Тайна сибирской платформы - Осипов Валерий Дмитриевич (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
— «…Станем добираться до отменных камней-аспидов, — читал Одинцов в полной тишине, — и даже до изумрудов, яхонтов и алмазов. По многим доказательствам заключаю, что и в северных недрах пространно и богато царствует натура…»
— И быть по сему! — торжественно заключил Владимир Белов.
— И быть по сему! — дружно повторили остальные.
…Ранней весной 1947 года, когда еще не сошел снег, но уже вскрылись первые реки, эскадрилья «летающих лодок» забросила Тунгусскую экспедицию в далекое эвенкийское стойбище Ербогачен. Отсюда по долинам пустынных таежных рек поисковым партиям предстояло тронуться в путь.
«Если на Сибирской платформе есть алмазы, то лучше всего их искать по речным косам, отмелям, перекатам», — так рассуждали геологи. Речная тропа была самой верной дорогой к алмазным месторождениям.
В Ербогачене Тунгусская экспедиция разделилась на три партии. Первую, Ванаварскую, по рекам Большая и Малая Ерема, притокам Нижней Тунгуски, повел Сергей Соколов. Вторую, Чуньскую, по реке Чуне, притоку Подкаменной Тунгуски, или, как ее еще называют, Хатанги, — Григорий Файнштейн. Третью партию, ушедшую на реку Илимпею, возглавил Владимир Белов. Одинцову было поручено общее геологическое руководство. На потрепанном ПО-2, пилотируемом лихим таежным летчиком Иннокентием Куницыным, он как метеор носился из партии в партию. Начальник экспедиции Сафьянников взял на себя самую трудную часть работы: он обеспечивал все партии и отряды, разбросанные в тайге на огромной площади, продовольствием, с которым в послевоенные годы было не так-то легко.
Первый год поисков не дал никаких результатов. Не было найдено ни одного алмаза. Да и трудно было, честно говоря, рассчитывать на что-либо. У геологов не было ни опыта, ни оборудования, ни методики. Алмаз искали вслепую, на глазок. А попробуй найди песчинку в океане таким способом.
В намеченных начальниками партий местах — на берегах рек и по косам — рабочие и коллекторы брали пробы рыхлых пород и промывали их в лотках, пока на дне не останется маленькая горсточка песка с самым тяжелым удельным весом — шлих. Высушив шлихи, начинали искать в них алмазные зерна. Но как было отличить невооруженным глазом алмаз от шпинели, кварца, корунда? Ведь все эти минералы очень похожи на алмаз. Неопытный человек вместе с ними выбросит обратно в реку и алмаз.
Тысячи кубометров были промыты в тот первый год, но ни в одном шлихе не блеснул геологам лучом надежды неуловимый минерал. Может быть, кристаллы алмаза и были в шлихах, но слишком маленькие, невидимые, различимые только в специальных приборах. Чтобы проверить потом это, геологи ссыпали шлихи в мешочки, надписывали место и время, когда и где они были взяты, и вместе с эвенками-проводниками отправляли на оленях на базы партий.
Неимоверно тяжелыми были первые шаги Тунгусской экспедиции. Приходилось пробираться по совершенно диким, первобытным местам. Вокруг стояла мрачная, безлюдная тайга. Иногда приходилось прокладывать дорогу топорами. По ночам будили звериные крики. Жутко становилось на душе, когда рядом с маленькой, беззащитной брезентовой палаткой вдруг раздавался рев медведя. Слабые не выдерживали, сдавались, поворачивали назад. Сильные сжимали крепче зубы и упорно продолжали идти вперед.
Они шли по самому сердцу тайги, через неисследованные доселе области. Солнце немилосердно жгло землю, выпаривая из болот и трясин пряные, дурманящие запахи гнилого мха. Ветра почти не было. Тучи серо-прозрачного невидимого гнуса наполняли воздух до того, что небо становилось черным. Стоило только на секунду приподнять черную паранджу-накомарник, как лицо, руки, все тело начинало гореть, словно покрытое ожогами. Маленькие, невидимые простым глазом «зверьки» рвали, царапали, грызли кожу.
Иногда душную неподвижность воздуха сменяли дожди. Несколько дней подряд с неба, затянутого сплошной свинцовой пеленой, уныло сыпался водопад мелких, надоедливых брызг. Тогда все вокруг давило, угнетало, рождало глухую тоску, отчаяние. Казалось, что все эти алмазы — неудачная, безнадежная затея, а все окружающее — дурной, болезненный сон, приснившийся в бреду.
Но дожди кончались, и опять на тайгу набрасывалось солнце, из глубины мхов поднимались влажные испарения, и терпкие запахи кружили голову, вызывали тошноту. Снова небо затягивали облака гнуса, и душное, томящее марево повисало между деревьями. Нужно было идти дальше. Геологи расшнуровывали палатки, в которых по нескольку суток пережидали дожди, навьючивали лошадей и оленей и снова уходили вперед по болотам и трясинам сквозь непролазные северные джунгли.
И все-таки они любили свою тайгу. Они любили ее за бесконечный простор, за то ни с чем несравнимое ощущение лесной дикой свободы, которую она дает и которой больше не найдешь во всем мире. По вечерам, когда спадала жара и немного унимался гнус, когда все шлихи были обработаны и по карте был проложен маршрут завтрашнего дня, они сидели у костров на берегах рек и пели песни о Ермаке, о первых покорителях суровой таежной целины.
Они любили тайгу за ту тайну, которая была в ней скрыта и к разгадке которой они так упорно стремились. Они любили ее за свою юношескую мечту, которая сделала их жизнь трудной, суровой, но зато наполнила большим содержанием. Они видели в тайге достойного противника, в борьбе с которым нужно было проявлять все силы, весь жар души.
…Дядя Миша (так теперь геологи звали Михаила Михайловича Одинцова) успевал побывать во всех партиях. Он появлялся везде неожиданно. В густой таежной тишине вдруг раздавался комариный рокот мотора, и над верхушками показывался одинцовский ПО-2.
— Дядя Миша в гости пожаловал, — безошибочно угадывали геологи, так как ошибиться было невозможно — в этих местах это был первый и пока единственный самолет.
Летчик, крторый летал с главным геологом по партиям, Иннокентий Куницын, удивлял даже видавших виды геологов. Летал он без карт — первую карту этих мест составляла сама Тунгусская экспедиция. Куницын будто помнил наизусть все небо, так безукоризненно точно выходила иной раз машина к затерянным посреди тайги палаткам геологов.
Однажды Куницын и Одинцов вылетели из Ванавары на факторию, расположенную на стрелке реки Чуни. Через два часа под крылом показалось место падения знаменитого Тунгусского метеорита — огромная заболоченная воронка. Тайга вокруг воронки была темная и росла кольцами.
— Отсюда до стрелки километров сто пятьдесят! — крикнул Куницын. — За час долетим!
Вдруг раздался страшный треск, и стало необычно тихо.
— Что случилось? — спросил Одинцов.
— Винт упал, однако, — невозмутимо ответил Куницын. — На тайгу садиться будем.
Высота быстро уменьшалась. Самолет перешел в пике. Одинцов зажмурил глаза и приготовился к удару. «Если ломать, то лучше шею, а не ноги», — пронеслось в сознании. Вдруг кабину тряхнуло, по дну зашуршало, заскребло, и неожиданно все кончилось.
Одинцов открыл глаза. Самолет лежал на небольшой болотистой поляне. Над самой тайгой Куницыну удалось вывести машину из пике и, заметив в сотую долю секунды между деревьями маленькое болотце, посадить на него самолет. Это вообще было какое-то чудо — сесть на тайгу, да еще без винта.
Забрав с собой оружие и документы, Одинцов и Куницын стали выходить из тайги. К фактории на стрелке Чуни они добрались не через час, а только через шесть дней.
Прилетая в партию, дядя Миша заражал всех своим оптимизмом, неутомимостью, весельем. Вечером, когда геологи, усталые и разочарованные (алмаза-то все еще не было]), возвращались в лагерь, Одинцов залезал на самый высокий пенек и говорил басом:
— Бледнолицые братцы-рудознатцы, вспомним же клятву тунгусских геологов: «Станем добираться до отменных камней-аспидов и даже до изумрудов, яхонтов и алмазов. По многим доказательствам заключаю, что и в северных недрах пространно и богато царствует натура!»
— И быть по сему! — хором заключали геологи клятву.
И сразу на душе у всех делалось светло и радостно. Теплая шутка заставляла забывать невзгоды и трудности. И уже потом, исподволь, между делом, расспрашивал дядя Миша о делах, смотрел шлихи, советовал, давал указания. Был он великим энтузиастом алмазов, и этот энтузиазм невольно передавался всем.
