Кожаные перчатки - Александров Михаил Владимирович (читать книги полные .TXT) 📗
Пытался даже помочь, когда что-нибудь у них заедало, когда ругался оператор, а угли в юпитерах, зашипев, долго не желали накаливаться.
— Небось напряжение упало!
— Знаем без тебя…
Никакого у них не было ко мне почтения. Ну никакого. Особенно, по-моему, после того, как я появился на съемочной площадке перекрашенным в яркого блондина.
То, что заняли пятерку, показалось мне хорошим предзнаменованием. У чужого не займут.
Не знаю, пятерка была тому причиной или просто притерлись ко мне постепенно парни, учуяли, что я, несмотря ни на что, свой, но однажды после изнурительной съемки на набережной сами окликнули меня:
— Можно тебя на минуту, ваше степенство?
Я еще не остыл, был весь в образе моего киногероя. Мне казалось, я был уверен, что никогда еще не играл с таким вдохновением. Я видел сам, как значительно переглядывались Азарий Аронович и оператор, слышал своими ушами, как режиссер кричал оператору:
— Ленечка, без дублей прошу, упаси бог!..
Это было равносильно высшей похвале, полному признанию актера. Значит, настолько вошел я в роль, вдохновлен, неповторим, что все получается, все превосходно. Но-моему, я даже приметил завистливое чувство в глазах Павла Михайловича, моего дорогого партнера.
— Все без дублей, Ленечка! Ты понял меня?
Суетились помрежи, гримеры. У всех был растерянный вид — ведь они присутствовали при важном событии, редкой актерской удаче.
Я все больше вдохновлялся, рамки моего участия в эпизоде мне уже представлялись узкими, и я требовал, как это позволял себе иногда Павел Михайлович, кое-что переделать в роли, добавить.
— А что, если я скажу тут еще пару слов? — говорил я Азарию Ароновичу. — Пару слов добавлю?
— Добавляйте, родимый, — поспешно соглашался Азарий Аронович. — Делайте, пожалуйста, все, что вам угодно…
Это был триумф. Как я жалел, что на съемку не могла прийти Таня!
Погасли подсветки, онемели огромные зеркала, гримерша снимала ваткой грим с моего разгоряченного неслыханной удачей лица.
— Можно тебя на минуту, ваше степенство?
Редела толпа, обступавшая место съемки. Медленно оставляло меня вдохновение.
— Чего вам, ребята?
— Дело есть…
Между нами говоря, это было не очень кстати. Дал им пятерку, что еще надо от меня? Могли бы приятели догадаться, что если я с ними хорош, то все-таки мы не ровня, что мне, только что пережившему священные минуты вдохновения, сейчас совсем не до них.
Но пусть не подумают, будто я задаюсь. В сущности они не виноваты в том, что кое-чего не дано понимать.
— Выкладывайте, какие дела?
Честное слово, я сейчас немного любовался собой, имел на это право. Вот что значит — настоящий парень! Смотрите, только что блистательный успех, режиссер кричал, все слышали: «Съемка без дублей!» — а теперь как ни в чем не бывало разговариваю на равных с ребятами в драных спецовках!
— Выкладывайте…
Они сказали, что меня обязательно хочет видеть один человек. Приходил, отозвал Мишку: «Пусть, говорит, придет. Ждать буду». Почему не подождал сам? «Кто его знает…» Просил передать — будет дожидаться на причале, там, где швартуются грузовые суда большого каботажа. Сказал, чтоб приходил обязательно. Мол, очень важно.
— А кто такой, не знаете?
— Не велел говорить…
Таинственно, Я сказал Павлу Михайловичу, чтобы он шел в гостиницу без меня, предупредил Таню: я скоро вернусь.
Море в сумерках стало просторнее, тянуло свежестью, где-то звонко тарахтела моторка.
Я шел по людной набережной, ветер с моря играл моими желтыми волосами. Люди оглядывались, перешептывались, показывали друг другу на меня. Я ловил на своем лице долгие взгляды девушек. Мишка, осветитель, угреватый парень, увязавшийся за мной, приговаривал, дивясь, всю дорогу:
— Смотри, как на тебя глазеют! Можешь любую выбирать… Мне бы денек в твоей шкуре… Житуха!
— Нужны они мне…
Мне была приятной даже Мишкина безнадежная зависть. Я шел нарочно медленно, купаясь в теплых волнах своего великолепия, славы, в этих долгих, пристальных, зовущих взглядах, вскидывающихся, что ни шаг, из-под девичьих крашеных и некрашеных ресниц.
На грузовом причале было пусто. Совсем близко мигал маяк. Черный борт громадного рыболовецкого траулера «Папанин» нависал над причалом, слегка приподнимался и опускался — море к вечеру немного штормило, пенная кромка вдоль всего берега стала шире, было видно, как волны ударяются о камни.
Никого не было на причале. Что за шуточки?
Я хотел уходить, но увидел, что по трапу траулера спускается, отирая руки ветошью, какой-то человек. На нем были брезентовые брюки и тельняшка. Может, этот и есть? Вроде, не знаком…
Он посмотрел в нашу сторону, остановился, отвернулся, повернул обратно.
— Чего я здесь буду торчать? — сказал я. — Нет у меня времени.
— Обожди, — сказал Мишка. — По-моему это он и есть…
— Кто?
— Ну, тот, кто велел тебе прийти.
Велел. Словечко-то какое…
Мишка пошел к трапу. О чем-то они поговорили, в чем-то Мишка человека убеждал. Тот опять стал спускаться с трапа.
На черта мне все это надо? Я начал жалеть, что пришел неизвестно к кому, неизвестно зачем. Пора бы уж привыкнуть к тому, что тебя многие хотят видеть. Не разорваться же на всех.
Человек подходил ближе. Было уже темновато и потом мигал маячок, слепя глаза. Фигура показалась знакомой, странно знакомой: широкая и вместе с тем ладная… Вот он еще приблизился, жмурясь, приглядывается ко мне — узнает и будто еще не совсем узнает.
Но я-то уж его узнал.
— Шаповаленко? Никак, это ты своей персоной?
— Я, это точно. А вот тебя, Коноплев, не признать… Рыжий!
Мы крепко пожали друг другу руки. Крепко, как люди, знавшие, чего стоило наше знакомство.
Потом сидели в маленькой каюте на траулере, море то поднималось почти вровень с краем иллюминатора, то падало.
Мы ели жареную салаку из мисок, складывая тонкие рыбьи кости на газету, расстеленную на крохотном столе.
Обо всем было спрошено, но оба мы понимали, что главное, то, ради чего он меня позвал, еще впереди и, зная это, не спешили подойти к этому главному, кружили, как когда-то на ринге.
Шаповаленко говорил, что оставил ринг навсегда, что тут, на траулере, он устроился поначалу матросом, а теперь — поммеханика.
— Доволен?
— Нормально.
Он рассказывал о рейсах в Атлантику. И о том, что ребята их рыболовецкой флотилии держат первенство по боксу на всем торговом флоте Черноморья.
Говорил, что сам ведет тренировки, жаловался, что специфика службы мешает проводить эти тренировки, как надо бы.
— То один, понимаешь, в рейсе, то другой…
Он показал дипломы за командное первенство, за победы своих огольцов, фотографии, на которых крепкие огольцы дрались на ринге, установленном на палубе.
— Перовик у меня — ничего, — говорил Шаповаленко, тыкая дубленым пальцем в атакующего, видно, азартного паренька на ринге. — Хуже с полутяжем… Туговат, затянут…
Я слушал недавнего чемпиона и все старался понять — какая сила могла забросить блестящего боксера, спортсмена еще в расцвете сил в эту каютенку, и нарочно он хочет казаться таким увлеченным и довольным новым своим положением или на самом деле доволен?
О чем-то не следовало спрашивать. О чем-то он должен был заговорить сам, если найдет нужным. И это наверняка как раз то, для чего ему понадобилось видеть меня, хоть мы никогда не были приятелями.
— Теперь вот что… — сказал Шаповаленко.
Я насторожился.
Он, видно, по старой боксерской привычке вперил в меня светлые острые глаза, как бывало перед началом боя: каков, мол, ты парень?
Я тоже, видно, по старой привычке не опускать глаз выдержал, не моргнув, взгляд бойца.
— Теперь вот что, Николай, — повторил он и посмотрел на свои дубленые руки с широкими пальцами. — Хочешь, расскажу тебе одну байку?
Мы помолчали. Вот оно, главное.
— Ты неплохо тогда отлупил меня. Неплохо… — заговорил Шаповаленко. — Но только не мечтай, будто ты был тогда сильней. Просто я здорово был не в форме. В другое бы время…
