Жаркие перегоны - Барабашов Валерий Михайлович (книги читать бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
— А вы, Василий Иванович, нужный гость.
Желнин засмеялся.
— Вы и на работе такая же?
— Какая?
— Прямая.
— Ну... всякая бываю, — засмеялась и Гвоздева.
Желнин встал.
— Спасибо вам за чай, Капитолина Николаевна. И вообще... Мне пора: кое-что надо сделать в управлении, селекторное скоро.
Капитолина Николаевна тоже поднялась. Он взял ее руки в свои, и она не противилась. Стояла перед ним по-домашнему простая, со струящимися по плечам каштановыми волосами, казавшаяся без каблуков меньше ростом.
— Можно я еще приеду, Василий Иванович?
— Приезжайте, — он сжал ее пальцы. — Только вот с этими цистернами...
Ладонью она накрыла его губы.
— Не надо. Догадываюсь, что не принесла вам сегодня радости... Я за вас волноваться буду, Василий Иванович!
Только сейчас, вернувшись от Гвоздевой и оставшись один в неестественной какой-то тишине кабинета, Желнин отчетливо, всей кожей ощутил надвигающееся... Наверно, до этого момента он успокаивал себя: ничего, мол, страшного не произошло, в столкновении «России» с цистернами он ю р и д и ч е с к и не виноват, потому что приказов никаких не отдавал, и в этом легко убедиться. Он лишь п о п р о с и л Степняка...
Но теперь вся эта словесная казуистика показалась ему смешной. Что значит — не отдавал приказа? Он — лицо официальное, первый заместитель начальника дороги, и его просьбу тот же Степняк вправе толковать как п р и к а з. Неважно, как он, Желнин, сказал об этом — важна суть.
Плюхнувшись на первый попавшийся стул, Желнин правой рукой стал тереть грудь: закололо, сжало обручем сердце. Пальцы его массировали мякоть груди, чувствовали под нею твердые бугорки ребер.
Кажется, легче... Жаль, ни валидола под рукой, ничего. А звать — кого? Татьяна Алексеевна давно шла, дежурный вахтер внизу, далеко... В больницу позвонить, в «неотложку»?
Ах, черт! Не продохнуть, больно.
Плыло у Желнина перед глазами: жалко было себя, очень жалко... Но нет, так просто он не даст себя слопать. Нет, шалишь!..
III.
До звонка заместителя министра все уже казалось Уржумову ясным, определившимся: он честно расскажет на бюро обкома и о собственных просчетах, и о просчетах министерства, — вскроет причины нынешнего затяжного сбоя в работе магистрали. Расскажет и о последнем приказе, явно не жизненном, не подкрепленном технически. А дальше что? Как воспримется это его выступление? Да, конечно, раздадутся голоса: вот, мол, принципиальный, смелый товарищ, молодец! Но ведь такое выступление крайне обострит его отношения с министерством, с Климовым — отступать потом будет некуда.
Значит, оставить все как есть? Расписаться в собственном бессилии, не попытавшись что-то изменить? Тогда вот и будет прав Климов: старик Уржумов, по всем статьям старик!
Да, так, как сегодня, замминистра никогда не говорил с ним, Уржумовым. И разве сбросишь со счетов т а к о й звонок? Нет, не сбросишь. Что ж тогда — послать на бюро Желнина, сказавшись самому больным? Гм, идея, конечно... А, какая к черту идея — просто трусость. Знать, что в обкоме в этот день решается многое, очень многое, — и сидеть дома, прикрывшись больничным листком?! Нет, он д о л ж е н быть на этом бюро и должен сказать всю правду, какой бы суровой она ни была, и что бы потом с ним самим, л и ч н о, ни случилось...
Большими, тяжелыми шагами ходил Уржумов по своему кабинету. В окна потихоньку заползали синие сумерки, в домах напротив загорелись уже огни. На улице поднялся ветер, он трепал истомившуюся в зное листву управленческого сквера, гнал из каких-то закоулков пыль. Перед окном завис на мгновение клок бумаги, потом вихрь унес его.
Зазвонил телефон. Уржумов сел за стол, взял трубку — звонила жена. Спокойно спросила, будет ли он к ужину, и он так же спокойно ответил, что нет, наверное, не будет. У него еще масса дел, сейчас уже девятый, а в десять селекторное, которое он будет проводить.
Жена молчала, ждала чего-то еще, и он прибавил, что, быть может, и придет, заскочит на пару минут, пусть она приготовит ему термос с кофе и бутерброды с колбасой.
— У тебя сегодня трудный день, Костя? — спросила жена.
— Да, Лера, очень трудный, — честно сказал он. — Просто чертовски трудный. И когда он только кончится?!
Жена сказала, что приготовит ему кофе и бутерброды и будет ждать его, положила трубку; а Уржумову вдруг остро захотелось домой, к спокойной своей седой Лере, не баловавшей его ласками, — сесть с нею рядом на диван и смотреть телевизор. Снова, как там, в Москве, пришла тоскующая боль по навсегда теперь утерянным часам и дням — годам! — которые он оторвал от семьи, отдал этому и другим кабинетам... В следующую секунду разумом он уже возразил себе, даже стыдил какого-то иного Уржумова, вдруг раскисшего, захотевшего домой, старался вернуть свои мысли и настроение в деловое, привычное русло. Вспомнился Бортников, его утренний визит на Сортировку; Забелин со своими идеями; Бойчук... Эх, Бойчук! Хороший же был диспетчер! А что натворил! В голову не укладывается... Но почему все-таки произошло на его участке ЧП? Такой опытный работник, в передовиках, помнится, ходил... Надо, пожалуй, с утра завтра разобраться во всем... А женщина та, из «России», как она себя чувствует?
Уржумов нажал кнопку вызова секретаря. Дверь вскоре открылась, но вошел помощник, молча стал у края ковра.
— Что вы сидите, Александр Никитич? — удивленно спросил Уржумов. — Девятый час уже.
— А вы, Константин Андреевич? Ровно двенадцать часов за столом.
— Я!.. Я зарплату за это получаю.
Помощник улыбнулся, и горбоносое, некрасивое его лицо стало мягче, сошла с него обычная строгость.
— Лидия Григорьевна ужинать побежала, попросила меня присмотреть тут за вами.
Уржумов фыркнул.
— Боишься, украдут? Сам-то домой почему не спешишь?
— Чего спешить! Вы сидите, и я сижу: вдруг понадоблюсь. — Помощник подошел к уржумовскому столу, сел сбоку. — Кот у меня был, сиамский... — он развел руками, — пропал куда-то. Вот, объявления сидел писал: кто найдет — премия десять рублей. Жена из отпуска с дочкой вернутся, они меня за этого кота — ух!.. С соски его кормили.
Помощник смотрел на Уржумова какими-то незнакомыми, совсем не взрослыми глазами.
— Ладно, держи хвост пистолетом! — Уржумов устало потянулся — и тотчас боль в спине дала себя знать. Боль эта напомнила Уржумову, зачем он вызвал к себе помощника.
— Что там с пассажиркой с «России», Александр Никитич? Вы звонили?
— Да, минут десять назад разговаривал с главврачом, Константин Андреевич. У женщины начались роды. Травма оказалась серьезной, и роды, как мне сказали, сложные. За исход Зоя Ивановна не ручается — всякое может случиться...
— Да, конечно.
Уржумов физически вдруг ощутил себя рядом с мучающейся женщиной, увидел ее полные боли глаза. «Ты уж постарайся, милая», — подумал он, сердцем понимая, что дорога отвечает теперь за жизнь и здоровье этой женщины и ее будущего ребенка.
Отпустив помощника, Уржумов долго сидел в странном каком-то оцепенении. Его собственная жизнь и дело, которому он отдал больше тридцати лет, вдруг высветились в сознании по-новому, с иной стороны, — в общем-то знакомой, но заставляющей сейчас предельно откровенно говорить с самим собой. Он знал, конечно, что вступил в ту пору жизни, когда проверяется высшее назначение каждого, когда становится понятно, для кого и чего ты жил на земле, и что намерен оставить в этом мире.
О разном думалось Уржумову в этот оставшийся до начала селекторного совещания час. Мысли теснились, перескакивали с одного на другое, — и все же недавней сумятицы в душе не было. Все становилось на свое привычное, знакомое место, вытесняя накипевшее, наслоившееся за этот долгий жаркий день.
