Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— Как называлась твоя статья?
— Я говорю не о статье.
— А о чем?
— О том, о чем писать нельзя.
— Ты просто болтун, извини за грубость. Ты много говоришь и мало делаешь. Я слышал от тебя много метких и ядовитых замечаний о разных недостатках.
— Я не прав?
— А где статьи?
— Чудак! — Олег принужденно рассмеялся. — О недостатках, о которых я болтаю, — он подчеркнуто громко произнес последнее слово, — о таких недостатках статьи писать бессмысленно. Их не напечатают.
— Я тебя спрашиваю: ты написал эти статьи? — упрямо допрашивал Валентин.
— Я знаю, что их не напечатают, — упрямо повторял Олег.
— Вот когда ты их напишешь, тогда и будем разговаривать, — весело сказал Валентин, которому стало ясно, что так спорить можно без конца. — Одно дело — кричать, другое дело — писать. Писать правду многим не под силу. Еще труднее отстаивать правду. Я знаю много случаев, когда у журналистов не хватало упорства, смелости или желания довести дело до конца, по-настоящему рискнуть. Они бросали дело на полпути и за кружкой пива до сих пор жалуются, что их таланты затирают. А я считаю так: надо писать, не заботясь, напечатают или нет. Написать, а там видно будет. Мы с тобой виноваты, что Копытов в руководящем кресле сидит.
Олег ответил удивленным, непонимающим взглядом, поднял руку, чтобы прикоснуться к краям шляпы, но скривил губы и махнул рукой, сказав:
— Я остаюсь при особом мнении.
Взвыла пурга. Валентин испытывал приятное чувство от того, что колючий ветер слепит глаза, обжигает лицо, заставляет повернуться к нему спиной. Его охватила усталость, как после драки. Сознание было возбуждено, словно он решил трудную задачу, сверил ответ по учебнику — правильно.
Он не чувствовал ветра. Лицо одеревенело, больно было шевельнуть мускулами. Он направился в редакцию.
Копытов встретил его обрадованно, крепко пожал руку, предложил папиросу, спросил:
— Ну, как делишки? Я уж хотел к тебе рассыльную послать, узнать. Может, заболел или еще что. Самочувствие-то нормальное, надеюсь?
Тяжесть отлегла от сердца, Валентин весело кивнул.
— Ну и хорошо, ну и молодцом, всегда бы так, — продолжал Копытов, но уже озабоченным тоном, — в нашем деле выдержка, понимаешь ли, нужна. Без нее нельзя. Меня вчера в обкоме пропесочили, будь здоров. И ничего, спасибо за критику сказал. Ты работенку-то ищешь?
— Работу? — недоуменно переспросил Валентин. — Зачем?
— Не святым духом питается человек. Зарплатой.
— А я решил, что вы… — растерянно пробормотал Валентин. — Зачем же вы со мной так разговаривали?
— А что? — в свою очередь удивился Копытов: — По-человечески. Я, может, ночь не спал, соображал, как тебе помочь. Я, когда тебя увольнял, не о кресле думал, не о себе и не о тебе, а о нашем общем деле — о газете. За нее я ответственность держу. Ответственность! За нее мне, так сказать, деньги платят.
— За ответственность или за работу? — вырвалось у Валентина.
Копытов с сожалением посмотрел на него и предложил великодушно:
— Пиши заявление. Уходи по собственному желанию.
— Увольняйте, дело ваше, — с отчаянием проговорил Валентин. — А по собственному желанию я не уйду. Никакого желания не испытываю.
— Получай расчет, — Копытов с сердцем отшвырнул от себя пачку бумаг.
Уволен… Не укладывалось в голове, не верилось. Это было настолько нелепо, что трудно было сосредоточиться, заставить себя думать, решить, что же делать.
— Где пропадал? — сердито спросила Лариса, разыскавшая его в коридоре. — Я уже хотела бежать к тебе домой.
— Неважно, где я пропадал. Важно, где я теперь буду, — жалобно ответил Валентин, которому вдруг подумалось, что бороться с Копытовым бесполезно.
— Мы были вчера в обкоме комсомола у товарища Тополькова, — иронически проговорила Лариса. — В университете вместе учились. Он исторический факультет окончил. Раньше при встречах хоть о здоровье спрашивал, теперь кивает. Пытались с ним по душам потолковать… Нет, надо писать в цека! Ты знаешь, я изнервничалась. Дальше некуда. Сдерживаюсь из последних сил. Еще немного и кричать начну. — Лариса тряхнула головой и горько улыбнулась. — Надоело.
— Ничего, — зло ответил Валентин и с мальчишеским задором добавил: — Помяни мое слово, не кто-нибудь, а мы радоваться будем.
— Будем, — вздохнула Лариса, — когда-нибудь… Я ведь и работаю, и маме вида не подаю, и не плачу, даже спать себя заставляю. А вдруг не сдержусь?.. Мамаша олегова меня изводит, звонит чуть не каждый день. Мерзости разные говорит, деньги предлагает. И Олег… молчит.
Валентин проводил Ларису до кабинета, словно по дороге ее мог обидеть кто-нибудь.
— Ты чего на меня уставился? — спросил Копытов.
— Из любопытства, — насмешливо ответил Полуяров. — Что делать будем?
— Работать. Долг свой выполнять. В мелочах не возиться,
Полуяров, будто соглашаясь, кивнул и заговорил, нарочито небрежным тоном:
— Есть, Сергей Иванович, один закон природы — переход количества в качество. Из мелочей со временем крупные вещи складываются. Даже мировые события. Но с каких пор человеческие переживания стали мелочами? Извини, но меня поражает твое невнимание к людям. Вышвырнул из редакции молодого способного журналиста…
— Не вышвырнул, а уволил.
— Вышвырнул! — Полуяров встал. — Надо кончать эту волынку! Если слушаться совести, я должен идти в обком и сказать, что тебя пора снимать с работы. Не могу больше терпеть. Мешаем мы друг другу, не понимаем друг друга. Либо ты прав, либо я. Надо разобраться.
Копытов снял очки, покрутил их в руках, помолчал и сказал убежденно:
— Мы не в частной лавочке, Паша. Нельзя нам, понимаешь ли, лирикой разной заниматься. Какие тут могут быть переживания, когда работа — главное? Кому какое дело, что у Копытова, например, дома дела неважные? Он обязан газетой руководить. Это с него и спрашивают. Мы с тобой не муж и жена, а руководители идеологической организации, коммунисты. Нас партия на ответственный пост поставила. А ты: не сошлись характерами. Смешно!
— Грустно. Партия на пост поставила, партия и снимет.
— Ты брось! — буркнул Копытов, отвернувшись. — Ты партию не трогай. Я за нее, знаешь, сколько сил отдал! Ты брось философией заниматься, работай. — Копытов помолчал и спросил с сожалением: — И ты… как это?
— Брут?
— Вот-вот…
Дверь с шумом растворилась, ударилась о стену. На пороге стояла Маро.
— Ты что?! — закричал Копытов. — Чего надо? Маро, четко отстукивая каблуками, подошла и положила на стол листок бумаги.
— Прошу уволить, — прочитал Копытов. — Ты в своем уме?
— Девушкам нельзя так говорить, — тихо произнесла Маро. — Я вам скажу, что вы совсем плохой человек, вас никто не любит. Да. Зачем Лесного уволили? Нельзя хороших людей с работы выгонять. Я уйду.
— Не торопись, — сказал Полуяров.
— Держать не буду, — отрезал Копытов, — подумаешь, золото. Будто я секретаршу не найду.
Маро была гордой девушкой. Она действительно ушла из редакции, никому не пожаловавшись на свою беду. Полуяров не успел с ней даже поговорить.
У Копытова была хорошая черта: он всегда мог забыться в работе, какие бы неприятности ни посещали его. Стоило ему сесть за стол и взять в руки перо, как он забывал обо всем, даже о крупном разговоре с первым секретарем обкома комсомола.
Но сегодня Копытов не узнавал себя — не работалось. Он вошел в кабинет Полуярова и сказал:
— Воду мутишь, Паша.
— Снимут тебя с работы, — ответил Полуяров, не оторвавшись от бумаг.
И вдруг Копытову все стало понятно. Он облегченно вздохнул и проговорил:
— Не надейся. Я знаю, кто на мое место метит, кто против меня коллектив восстанавливает, кто за моей спиной в прятки играет. Ты, Паша. Ты яму роешь. А кто в нее упадет?
Полуяров взглянул на него спокойно и снова уткнулся в бумаги.
Вечером к Копытову зашел Николай Рогов.
— Мне нужно посоветоваться с вами, Сергей Иванович, — осторожно начал он. — Я беспокоюсь не о себе…
