Каменный пояс, 1975 - Шишов Кирилл Алексеевич (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Пайку другу отдай
и себя не жалей.
Снова
шаг одного
подгоняет другого,
и веселая,
звонкая искра души
зажигает нас
яростной силою снова:
Поскорей!
Приналяг,
поднажми,
поспеши!
Так с темна до темна —
день за днем — неустанно.
Сколько лет улеглось?..
Скольких нет среди нас?..
Помнишь,
грузно поднявшись со дна котлована,
мы спустились
в колодец глухих теплотрасс
обсушиться,
погреться от слякоти жесткой.
Крепко спали у труб,
как на летнем огне.
Что-то в полночь кричал
про кетмень и картошку
тот, веселый,
в бешмете
туркмен Кемине.
Кемине под бешметом
к земле прижимался.
Мы с тобою за ним —
голова к голове.
Где-то влево от нас
паровоз задыхался,
котлован заполнялся бетоном —
правей.
Явь, наверно, во сне
повторялась сначала,
и тяжелая тачка
тянула к земле.
Из-под ног
уходила земля и качалась.
И веселые искры
погасли в золе.
Лом врубается в камень,
огонь высекая,
и лопаты скрежещут,
подобно штыкам...
...Мы еще землекопы —
братва заводская.
Только стены поставим
и встанем к станкам, —
так парторг говорил —
тихо, просто и строго,
глянув каждому
жестким вопросом в лицо...
Я впервые за жизнь свою
видел парторга —
деревенский мужик,
в чем-то схожий с отцом.
Точно так же усы
над губою ершились,
седина из-под шапки,
мешочки у глаз.
Говорил,
а слова будто дело вершили:
— Нужно сделать за смену
Надежда на вас. —
Или голосу,
иль словам повинуясь,
как солдаты, стоим,
будто он командир.
И глазами,
душою к нему потянулись...
Встал и руку поднял,
как сигнал, бригадир:
— По местам!..
— Эх, да что!.. —
баламутный Егоркин
перебил:
— Закурить бы...
Позвольте у вас.
Нам, товарищ начальник,
нельзя без махорки.
Так душа истомилась,
что слезы из глаз...
И тогда началось:
осмелев не на шутку,
каждый просьбу свою
донести норовит:
— Если можно,
талоны бы нам на обувку...
— Измочалилась напрочь одежда!
— ...Горит!
— Фронт оружие ждет.
Все, что делаем — срочно.
А цеха не достроены —
стены без трасс.
За станками —
под ветром —
бригада рабочих...
Нужно сдать котлован.
Вся надежда на вас. —
А глаза —
до мурашек по коже —
спокойны
и холодно чисты,
как штыка острие.
Будто сам он прошел
все за Родину войны
и когда-то спасал
не однажды ее.
И опять полетели минуты, часы ли —
Пот стираю со лба
или капли дождя.
Пред глазами огни
или звезды застыли.
Или ветры над нами,
или трубы трубят.
Утра хмарь или вечер —
не помнили точно.
Кто-то выдохнул вдруг:
отдохнуть бы пора...
Только знали мы:
надо.
Немедленно.
Срочно!
...Был сегодня обед,
а быть может,
вчера?
Только скрежет и хруст.
Ни дымка самокрутки
да натужные вздохи,
да ветер шуршит.
Ломит ноги усталость
и голод — желудки,
и ничто этой силы
не заглушит.
Только видится мне:
он
под ветром буранным.
Деревенский,
сутулый,
похож на отца,
из бригады в бригаду
идет неустанно,
по цехам,
и забота не сходит с лица.
И тревожная,
горькая зоркость во взгляде,
и тяжелая воля в словах,
как судьба:
— Вся надежда на вас.
Хлеба нет в Ленинграде.
Время тратим.
За Волгой горят города.
А на сборке — костры,
высоки и лучисты.
Пламя сварки —
вновь сутки ребята без сна...
Танки прямо из рук
принимают танкисты —
цель одна
и тревога одна.
Ой вы, мысли о хлебе,
теперь не мешайте:
голосами родными,
дыханьем одним
фронт кричит нам:
— Давайте!
— Давайте!
— Давайте
танки, пушки, снаряды —
и мы победим!
Снова —
шаг одного
подгоняет другого,
и безмолвная,
звонкая искра души
зажигает нас
яростной силою снова:
Поскорей!
Приналяг,
поднажми,
поспеши!
АНАТОЛИЙ ИНЧИН
А НАЧИНАЛОСЬ ОНО В ЛИХОЛЕТЬЕ
Последний эшелон ушел из Новочеркасска под покровом темноты 7-го ноября, а через несколько часов в город вступили немецкие танки.
Алексей Сорокин с группой рабочих следовал с этим, последним эшелоном, груженным станками и оборудованием. Путь его оказался необычным: через Минводы — Грозный — Баку, затем морем до Красноводска, оттуда вновь погрузили оборудование вручную на платформы и по Турксибу — на Урал. Из Челябинска новочеркассцев направили в Усть-Катав.
Стояла очень суровая уральская зима, когда сюда прибыл последний эшелон и рабочие приступили к выгрузке станков и оборудования. В маленьком городе для такой массы людей жилья не хватало. Семьи размещались в вагонах, поставленных в тупики на станциях Катав-Ивановск, Запрудовка, Юрюзань... Езда до Усть-Катава занимала ежедневно 5—6 часов в один конец: магистраль Южно-Уральской работала с большими перегрузками, «зеленую улицу» давали литерным фронтовым поездам.
Подъемных средств не хватало, работа велась вручную, такелажным способом. Помещения не отапливались, люди то и дело подбегали к кострам, — они были разложены прямо в цехах, — чтобы хоть с минуту погреться. Как только заканчивался монтаж оборудования, станки сразу же пускались в работу, и тут же начинали поступать детали... Для обогрева в здании установили паровоз, но холод был страшенный, не помогали и поставленные у станков железные печки. И ни слова жалобы, упрека!
А люди были в буквальном смысле раздеты и разуты, особенно приезжие. Когда из Ставропольщины приехали на работу около шестисот рабочих, главным образом женщин, администрация завода обратилась в областные торгующие организации с просьбой продать им без талонов ватных чулок (чунь) — 500 пар, теплых хлопчатобумажных костюмов — 400 штук, мануфактуры для белья и одежды — 1000 метров, несколько десятков головных платков и немного валеной обуви. Заявка на обувь не была удовлетворена: валенки шли на фронт. Еще хуже обстояло дело с мужской обувью. Завод запросил из ресурсов района 5 тысяч пар лаптей. Но и их не оказалось в наличии. Тогда усть-катавцы наладили производство деревянных колодок, обшитых сверху брезентом. Такой обувью пользовались в любое время года, до конца войны.
Рабочие, а среди них все больше женщины и подростки, не считались со временем: не было случая, чтобы кто-то уходил из цеха, не выполнив задания. Среди рабочих основных профессий сразу же внедрили сменно-суточную систему организации труда. Каждый человек твердо знал, сколько он должен изготовить деталей в смену. Питание было нерегулярным, скудным. Варили капусту, у кого она была, по весне — крапиву и щавель. И все-таки, отказывая себе в лишнем куске хлеба, заводчане вносили свои сбережения в фонд обороны: на танковые колонны, самолеты, подводные лодки и корабли.
