Пёс (Роман) - Маркиш Давид Перецович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Ваши документы, пожалуйста!
Советская выездная виза Захара — бело-розовая полоска бумаги с фотографией и надписью по-русски «на постоянное жительство в Израиль» — словно бы развеселила спросившего, человека, по всему, серьезного и даже склонного к мрачной оценке событий. Повертев документ белыми гранеными пальцами, он аккуратно его сложил, сунул в карман и уставился на Захара пристально, но без особого интереса. Удостоверения Додика, Вити и Толика он, как бы прикинув их вес на своей широкой и пухлой на первый взгляд ладони, вернул владельцам.
— Вы пойдете с нами, — сказал он Захару, и Захар вдруг, как удар тока, ощутил страх и смертную, вязкую тоску. Более всего его пугал и угнетал отрыв от его случайных приятелей, и он на миг представил себе на их месте Мышу, и как его уводят от нее. И это еще прибавило боли.
В полицейском участке его вначале, часа на два, поместили в большую комнату, посреди которой стоял стол и два стула. Сидеть Захар не хотел, он бродил по комнате, рассматривая плакаты, которыми были обклеены стены. С плакатов глядели на него террористы и террористки, изображения некоторых из них были аккуратно перечеркнуты крест-накрест: этих, очевидно, уже поймали и они сидели в тюрьме либо лежали в земле. Захар впервые в жизни видел изображения террористов в таком количестве.
Время от времени в комнату входили служащие, все больше в штатской одежде, и Захар, с трудом понимая их вопросы, раз за разом сбивчиво повторял свой рассказ о том, зачем он приехал в Германию, как пересек границу, когда уехал из Советского Союза и почему живет в Австрии. Один из опрашивающих предложил ему почитать арабскую газету, и в ответ на слова Захара о том, что он не знает арабского, недоверчиво ухмыльнулся и покачал головой. Другой, в форме младшего офицера полиции, заметил тоном проницательного следователя:
— Вы ведь прекрасно знаете наш язык. Зачем вы делаете вид, что едва понимаете?
— Я учил в школе английский, — возразил Захар, — и то все уже забыл.
— Все евреи говорят по-немецки! — прикрикнул офицер.
— Но я русский! — оправдался Захар.
— Бросьте! — офицер раздраженно взмахнул рукой. — Вы же едете в Израиль, вот тут написано… — он потряс перед носом Захара бело-розовой советской визой.
К вечеру Захара перевели в общую камеру, а утром, взяв с него расписку в том, что он больше никогда не пересечет германских границ, отвезли его на аэродром и посадили в самолет, следующий в Вену.
Куда он летит, Захар узнал уже в самолете, из капитанского радиосообщения; в полиции ему объявили только, что он выдворяется из Германии. Сидя в самом хвосте полупустого самолета, в кресле у окна, он перелистывал в памяти вчерашний день и, прижавшись лбом к холодному стеклу, благодарил Бога за то, что возвращается к Мыше. Зеленая дымка над Мюнхеном вспоминалась ему, и его пробирал озноб. Он устал, ему хотелось в его кухню — сидеть там за квадратным столом и не выходить никуда. Запереть дверь на замок и сидеть дома.
Самолет приземлился точно в соответствии с графиком, и Захар, расстегивая привязной ремень, вздохнул освобожденно. Открыли дверь, подали трап. Спеша, спустился Захар на землю. У трапа его ждали два полицейских — офицер и рядовой.
— Господин Захар Артемьев? — не смешно, а страшно и грозно коверкая имя Захара, спросил офицер. — Идемте в машину.
Машина с шофером, с включенным мотором стояла по другую сторону самолета; ее не видно было с трапа. «На проверку повезут, — догадался Захар. — Справку, наверно, новую дадут или удостоверение какое-нибудь выпишут». Захар плохо разбирался в документах.
Описав широкий полукруг, машина миновала здание венского аэропорта и понеслась на окраину летного поля. Там, оцепленный автоматчиками, одиноко стоял большой самолет. Машина подрулила к трапу, офицер распахнул дверцу.
— Быстрей! — скомандовал офицер, выталкивая Захара из машины и выходя вслед за ним. — Поднимайтесь!
Стюардесса с верхней площадки трапа призывно махала рукой. Автоматически переставляя ноги, Захар поднялся в самолет, офицер, жестко поддерживая его под локоть, шел за ним. Не успел Захар переступить круглый порожец, как стюардесса, улыбнувшись, ловко и быстро задвинула дверь. Полицейский офицер сбежал по трапу, трап отъехал.
Захар огляделся затравленно — самолет был полон, пассажиры возбужденно разговаривали, и Захар с ужасом уловил обрывки русской речи.
— Капитан Зэев бар-Гиора приветствует репатриантов на борту своего самолета, — как сквозь глухую стену донеслось до Захара, и он с трудом сообразил, что говорят, действительно, по-русски. — Наш самолет следует по маршруту Вена — Тель-Авив. Сядьте, пожалуйста, на свои места и застегните привязные ремни.
Захар сел, застегнул, закрыл глаза. Он слышал рев двигателей, чувствовал разбег и взлет, и как самолет капитана Зэева бар-Гиоры ушел в небо.
Тот странный и причудливый факт, что Захар летит в Тель-Авив, в еврейскую страну Израиль, никак на него не действовал; с теми же точно чувствами он летел бы сейчас в Бразилию или Гренландию. Его мучило, физически мучило его то, что с каждой минутой полета он становился на сколько-то там километров дальше от Мыши и от того обжитого уже угла, который он с некоторыми оговорками считал все же своим.
Люди в самолете не интересовали его. Он их и не видел, погрузившись в свое совершенное, беспросветное отчаяние. Что он будет делать в Израиле, на другом краю земли? С кем говорить, кому объяснять? На какие деньги вернется назад, на какие деньги даст телеграмму Мыше? Вот, он выйдет из аэропорта, и потом… Потом для него все прерывалось, все перекрывалось черным щитом, непроницаемым, как смерть.
Официантка принесла ему обед, и он сжевал его жадно, без остатка. Но, спроси его, что он ел — он не смог бы ответить.
После еды, однако, что-то изменилось в его состоянии: шум вокруг него, прежде монотонный, разделился на гул двигателей, на разговоры соседей. И, наконец, до него дошел смысл обращенного к нему вопроса:
— Простите, а вы сами откуда будете?
Спрашивал круглоголовый здоровячок со стальными зубами, с двумя рядами медалей и орденов на груди черного потертого пиджачка. Действительно, откуда он: из Мюнхена, из Вены? Или из Ленинграда?
— Вы не с Киева? — помог Захару Здоровячок. — Мне ваше лицо, как будто, знакомое.
Первый вопрос эмигрантов: «Вы откуда?» И если даже и не оттуда, откуда бы особенно хотелось, — все равно приятно из уст незнакомого человека услышать имя знакомого города.
— Я из Ленинграда, — сказал Захар.
— А я с Киева, — дружелюбно сообщил Здоровячок. — Михал Наумыч меня зовут, будем знакомы. В Израиле, говорят, по отчеству не полагается — так что просто Миша.
— Не полагается? — спросил Захар. — А почему?
— Ну, не знаю! — пожал плечами, позвенел медалями Миша. — Не полагается.
Он вытащил пачку «Севера», протянул Захару, а потом закурил сам. Вдохнув вонючий дым, Захар вдруг почувствовал расположение и близость к этому Мише, курящему в самолете Вена — Тель-Авив дешевые русские папиросы.
— А я в туалет ходил, — продолжал Миша, — гляжу — вы вроде спите, а лицо все ж таки знакомое… У вас там родня или как?
— Где? — спросил Захар.
— Там, — Миша кивнул в окно. — В Израиле.
— Нет, — сказал Захар. — Никого нет.
— Ну, ничего, — обнадежил Миша. — Женитесь, семью заведете. У меня, вон, жена сидит, да сын с женой, да внучка. Во-он, видите? А сестра в самом Тель-Авиве живет, четыре года, как уехала.
Евреи летели в Тель-Авив, к сестрам и не к сестрам, и Захару Артемьеву неловко было признаться им в том, что он, Захар, летит вместе с ними по недоразумению, что он русский человек и что Мыша ждет его в Вене. Мыша никогда не была для Захара еврейкой, как и русской не была: что-то такое, чего нельзя было объяснить и истолковать, помещало ее в стороне и от таинственного еврейства, и от привычного милого русопятства на некое возвышение. Может быть, это происходило оттого, что в жилах Мыши текла кровь той же закваски, что и в жилах Иисуса из Назарета, а может, просто Захар любил Мышу и не понимал, как он может быть без нее — один или с кем-нибудь, не с ней.
