Школа над морем - Донченко Олесь (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
- Да, - задумчиво ответил директор, - у меня тоже такое чувство, что ребята что-то скрывают от нас. Сказали, но не всё. Вы не ошибаетесь. Но что тут могло бы быть?
- Надо, чтобы они сказали. Я не знаю, в чем тут дело, но на собрании мы еще поговорим. Только сначала я скажу несколько слов Башмачному. Мне кажется, что на собрании он будет отпираться.
- Слова вожатого о том, что Кукобе может грозить исключение, взволновали Олега. За что же исключат Кукобу? Во всей этой истории, без сомнения, виноват только он один. Но как ему рассказать обо всем? Как сделать, чтоб не упомянуть о записке буквально ни одним словом? Он же обещал Кукобе не говорить об этом. Честное пионерское слово давал. А слову изменить он не может.
И, так ничего не решив, Олег стал ждать собрания.
С таким же тяжелым чувством ждал собрания и Сашко Чайка. Он видел, что Галине хочется поговорить с ним. Но о чем им говорить? Ему не нужно никаких оправданий. Он ничего не хочет об этом слушать. Он повернулся к Гале спиной и исчез в толпе товарищей.
Правда, Сашко, может быть, не так переживал бы все это, если бы сообщником Галины был не Олег, а кто-нибудь другой. Но ведь Галина знала сама, как издевался всегда Олег над Сашком и над его стихами, как старался он всегда унизить и задеть Чайку. Вспомнилась мальчику и та драка, когда он, Сашко, очутился на полу, притиснутый коленками Олега. Все вспомнилось! А ведь тогда и сама Галина не очень-то ласково говорила об Олеге.
И вот – извольте! Этот самый Башмачный, враг Сашка и его стихов, получает от Галины ни за что, ни про что ее собственную тетрадку!
В тот день Сашко был молчалив и насуплен. Он вдруг понял, что больше никогда, никогда не будет дружить с Галиной. И так стало жаль ему этих чудесных вечеров за чтением любимых писателей, этих часов, когда они вместе готовили уроки, Помогали друг другу! Не вернутся эти вечера, никогда больше не вернутся!
Невесело начался сбор пионерского отряда. Тихо садились ребята за парты. Максим за столом пересматривал какие-то бумаги, о чем-то тихо говорил со звеньевыми.
Собрание началось. Выступил Максим и предложил с самого начала выслушать Башмачного. Олег вышел к столу. Его спокойствие удивило всех. Чувствовалось сразу, что мальчик принял какое-то определенное и твердое решение.
- Я все расскажу, - заявил Олег. - Во всем виноват я. Кукоба тут ни при чем.
Галина удивленно подняла голову. Она не ожидала такого решительного заявления от Олега. А Башмачный продолжал:
- С моей стороны это было не очень-то хорошо. Я отнял у Кукобы записку и пригрозил прочесть перед всем классом... если Кукоба не даст мне списать.
- Что за записка? Какая записка? - крикнули несколько голосов.
- Нет, не записка, а так... письмо... Письмо, которое Кукоба написала своей матери, - выговорил Башмачный.
Но в ту же минуту рядом с Олегом очутилась Галина.
- Нет, это была записка, - прозвенел ее голос. -Я написала ее Сашку Чайке, с которым дружу. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал ее содержание, и, когда Олег пригрозил мне, я испугалась и дала ему списать...
- А какое содержание Какое содержание? - послышались снова голоса.
- Я думаю, что это не имеет значения, вмешался Максим. - Конечно, каждому было бы неприятно, если бы его записку читали перед всем классом. Дело теперь ясное.
- Мне было стыдно, - продолжала Галина, - что я... я написала эту записку на уроке.
- Дело ясное, - повторил вожатый Максим.
- А чего было стыдиться? - крикнул с места Яша Дереза. - Разве дружить стыдно?
- А писать на уроках - тоже не стыдно? откликнулся Нагорный.
- Это дело другое.
Ребята начали высказываться, и Башмачный с удивлением заметил, что никто ни одним словом не говорит об исключении. Во подчеркивали недопустимость поступка, но тут же говорили о раскаянии Кукобы и Башмачного и высказывали предположение, что больше это уже не повторится. Хотя, конечно, одного раскаяния мало. Надо, чтобы Башмачный свое задание по литературе сдал на «отлично».
Один Нагорный был недоволен такими высказываниями и настаивал на том, чтобы Кукобу лишили звания звеньевой.
- Не может быть звеньевой пионерка, позволившая списывать свои работы, - шумел он.
Тогда снова выступил Максим. Никто из ребят и не знал, как волновался их вожатый, какие сомнения тревожили его. Он понимал, что слова Нагорного справедливы и на первый взгляд совершенно правильны. Галина - звеньевая. А какой она подала пример пионерам? Оправдывает ли ее раскаяние? Может ли она остаться звеньевой?
И в то же время вожатый был уверен, что переизбрание звеньевой – опасный путь. Разве не достаточно знал он эту светловолосую девочку, лучшую пионерку, с открытым и чутким сердцем, такую нежную и стыдливую? Разве не будет для нее это переизбрание страшным ударом?
- Иначе говоря, - ты, Нагорный, требуешь для Кукобы самого тяжелого наказания? - спросил вожатый. - Может, ее посадить в бочку и бросить в море? А может, ее отправить за тридевять морей к самому Кощею бессмертному? Тяжелое наказание? Ну, конечно! Ты прав! Но не надо забывать и того, почему Кукоба в свое время была выбрана в звеньевые. Чем заслужила она эту честь? Она заслужила ее отличной работой, безукоризненным поведением. И она очень хорошо выполняла свою работу...
- Нет, я думаю, тяжелого наказания не надо, - вырвалось у Нагорного.
Все засмеялись.
- Ишь какой! Да ведь ты сам только что...
- Я думал, это не тяжелое наказание.
- Не тяжелое? А что же это? Награда?
- Я думал, что...
- А ты еще подумай!
- Только быстрее...
Нагорный молча оглядывался по сторонам.
Потом махнул рукой, засмеялся и сел на свое место.
Будто тяжелый камень скатился с плеч Максима. Кукоба осталась звеньевой.
С собрания Галина возвращалась домой уже вечером. Тяжелое настроение, мучившее ее весь день, понемногу уходило от нее. Да, это случилось с ней в первый и в последний раз.
И от этой уверенности таяли и исчезали все ее тяжелые, неприятные мысли. Только в сердце еще ворочался какой-то назойливый, злой червячок. А что за червячок – Галина не знает и сама. Неужели обида? Нет, это что-то другое.
Уже возле самого дома девочка услышала за собой шаги и обернулась. Остановилась. За ней шел Сашко Чайка. Он остановился тоже. Он стоял возле каменного забора, неподвижный и молчаливый. Разве ему тоже удобнее итти домой этой дорогой?
И вдруг Галина понимает, какой червячок беспокоит ее сегодня. Конечно, своим поступком она оттолкнула от себя Сашка. Недаром целый день он избегал встречи с нею. Ему неприятно было говорить с ней, он, наверно, был бы доволен, если бы ее исключили из отряда. Но почему тогда он молчал на сборе? Ни одного слова не сказал ведь Сашко.
Сашко стоит в тени возле высокого забора. Галя поднимается на крыльцо и останавливается. Ей видно, как по другую сторону каменного забора месяц мостит серебром извилистую дорожку, к морю. Сколько раз бегала Галя по той дорожке на берег с ним, с Сашком! За забором - белый поток лунного света; а Чайка стоит в тени, застывший, неподвижный. Что, что это значит? Почему он такой? И разве... разве здесь его дорога к дому?
И вот Галя видит, как Сашко срывается с места. Ну да, теперь понятно: он нечаянно столкнулся с нею, и теперь, чтобы не встретиться лицом к лицу, он сейчас повернет в переулок. Но что это? Сашко бежит... Сашко бежит прямо к ней. Галина слышит его дыхание, он быстро взбегает на крыльцо. Он стоит перед ней потупившись, не смея поднять глаз, и тихо говорит:
- Галина... Ты прости меня. Я думал, что... нет, я ничего не думал. Ничего, Галина. Я не знал... а ты... ты записку мне написала, а он... Олег отнял ее... и... и...
В эту минуту луна, верно, выкатилась из-за угла дома, потому что, когда Сашко поднял голову и взглянул на Галину, все лицо его было залито лунным светом, а глаза его так и блестели от этого сияния.
Им открыл дверь Галин отец. На его лице было то непередаваемое и хорошо знакомое Гале выражение, когда за деланным спокойствием он прятал радостное и необычайное волнение. Это заставило девочку насторожиться. А отец, поздоровавшись за руку с Сашком и пропуская детей веред, легонько тронул Галю за плечо:
