтобы в него поверили: этот — летчик.
Разумеется, Тонушкин не призывал несчастья на свою голову. Он был достаточно рассудительным, чтобы не искать приключений, он понимал: небо — серьезная стихия. И все-таки молодость требовала признания. И все-таки где-то в глубине души жила надежда на случай, на выходящие из обычного ряда обстоятельства, на ситуацию, которая благодаря его сообразительности и выдержке, усилию воли завершилась бы благополучно…
Пять ПО-2 взлетели друг за другом, собрались группой и легли на курс. Пять крыло в крыло летящих машин — красивое зрелище. И если ты — летчик группы — точно держишь свое место в строю, если ты успеваешь вовремя сработать сектором газа, плавно действуешь педалями, так что машина не прыгает за ведущим, будто привязанная резинкой, а плывет по небу вместе с машиной флагмана, настроение резко повышается.
Ты чувствуешь свою силу. Это обязательно!
Тебя приподнимает волна радостной уверенности. Это тоже обязательно!
И все сомнения, все мелкие огорчения будней, все второстепенное, случайное, наносное — отлетает куда-то в сторону.
