Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— В таком случае кто же виновен в смерти Салимовой?! — возбужденно перебил его Янгура.
Мансур помолчал какую-то минуту, потом твердо ответил:
— В том, что случилось на операции, виновен только я, Более подробное расследование покажет степень моей виновности, и я готов отвечать. Но совершенно несправедливы здесь нападки на Самуила Абрамовича и на Татьяну Степановну…
— Поймите! — опять перебил Янгура. — Вы просто не имели права браться за эту операцию. А более опытные коллеги не удержали вас от самонадеянного шага. Именно в этом они и виноваты. Что касается вас… Складывается впечатление, что там, на Севере, никто не контролировал ваши манипуляции операционным ножом. Но здесь — Казань! Один из медицинских центров страны… — Янгура сделал паузу. — Чего уж там, надо признать — и я не раскусил вас. Вы здорово научились пускать пыль в глаза… Однако пора делать выводы. Я полагаю, вам и самому ясно, что вы не можете оставаться моим ассистентом. Вопрос о том, допустимо ли оставлять вас в больнице хирургом, будет решен в ближайшем будущем, после обстоятельного расследования гибели больной.
Янгура закончил свою речь веско и угрожающе. Но всё эти угрозы были ничто в сравнении с угрызениями совести, мучившими Мансура. Перед его глазами все время стояло кроткое, печальное лицо Дильбар, освещенное сквозь окно лучами вечернего солнца. Она всецело доверилась Мансуру, а он не смог оправдать ее доверия… Пусть даже не по его вине, но у человека отнято самое драгоценное — жизнь. И что бы ни показали расследования патологоанатомов, от единственной страшной правды никуда не скроешься.
Мансур вышел из кабинета совершенно обессиленный, не дождавшись конца совещания. Опустив голову, он шел по коридору, спускался по лестнице. А перед глазами — снова и снова лицо Дильбар. Она словно шептала укоризненно: «Что ж вы сделали со мной?»
На улице было уже темно, но грустное видение не покидало Мансура. Ему стало жарко. Он расстегнул пальто и все же не почувствовал облегчения. «Что ни говори, я виноват… я должен держать ответ прежде всего перед судом беспощадной совести… И в приговоре этого судьи нет места снисхождению… Так, только так».
Погруженный в безрадостные мысли, Мансур начал озираться вокруг, как человек, теряющий рассудок. Остановился перед зеркальной витриной какого-то магазина. На него глянуло лицо совершенно незнакомого человека, исхудавшее, с глубоко запавшими глазами. Этот человек сейчас никому не нужен. Он одинок. И не заслуживает снисхождения.
Чувство одиночества превратилось в нестерпимую, жгучую боль. Куда идти, с кем поделиться горем?.. Где-то вдали, в тумане, снова и снова мелькает неясный облик Гульшагиды. Будь она в Казани, он не посчитался бы с тем, что наступает ночь, пошел бы к Гульшагиде… и все рассказал бы ей… «А что я рассказал бы? — в упор спросил он самого себя., И ответил: — Рассказывать-то, пожалуй, нечего! Все ясно. Я просто хотел бы облегчить свои страдания за счет сочувствия других».
Едва переступив порог своего дома, он сейчас же возбужденно спросил Фатихаттай:
— Где Гульчечек?!
Вид у него, наверно, был страшный. У Фатихаттай даже лицо побледнело.
Он взял на руки выбежавшую навстречу дочку, долго смотрел на нее странными глазами.
Но тут раздался звонок. Быстро вошла Татьяна Степановна. Этой женщине не было и сорока, а сейчас она выглядела пятидесятилетней. Серые глаза широко раскрыты, растрепанные белокурые волосы выбились из-под шапочки.
— Мансур Абузарович, вы дома?! Вот хорошо!..
Мансур резко отвернулся.
— Не надо, Татьяна Степановна… Не надо…
— Будьте мужчиной. Мансур Абузарович. Мы не имеем права терять голову…
Татьяна Степановна пробыла у Тагировых до позднего вечера, не уставала ободрять Мансура:
— Бороться надо, Мансур Абузарович! Нельзя допускать, чтобы нас обвинили в преступной халатности. Мы честно делали свое дело.
— Не успокаивайте меня! — твердил Мансур. — Я все равно не прощу себе… Вы подумайте, она доверилась мне, а я…
За чайным столом Татьяна Степановна, несколько смягчая обстоятельства, сочла необходимым рассказать семье Тагировых о случившейся беде. Все, конечно, ужасно встревожились. Внешне Абузар Гиреевич держался вроде бы спокойней других, но именно он глубже других понимал, что значит для хирурга гибель больной на операционном столе. Нет, он не утешал Мансура. Он по-своему — и по-мужски и как врач — разделял его горе. Возможно, именно в таком понимании больше всего и нуждался Мансур.
Проводив Татьяну Степановну, Абузар Гиреевич позвал сына к себе в кабинет. Усадил его рядом с собой на диван. Они долго сидели молча, не глядя друг на друга.
— Нелегкая у нас работа, — произнес наконец Абузар Гирревич. — Путь наш не усыпан цветами. Пожалуй, горя мы видим больше, чем радости. Каждый день, каждый час идем по тропинке на краю пропасти, преодолевая крутые подъемы и неожиданные повороты. Это, Мансур, не только мой слова, это слова многих лучших ученых, посвятивших свою жизнь медицине. Но никто насильно не тянул нас на этот путь. Мы сами его избрали. Нет для нас дороги к отступлению. И не потому, что мы цепями прикованы к своей судьбе, а потому, что совесть нам не позволит отступить или даже отойти в сторону…
— Это, отец, известные истины. Мы слышали их еще студентами, — устало сказал сын.
— Верно. Но студентами мы только слышим справедливые слова, а позже начинаем испытывать это практически. Вот тут и проверяются качества человека. Тут и нужна стойкость. Впрочем, все это, Мансур, известно тебе. Я не столько для тебя говорю, сколько для себя.
Сын недоуменно взглянул на него.
— Да, да, я не оговорился! — подтвердил профессор. — Все это я пережил, Мансур. И до сих пор переживаю… — Он с болью рассказал о гибели Анисы Чиберкеевой. И продолжал: — Это — всего лишь случай. Но ведь наша мука тянется всю жизнь. И всю жизнь мы должны терпеливо выносить ее. Если врач теряет силы и мужество, сгибается перед трудностями, он перестает быть врачом. Он становится преступником. Единственное, что остается нам, — стараться всеми доступными средствами как можно чаще побеждать смерть. Наша окончательная победа где-то еще очень далеко, впереди, а пока — терпи, не падай духом, борись!
Они долго сидели в этот вечер — отец и сын. Потом Мансур, несколько ободренный, поднялся:
— Спасибо, отец!
— Меня, Мансур, не за что благодарить. А вот перед Татьяной Степановной ты должен преклоняться. Да-с!
— Она все до конца сказала вам? — спросил Мансур, побледнев.
— Мы врачи, Мансур. И — сам знаешь — между собой должны называть вещи своими именами. Не в обиду будь сказано, Мансур, — эта женщина держится более мужественно, чем ты…
Всю ночь профессор не сомкнул глаз. У него не было неотложной работы, он просто сторожил Мансура и несколько раз за ночь, подойдя на цыпочках к его двери, прислушивался к тому, что делается в комнате. И только убедившись под утро, что Мансур наконец заснул, забылся и сам тревожным сном.
На следующий день после гибели Салимовой в клинике состоялась патологоанатомическая конференция. Глубоко и всесторонне были разобраны и обсуждены объективные причины смерти на операционном столе. Высказались решительно все участники конференции. Янгура предпочел остаться в стороне. Он только напомнил, что на предыдущем совещании уже высказал свое мнение.
Ну, а Мансур?.. Заключительную речь пожилого кругленького, с белой бородкой старшего патологоанатома он слушал с таким видом, как слушают окончательный Приговор суда. Патологоанатом доложил, что операция проводилась с соблюдением всех правил, что смерть наступила в результате паралича сердца. Вины хирургов тут нет. Существующие аппараты, предварительные анализы и общий уровень современной науки — пока что еще не дают всех ста процентов уверенности в том, как в конечном счете поведет себя сердце оперируемого с такой "конструкцией» как у Салимовой. Во всяком случае, противопоказаний к операции не было.
