В тени Большого камня (Роман) - Маркиш Давид Перецович (е книги txt) 📗
— Я завтра дальше уйду, — сказал, наконец, Леха. — На Ледник. Но я тебе все равно скажу. Вот что тебе скажу… Ты очень красивая, понимаешь? Понимаешь — красавица? Я такой красивой никогда еще не видел, в жизни. Я завтра все равно ухожу…
Леха подошел к Гульнаре и опустился на корточки против нее. Между ними тускло поблескивал таз с очищенной картошкой. Гульнара подняла лицо от таза, улыбнулась. Она, действительно, была красива — в полутемном коридоре, при неровном свете низкого огня в очаге.
— Леха, — сказала Гульнара. — Что за имя?
Она набрала из мешка горсть мелких картофелин и стала бросать их над тазом в Леху — в разведенные его колени, во внутренние стороны бедер… Почему бы ей, собственно говоря, и не заигрывать с Лехой таким образом? С Ефимкиным она в свое время и не думала так поступать — но ведь и Ефимкин не говорил ей ничего подобного ни про красоту ее, ни про «Тысячу и одну ночь». Он все это делал совсем по-другому, противно даже вспомнить — как.
Леха сидел неподвижно, ошалело глядя на прицельно летящие картофелины, а потом вскочил на ноги — но одновременно с ним поднялась Гульнара со своим разделяющим их медным тазом и тихо, глухо засмеялась.
— Ну, что смотришь? — сказала Гульнара, устанавливая таз с картошкой на треногу над очагом, — Идем, а то там твои совсем заснут.
Посторонившись, Леха пропустил Гульнару вперед — она прошла по узкому коридору, чиркнув его по ногам подолом длинного платья. Тогда он положил ей руки на плечи, повернул к себе лицом — легкую и стремительную. Сжал ей ладонями виски, притянул требовательно, поцеловал, с восторгом чувствуя ее прохладный, заостренный на конце язык.
— Леха! — сказала Гульнара, высвобождаясь. — Чудной! — и вошла в комнату.
Люся спала, положив голову на рюкзак. Володя через силу приподнялся с кошмы и сел, неловко поджав ноги. Глаза его слипались, он глядел мутно.
— Дай ей подушку, — Гульнара кинула ему подушку, он неловко поймал ее и сунул Люсе под голову. Люся благодарно что-то пробормотала и повернулась набок, спиной к керосиновой лампе.
— Давайте выпьем! — сказал Леха, усевшись, и потянулся за бутылкой. — Выпить хочется…
— Играть можешь? — спросила Гульнара, глазами указывая на гитару. — «Звонок по телефону» можешь?
— «Звонок по телефону» не могу, — сказал Леха. — Володька, дай-ка гитарку!
— Спой «Табуны», — попросил Володя. — И — спать.
запел Леха, —
— Хорошая песня, — сказала Гульнара, когда Леха отложил гитару. — Московская?
— Московская, — вдруг поскучнев, сказал Леха. — Здесь даже вспоминать про Москву эту не хочется… — Он долго глядел на Гульнару, а потом добавил: — Здесь — лучше!
— А, все-таки, интересно, — вошел в разговор Володя. — Три дня назад — Москва. Всего три дня! И вдруг мы — здесь. Это же, можно сказать, край земли.
— Три дня, — повторила Гульнара. — Да…
— Мы вот встретили тут одного человека, — продолжал Володя, — в поселке. Спокойный такой человек, как будто на Луне живет. Мы его спрашиваем: «Хорошо тебе?» Он говорит: «Да. А вам здесь хорошо не будет». Мы опять спрашиваем: «А почему?» А он говорит: «Такая жизнь вам на день подойдет, ну, на неделю. Потом вам здесь все осточертеет — и горы, и люди — и вы обратно в город уедете». Так примерно он сказал, этот киргиз.
— Правильно сказал, — Гульнара нахмурила низкий чистый лоб. — Что одному хорошо, то другому — плохо.
— А тебе Москва — подойдет? — спросил вдруг Леха.
— Что зря говорить! — недовольно сказала Гульнара. — Кто меня туда возьмет, в Москву? Ты, что ли?.. Кзыл-Су мне подойдет.
Дверь без стука отворилась, и на пороге возник Андрей Ефимкин. В руках он держал бутылку водки и банку тушенки, вымазанную машинным маслом. Окаменев от изумления, Ефимкин тупо смотрел на людей за достархоном, на коньяк, на колбасу. Всклокоченный, грязный Ефимкин выглядел дико и нелепо, и это рассмешило Гульнару.
— Памирский хиппи! — взглянув на усмехнувшуюся Гульнару, воскликнул Леха. — Давай к нам… Тоже турист, что ли? Ну, ты, батя, и зарос!
Ефимкин все так же неподвижно торчал на пороге. Он никак не мог взять в толк, что же это такое здесь произошло.
— Проходи, Андрей, — степенно сказала Гульнара. — Садись. Приглашают ведь!
Ефимкин поставил на край достархона водку и тушенку и мрачно сел сбоку.
— Геолог? — спросил Леха, нарушая неприятную паузу.
— Сам ты геолог! — огрызнулся сердитый Ефимкин.
— Ну, чего уж ты так! — миролюбиво заметил Леха. — На лбу ведь у тебя не написано.
— Чего? — спросил Ефимкин. — От лба и слышу!
Леха презрительно и вызывающе уставился на Ефимкина, ловя его взгляд. Ефимкин молча открыл свою бутылку, налил водку в стакан и выпил залпом.
Разлил и Леха, не спуская глаз с Ефимкина.
— Я не буду, — решил Володя. — Вы пейте, а я посплю. — Он улегся на кошме, подложив под голову рюкзак.
— Лук где? Лук давай! — потребовал Ефимкин. — Чего расселась-то?
Гульнара поглядела на Леху и не двинулась с места.
— Повежливей, — сказал Леха. — Я тебе советую…
— Давай вали отсюда, — перебил его Ефимкин. — Тебя еще не хватало!
— А ты, однако, шутник, — сказал Леха протяжно. — Давай вместе! — он кивнул в сторону двери.
Ефимкин не спеша доцедил остаток водки из стакана, закусил лепешкой и поднялся на ноги. Встал и Леха, улыбнулся Гульнаре и пошел к двери.
Завернув за угол дома, у ручья, мужчины остановились.
— Моя баба, — сказал Ефимкин. — Ишь ты какой петух! Сказал — вали, а то зебры-то враз повыломлю!
— Супруг, значит? — наигранно удивился Леха. — Смотри, пожалуйста! А где ж детки?
Ефимкин клокотал от злости. Не найдя подходящих к случаю слов, он начал напирать на Леху грудью, тесня его к ручью.
— Но-но! — поддразнил Леха, легко двигаясь на крепких ногах. — Осади назад! Набил бы я тебе харю, да больно ты на Карла Маркса похож. Бритва у тебя есть? Побрейся сначала!
Ефимкин, изловчившись, ударил Леху в лицо. Леху откачнуло ударом, он согнулся на миг — и, уже на разгибе, распрямляясь, выкинул вперед согнутую в локте правую руку, целясь Ефимкину в поддых.
Драка предстояла серьезная.
За углом дома, в тени, стояла Гульнара, смотрела на дерущихся мужчин. Узкие ее ладони были сведены в кулачки.
Всадник подъехал к дому Кадама не спеша, солидно подъехал. Под всадником шел серый мерин, толстоногий и надежный; такой мерин не станет плясать и вставать на дыбки, причиняя тем самым дорожные неудобства хозяину. Дело мерина — везти, вот он и вез всадника на своей гладкой широкой спине.
Всадник был одет необычно для этих мест: синий нейлоновый плащ «болонья» обтягивал его сильные плечи, на голове прямо сидела австрийская зеленая шляпочка, густо украшенная значками и перьями лесных птиц. Значки были подобраны без всякой системы: были тут и спортивные с лыжами и гирями, и патриотические с ленинским профилем и трудовыми лозунгами. На ногах всадника, упертых в стремена, сумрачно поблескивали лаковые штиблеты, купленные в похоронном магазине. Штанины клетчатых брюк его высоко задрались от длительной поездки верхом и открыли нежноголубые шелковые кальсоны, заправленные в короткие носки.
Спешившись, приезжий неторопливо привел в порядок свой костюм, почистив его ладонью и разгладив на теле, а потом отвязал от седла заграничный картонный чемодан, перетянутый для надежности новой бельевой веревкой. Поглядев некоторое время на дерущихся, он неодобрительно покачал головой и, крадучись обогнув дом, подошел к Гульнаре. Захваченная зрелищем драки, Гульнара не заметила его появления.
— Э! — шепотом сказал приезжий, постояв.
