Болотные огни (Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна (книга бесплатный формат .txt) 📗
— Послушайте, ребята, — сказал Денис Петрович, — не можете ли вы говорить погромче, все равно о чем, про цеппелин например, только погромче.
— Зачем это, Денис Петрович?
— Так, мне нужно. Я сейчас вернусь, но все время, пока меня не будет, прошу вас громко разговаривать.
Когда Берестов ушел, оказалось, что громко разговаривать по заказу не так-то просто.
— А что Цеппелин был граф? — крикнул Сережа.
— Граф, — ответил Борис.
Однако через некоторое время они вполне освоились и громко выкрикивали первое, что приходило в голову. В другое время Сережу очень развеселила бы эта игра.
— А потише немного вы не можете? — спросил, входя, Берестов.
— Ничего не понимаю, — сказал Борис.
— Это пока не обязательно, — ответил Денис Петрович.
Глава III
Милка ожидала увидеть Берестова совсем не таким, а гораздо более высоким, статным и грозным. Он, видно, устал и долго протирал глаза ладонями, прежде чем взглянуть на нее. А посмотрел он почему- то довольно весело.
— Что, товарищ Людмила Ведерникова, досталось вам?
Милка была сбита с толку. Как-то странно ссутулившись и чуть ли не собравшись в комок, сидела она против Берестова и смотрела на него во все глаза.
— Не горюйте, — сказал он, — все это в прошлом.
«Вот именно, что все», — подумала она.
— Ну а теперь расскажите мне о вечеринке на даче.
Милка, конечно, тотчас же вспомнила вчерашнее посещение Николая и его недвусмысленное предупреждение. Она подняла глаза на Берестова и сразу же их опустила.
— Вы хотите сказать, что к вам вчера уже приходили и предложили помалкивать. — Он встал, подошел к двери и широко распахнул ее. — Вы видите, нас никто не подслушивает, в комнате, — он развел руками, — никого нет, я здесь один. Разговор с глазу на глаз ни к чему не обязывает вас. Валяйте.
— Да, у меня вчера был этот… Николай и сказал, что если я…
— Что он сказал, я приблизительно представляю.
Вы, наверно, заметили, что провели вас сюда со всевозможными предосторожностями, что никто, кроме Бориса, вас не видал, никто, значит, и не будет знать о нашем разговоре. Давайте. Все сначала, по порядку.
Милка стала рассказывать. Денис Петрович внимательно слушал.
— Когда ушел Левка, вы помните?
— Я точно не заметила.
— Часов в десять?
— Наверное.
— Какое впечатление произвел на вас Нестеров?
— Нестеров? Он вел себя как-то странно. Ну, во-первых, он меня предупредил. Потом… Он, конечно, там у них свой человек, только у него такой вид, словно он слушает и мотает на ус.
— Да, видно, не простой он человек. Интересно, что все, принимавшие участие в этом деле, оказались тогда у полотна, он один исчез. Теперь об убийстве. Они говорили, что в Леночку стрелял Николай?
— Да, и хвастались убийствами.
— И грозили вам?
— Просто они говорили об этом как о деле решенном.
— Что-нибудь из этого их разговора вы помните?
— Они говорили, что теперь уже так не работают, что теперь «на два аршина под землей — и всё».
— Понятно.
— Кроме того, они пели какую-то контрреволюционную песню. Кто-то из них сказал: «Споем, пока мы не стали правоверными».
— Ах вот как. И тут же заговорили про инженера?
— Да, помнится, разговор шел так.
— Это очень интересно.
Вспоминая и стараясь ничего не пропустить и передать все возможно точнее, Милка сидела выпрямившись и старательно моргала.
— А теперь о самом главном. Сейчас вы повторите все, что говорили об инженере.
— Это был отрывистый разговор, и все с угрозою, — медленно говорила Милка. — Левка сказал, что разговаривал о нем со своей мамой. Он, кажется, страшно носится со своей мамой, знаете.
— Я ее даже видал. Дальше.
— Потом кто-то сказал, что инженер красив, а потом кто-то, знаете, с такой издевкой, кажется сам Левка, сказал: «Пока красив». А потом еще кто-то: «Возьмем, значит, инженера за хобот». А потом: «Вот живет человек, никого не трогает и не подозревает, какая роль ему в пьесе приготовлена».
— Даже так. И больше ничего?
— Кажется, ничего.
Правда, у Милки все время было такое чувство, что она забыла что-то очень важное, но она не могла вспомнить — что.
— Последний вопрос, Людмила. Если бы я вас попросил повторить этот ваш разговор для протокола или, скажем, на суде, вы бы повторили?
Милка ничего не ответила. Она даже и не думала в этот миг. Просто она видела, как мать ее, одна, совсем одна, идет по улице поселка. Не сидеть же ей дома, да и дом сейчас ни для кого не спасение, придут и домой.
— Я понимаю, что это дело нелегкое, — сказал Берестов. — Подумайте — я не тороплю вас. Только помните — решать придется вам самой, никто здесь вам помочь не сможет. Суток на размышления вам хватит?
Милка машинально кивнула головой.
Легко сказать — сутки на размышление. Что можно решить за сутки, если ничего не изменилось и сам вопрос остался таким же неразрешимым, каким был?
Милка ходила по комнате — она остановилась в городе у родственницы — от окна к столу и обратно.
Они думают, что мне страшно умереть. Вот уж неправда. Как покойно, как тихо, как славно было бы теперь ничего не видеть, не слышать и не помнить. Главное — не помнить. Ни леса, ни этих позорных встреч, от которых теперь жжет душу. Если можно было бы уснуть и не просыпаться! Только не хочется, чтобы было больно. А если снова встретить убийц с глазу на глаз и ждать, и знать, что эти не пожалеют?
Нет, страшно, страшно! Лучше не думать.
Обратиться за помощью в розыск? Так ведь там даже Ленку не уберегли. Да не все ли теперь равно, Александр Сергеевич мертв, его не воскресишь.
Сцепив пальцы, ходила она по комнате.
Да, он погиб. И не только погиб, но опозорен и оклеветан, и скоро Левка, который его убил, будет выступать на суде. А она, Милка, не скажет ни слова. Сходи на кладбище, спроси у Ленки, что бы она сделала на твоем месте? Неужели она стала бы молчать? Да ни за что на свете!
Но самого главного опять она себе не сказала. Она только по-прежнему видела все одно и то же: как мать, одна, идет по поселку. Идет медленно и ничего не знает. Когда она устала или несет что-нибудь тяжелое, она всегда немного косолапит.
Нет, нет, никогда ни на каком суде выступать она не будет! У нее один-единственный долг: сберечь и защитить мать — кроме нее, никто этого не сделает, никому в целом свете ее мать больше не нужна, только ей. Пусть все летит к черту!
Ах, до чего же нехорошо на сердце! Да, Берестов оказался прав: решать придется самой, никто за нее этого не сделает. Если бы ей нужно было решать одну лишь собственную судьбу!
Настал день, а Милка была так же далека от решения, как и накануне вечером.
— Что же вы надумали? — спросил ее Денис Петрович.
— Я решила, — неожиданно для себя и с ужасом в душе сказала она.
— И что же вы решили?
Она ответила со всей торжественностью, какую подсказывала ей молодость, чувство опасности и сознание ответственности минуты.
— В память Александра Сергеевича я это сделаю.
— В память? — удивленно повторил Берестов. — Ах, да, вы ведь не знаете: Александр Сергеевич жив.
— Ну что вы смотрите на меня, словно это я встал из гроба? — улыбаясь говорил Денис Петрович. — Да, да, Дохтуров жив. Не так чтобы очень здоров, но жив вполне.
Милка ничего не могла сказать. Ей хотелось плакать, слезы копились в глазах, и она старалась изо всех сил не моргать, чтобы они не полились разом.
— Ладно. Не старайтесь, — сказал Денис Петрович. — Я на вас смотреть не стану. Лучше послушайте, как все это произошло. Он лежал тогда совсем как мертвый около рельсов. Я сам думал, что он мертв. Вообще же никто ничего не мог тогда понять. Видели только, что путь минирован в двух местах и что тут же лежит убитый диверсант. Пока мы с нашими ребятами исследовали все это дело, к толпе приковылял старый доктор, который тоже ехал в этом поезде. Не обращая на нас никакого внимания, он стал слушать сердце убитого, и, представьте себе, мохнатое его ухо расслышало слабое биение. Ничего нам не сказав, он приказал перенести Сашу в поезд, в санитарное купе. Здесь часа через четыре он добился каких-то признаков жизни. Сейчас Дохтуров в городской больнице. Я знаю, разнесся слух о его смерти, мы не опровергали его, он нас даже устраивал.
