Грустный день смеха (Повести и рассказы) - Дубровин Евгений Пантелеевич (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗

Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда.

Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком.

В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду, так как дело серьезное, наверняка будет расследование и надо крепко держать язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко и на нас, конечно, подозрение никогда не надет.

Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие. Хотя я заверил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел на меня с большим сомнением.

— Это плохо кончится, — буркнул он.

— Что «это»?

— Девчонки, вот что. Самый гадкий народ.

Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь замазку надо было во что-то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную газету.

— Все равно она старая, — сказал он. — С первого мая висит.

Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку.

— А теперь жмем на полную катушку, — сказал Виталька.

Вторая любовь (продолжение)

Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто-то ударил меня в грудь. Я узнал ее дом.

— Подожди, — сказал я Витальке. — Я на пять минут.

Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким-то парнем. Они отпрянули друг от друга.

— Тебе чего, мальчик? — Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была не она. Наверное, это была ее сестра. — Тебе чего, мальчик?

— Мне Лору…

— Лора спит.

— Мне по важному делу.

— Что это за важные дела в первом часу ночи? — спросила сестра строгим голосом. — Иди, иди, завтра придешь.

— Завтра будет поздно.

Парень засмеялся и что-то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: «А ты сама…» Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше походила на Лору, лишь чуть повыше.

— Закуришь? — спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком. С плеча свисал пиджак.

— Некурящий.

Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие-нибудь стекляшки.

— Поссорились, что ли?

— Да так…

— С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял?

— Понял.

В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись.

— Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит.

— Что делают дочки, когда мама спит? — сострил парень, набрасывая на Лорину сестру пиджак.

Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная — кому это потребовалось поднимать ее с постели? Из- под накинутого халата белела рубашка.

— Привет, — сказал я. — Не ожидала?

— Нет…

— Ты уже спала?

— Да…

— Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду.

— Ага…

Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка. Очень неудобно разговаривать через кадушку.

Я сделал шаг в сторону, но Лора тоже сделала, и между нами опять очутилась кадушка.

— Что ты несешь? — спросила она, когда молчание уже стало невыносимым.

— Замазку.

— Зачем?

— Так… Окна замажу. Дать тебе?

— Мы уже замазали.

— На… возьми…

Мне почему-то очень захотелось, чтобы она взяла замазку. Я протянул ей ком через кадушку. Она поколебалась, но взяла.

— Я хочу спать, — сказала она. — До свидания.

В калитке показался Виталька.

— Вы скоро тут кончите любовь крутить?

— Уже кончили! — Она взялась за дверь.

— Подожди… ты почему тогда не пришла?

— Потому, что оканчивается на «у».

— Очень остроумно.

— Как умею.

— Меня чуть волки не съели.

— Жаль.

Хлопнула дверь. Виталька потянул меня за рукав.

— Побежали, поздно уже.

Мы опять помчались по темным улицам. Когда райцентр остался далеко позади, Ерманский вдруг спохватился:

— А где твоя замазка?

— Отдал, — сказал я мрачно. Мне было жалко замазки. Ни любви, ни замазки…

Виталька остановился на полном скаку, словно конь, увидевший перед собой стену.

— Кому? — шепотом спросил он.

— Ей…

— Идиот! — закричал Виталька. — Ты знаешь, кто она? Дочь школьного завхоза!

Первая любовь (продолжение)

Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. И так и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня была слабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит, например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, не продаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения.

— Ты не знаешь девчонок, — сказал он. — Они ябеды от рождения. Вот посмотришь, выдаст с потрохами.

Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Из нашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошел сильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский дом.

Мы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно и притаились, ожидая, что же будет.

У Ерманских завхоз пробыл недолго.

Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом, особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливо зашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету.

— У-у, гад! — выругался Виталька. — Сколько на нем пацанов погорело… Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил.

Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успели сварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец он пришел, очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманил меня пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулся на меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью.

— Дело дрянь, — сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождя бревно. — Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя, и меня. Вызывали милицию, написали акт.

— Но ведь они нашли замазку…

— Дело не в замазке, хотя и это тоже… Дело стенгазете.

— При чем тут стенгазета? — удивился я.

— Оказывается, их нельзя срывать. Их сдают в архив.

Виталька был очень расстроен. Он считал, что его должны исключить из школы, а меня не принять.

Да, это были очень плохие новости. Представляю, как воспримет их отец… Остался только один выход — бежать. Бежать завтра же!

Мы долго молчали.

— Мать плачет, — сказал вдруг Виталька. — Но не в этом дело. Отец узнает — убьет. Он меня один раз за то, что стащил в физкабинете батарейку, три дня бил.

— Мне тоже достанется.

— Есть только один выход…

— Какой?

— Сказать, что нас послал Комендант. А Коменданту что они сделают? Из школы он все равно исключен.

Я покачал головой:

— Нет. Так нельзя.

— Он даже и не узнает. К нему никто и не пойдет.

— Все равно. Так нечестно.

— Честно… нечестно… Завтра с утра нас в школу вызывают… Узнаешь…

Весь день Виталька Ерманский уговаривал меня свалить все на Коменданта. Он приводил всевозможные, довольно хитроумные доводы. Например, он сравнивал Коменданта с камнем. Дескать, нес ты глечик с молоком, засмотрелся на красивую девчонку и упал. Если расскажешь все, как было, здорово влетит: не засматривайся, сопляк, мал еще. Если же сказать, что ты споткнулся о камень, то влетит меньше, а может, и совсем не влетит — с каждым может случиться. Ты не наказан, а камень — ему что? — лежит себе да лежит.

Пример с камнем меня не убедил. Тогда Виталька переключился на примеры из истории войн, на так называемые военные хитрости. Знал он их множество. Особенно он нажимал на троянского коня. Приволокли деревянного коня в город, а в животе сидят вражеские воины. Честно? Не очень. Но цель достигнута.