В ожидании козы - Дубровин Евгений Пантелеевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Восстание
– Теперь тебя посадят, – сказал дядюшка радостно, вынимая челюсти. – Три года колонии. А может, и пять.
Авес Чивонави страшно воодушевился и принялся пугать меня. Оказывается, он очень хорошо знал жизнь колонии. Старший брат так долго, красочно пугал меня, что в конце концов и сам испугался.
– А ведь…. тово… ты, трюфель, наверно, скажешь, что это я привез его, – пробормотал он вдруг.
– Продаст, – ответил за меня Вад. – Он такой.
– Незаконное хранение оружия… Река Хунцы… Надо его сдать к черту. Пока этот тип заявит… Надо обогнать его к черту.
Дядюшка подтянул галифе, взял валявшийся на траве пистолет и стал собираться в райцентр. Вад вызвался его проводить.
Весь день я скирдовал солому. Работа была не очень трудная (сидеть верхом на быке, который тащил на скирду кучу соломы), но пыльная и однообразная. К вечеру я едва держался на ногах. Перед глазами темно качалась земля и над ней плыл странный, как заклинание, клич: «цоб-цобе».
Раза два приезжал председатель и, хотя ничего не сказал, но, кажется, остался мной доволен. Председатель взобрался на скирду и долго ругался там со скирдоправами-шабашниками, моряками в рваных тельняшках. Ветер трепал у него пустые штанину и рукав, как у чучела. Моряки скирдовали зло, и мне часто перепадало за то, что я не успевал подавать наверх им солому. Со стороны казалось, что они идут в психическую атаку: рты перекошены, вилы в руках ходят, как штыки. Они только что выписались из госпиталя и, видно, здорово соскучились по работе.
Я ничего сдуру не взял с собой поесть, и, если бы не моряки, которые дали мне кусок хлеба, посыпанный крупной солью, и помидор, мне пришлось бы туго.
Моряки выпили самогонки и долго предавались воспоминаниям о катерах, линкорах, подводных лодках, безымянных высотах, которые им приходилось брать. Потом они пели хриплыми голосами матросские песни. Потом спали, положив на глаза бескозырки. Потом учили меня жизни.
– Иди на жизнь в штыки, – говорил один.
– Но сначала подползи к ней, – добавлял другой, – как в атаке. Сначала подползи, а потом бросайся.
– И люби физическую работу. Все остальные работы – мутота. Языком брехать – это не работа. Языком брехать – себя не уважать, потому что человек всегда под ветер брешет: на ветер-то ничего не слышно.
Они были очень высокого мнения о физической работе, главным образом они ценили ее за то, что она дает независимость. Не понравился начальник – плюнул и ушел к другому. Руки везде нужны.
За лето скирдоправы меняли уже третий колхоз. Наш председатель им нравился, хотя и ругались они с ним крепко.
– Свой, фронтовик, – коротко говорили они о нем. Это у них было наивысшей похвалой.
Пока я отогнал волов на баз, пока сходил в правление за нарядом, совсем уже стемнело. Я едва доплелся домой. Ноги мои почти не чувствовали земли.
Вид нашего дома очень удивил меня. Окна его были ярко освещены, из трубы валил густой, хорошо пахнущий дым. Я поспешно взошел на крыльцо, открыл дверь и остолбенел. Дядя Авес и мой младший брат сидели на кровати обнявшись и, раскачиваясь из стороны в сторону, пели «По диким степям Забайкалья». Прямо на столе лежало самое настоящее вареное мясо, картошка в мундирах, валялись полуобгрызанные помидоры, огурцы, стояла бутылка самогонки.
– Река Хунцы! – закричал дядюшка, увидев меня – Диктатор явился!
– Слава диктатору! – подхватил Вад.
– Вечная слава!
– Вечная память!
– Упокой его душу!
– Аминь!
От них несло самогонкой.
– Ешь! Мы не жмоты, как некоторые! – Старший брат махнул рукой, но не рассчитал своих сил, и жест свалил его на кровать.
– Пусть он сначала с-де-ла-ет трид-ца-тридцать кизяков!
Шутка показалась им страшно остроумной, и они так и покатились со смеху.
– Где вы взяли продукты? – спросил я.
– 3-за-работали в колхозе.
– Ха-ха-ха-ха!
– Га-га-га-га!
– Гы-ы-ы-ы-ы-ы!
– Я вас серьезно спрашиваю: где вы взяли продукты?
– Держись за нас, диктатор! Не пропадешь!
Неожиданная мысль пришла мне в голову: дядя Авес продал пистолет. Я подошел к дядюшке и тронул его за рукав.
– Сева Иванович, вы сдали пистолет?
– Стоп! Полный назад! Поворот тридцать градусов! Квадрат сорок два! Прицел 86-21! Беглым!
Дядюшка выхватил из кармана пистолет и приставил его к моей груди. Пистолет ходил в его руке ходуном.
– Руки вверх! – скомандовал он.
Я поднял руки.
– Именем народно-револю… ционного и так далее – к высшей мере… но, учитывая сопливость… марш в сарай… Теперь там будешь жить. Понял?
Я попятился к дверям.
– Пшел… быстрей… а то рассержусь… ишь, щенок… обнаглел… мы не таких п-пф-пуф!
На улице уже прочно установилась холодная ночь. Трава была мокрой от росы. Над ерманским домом всходила едва заметная, как брошенное в воду стекло от очков, луна.
Вдруг зарычал Рекс. Я вспомнил про Рекса и обрадовался. Если прижаться к нему, можно чудесно провести ночь.
Я посмотрел в сторону Рекса и не увидел его. В лунном свете холодно блестела цепь. Рекс не мог зарычать. Рекса не было. Я схватил цепь и почувствовал что-то липкое. Я поднес руку близко к глазам. Это была кровь… Теперь мне стало ясно, откуда у нас продукты: они продали Рекса самому толстому человеку в Утином.
…Если бы он вышел сразу, я не знаю, что бы я сделал. Но он вышел не сразу: я долго стучал в ворота. Наконец он вышел, и морда у него лоснилась Свет от лампы падал ему сзади. Он сразу узнал меня, глаза у него забегали.
– Где он? – спросил я.
– Кто он? Ты о ком говоришь, мальчик?
– Вы его уже съели?
– Я что-то тебя не понимаю.
Он машинально вытер ладонью рот.
– Вы не человек! – крикнул я.
– Что тебе надо, мальчик?
От него пахло псиной. Он остался спокойным, видно, ему приходилось слышать и не такое, и он привык, но мои слова все-таки, наверно, задели его, Он пошел проводить меня до ворот.
– Ты не знаешь, что такое смерть, мальчик, – сказал он грустно, – Ты ни разу не видел ее глаза. Когда ты будешь умирать, ты вспомнишь мои слова, мальчик Жаль только, тебе не скоро умирать.
Из помойной ямы в упор лунным взглядом смотрела на меня голова Рекса.
Я считаю до семи
Лампа мигала и чадила. Дядя Авес метался на кровати, бормоча ругательства и вскрикивая. На полу валялся пистолет. Я поднял его и положил в карман. Затем я потряс дядюшку за плечо. Авес Чивонави открыл безумный глаз.
– Пить, – прохрипел он.
Я подал ему кружку с водой. Дядюшка выпил ее всю, и у него открылся второй глаз.
– Река Хунцы, – хрипло сказал он, и повернулся на бок, но я снова потряс его.
– Вставайте, Сева Иванович.
– Чего тебе надо? – вскипел дядюшка. – Уйди, а то застрелю.
– Вставайте, Сева Иванович.
Дядюшка полез в карман галифе, потом пошарил под подушкой. Пистолета не было, и это озадачило дядюшку.
– Куда же он делся, река Хунцы? – пробормотал дядя Авес и сполз на пол.
– Собирайте свои вещи, Сева Иванович, – сказал я.
Я вытащил из-под кровати дядюшкин облезлый чемодан и стал кидать туда его рубашки и всякую всячину. Он следил за мной с удивлением, а потом попытался отобрать чемодан, но я наставил на него пистолет.
– Придется вам уехать, Сева Иванович. Я уже больше не могу. Я вас боюсь.
– Не бойся меня, трюфель, я же твой дядя, река Хунцы!
– Может быть, но сейчас вам лучше уйти. Придет отец – тогда пусть он разбирается.
– Я твой дядя! – закричал Авес. – Ты должен меня слушаться!
– Я решил твердо. В крайнем случае я буду стрелять, Сева Иванович. Я не знаю, кто вы и что вам здесь надо.
Дядя Авес сел на кровать и заплакал.
– Я всегда был такой… Я со странностями… Я и в детстве был такой…
– Буду считать до десяти, Сева Иванович.
