Коридоры смерти. Рассказы - Ерашов Валентин Петрович (онлайн книга без .txt) 📗
Терапевт из Лечебно-санитарного управления Кремля, тридцативосьмилетняя Лидия Тимашук поддалась без всякой спецобработки, столь быстро и легко, что Берия с Рюминым даже удивились.
Ее доставили к Рюмину, одному из заместителей Берии, начальнику следственного отдела по особо важным делам. Усадив перепуганную, мокролицую то ли от слез, то ли от пота докторшу в кресло, предложив чай с хорошими конфетами, Рюмин без лишней траты времени на всякие слова и пояснения протянул ей отпечатанный на фирменном бланке министерства текст, положил еще три листа такого же формата, но — без фирмы, почти ласково предложив познакомиться с содержанием и принять решение, а сам принялся за очередные дела, перелистывая одну за другой пухлые папки. Он давно знал, что сам вид этих папок внушает ужас.
Он перечитывал подшитые в папку дубликаты бумаг, тех самых, что лежали сейчас перед Тимашук, время от времени коротко поглядывая на нее. Лицо женщины менялось поминутно: то делалось мокрым, то почти мгновенно высыхало, становилось белым, покрывалось пятнами, похожими на лишаи.
Молодцы, подумал Рюмин о своих подручных, толково сработано, сжато, емко, в особенности решение Особого Совещания, отпечатанное на фирме:
«За активное участие в группе врагов народа, возглавляемой бывшим академиком Академии медицинских наук Вершининым В. Н., которая совершила подлое убийство выдающихся деятелей партии и государства товарищей А. А. Жданова и А. С. Щербакова и готовила преступное злодеяние, направленное на уничтожение виднейших советских военачальников, — врача Лечсанупра Кремля Л. Ф. Тимашук приговорить к высшей мере социальной защиты — расстрелу.
Детей указанной Тимашук, знавших о готовящемся преступлении, но скрывших это от органов государственной безопасности, — подвергнуть заключению в лагере сроком на 5 лет.
Решение Особого Совещания не подлежит обжалованию, приговор приводится в исполнение немедленно после утверждения Генеральным Прокурором Союза ССР».
Конечно, понимал Рюмин, в бумаге этой не было элементарной логики: почему Тимашук подлежит расстрелу отдельно, а не вместе с остальными? Но он понимал и другое: когда человека вот так ошпарят, ему не до логики. А если даже опамятуется, будет отрицать — ну что ж, и это предусмотрено, — и на нее, голубушку, заготовлена, как и на тех, сходная бумага.
Второй, пространный документ тоже нравился Рюмину, отрабатывали долго, тщательно:
«Министру государственной безопасности СССР, Маршалу Советского Союза товарищу Берия Л. П.
Дорогой и многоуважаемый Лаврентий Павлович!
Являясь пламенной патриоткой нашей могучей Родины, под гениальным руководством Великого Вождя и Учителя товарища Иосифа Виссарионовича Сталина уверенно идущей к вершинам Коммунизма, считаю своим почетным гражданским долгом сообщить Вам и в Вашем лице любимой Партии, Советскому Правительству, лично дорогому товарищу И. В. Сталину о преступной, вражеской деятельности предателей, изменников, шпионов иностранных разведок, еврейских националистов, пробравшихся на видные посты в Лечебно-санитарное управление Кремля.
Вот имена этих иуд: Мойся Мирон Семенович (в действительности — Меер Соломонович), Вершинин Василий Николаевич, Кацман Мордух Борисович, его брат Кацман Борис (Борух), Павлов Антон Ильич, Фишман Григорий (он же Гирш) Львович, Эйтвид Яков Хаимович, Гутштейн Абрам Моисеевич, Солдатов Глеб Иванович…» [2].
Дальше описывались совершенные и задуманные преступления.
Рюмин подумал, начертал на уголке своего экземпляра: «Публикации не подлежит, сообщим только факт Наличия заявления». И посмотрел на Тимашук в упор.
Уж он-то видывал виды, чего только не понагляделся, однако и ему стало не по себе: Тимашук была мертва.
«Слушайте, хватит придуряться», — хотел было сказать он и промолчал. Гадина, подумал он, сдохла раньше времени, да ладно, не велика беда. Подпись, что ли, нам так нужна. Поставим сами, даже лучше, надежнее. Он окликнул на всякий случай:
— Тимашук, что с вами?
Не отозвалась. Рюмин поднялся, достал из шкафа нашатырь, накапал валерьянки, сунул флакон ей под нос…
Тимашук воскресла. Она в один глоток выпила полстакана боржоми с валерьянкой, вынула из рукава платочек — сумочку, разумеется, у нее отобрали на пропускном пункте, — спросила механически:
— Извините, у вас не найдется расчески?
Рюмин усмехнулся, достал кожаный футлярчик из кармана.
— Что я должна делать? — спросила Тимашук, и Рюмин ответил кратко:
— Либо подписаться, что с приговором ознакомлены, и отправиться в камеру смертников, либо собственноручно скопировать текст вашего заявления…
Она молча потянулась к самописке.
— Спасибо, товарищ Тимашук, — сказал он, когда безукоризненно, без помарок исполненная бумага легла перед ним. — Рад был познакомиться. Машина внизу ждет вас.
Проводил к двери, поддерживая под локоток. И сказал в телефонную трубку:
— Лаврентий Павлович, полный порядок.
Необходимо — совершенно и безусловно — придумать нечто выходящее из ряда вон, думал Берия. Опубликовать указ внизу на первой странице — эка невидаль, все указы печатаются так, а тут надо иное.
Запершись и отключив телефоны, он думал долго…
Звонить в Кунцево дозволялось немногим, в том числе Берии, но только при неотложной, крайней необходимости, каковой не было в данном случае, однако Берию одолевало нетерпение поделиться инициативой, кроме того, невмоготу было, хотелось узнать, как тот чувствует себя, вдруг и в самом деле ударил подобно прошлогоднему сердечный приступ. Походив по кабинету, несколько раз прикоснувшись к трубке белого, с золоченым государственным гербом аппарата, он решился наконец, набрал двузначный номер и сразу услышал хрипловатое дыхание: Сталин, когда звонили ему, не имел обыкновения откликаться.
— Здравствуй, Коба, — сказал Берия. — Я тебя не побеспокоил?
В хрипловатом дыхании улавливалось раздражение — Берия различал у Него и такие оттенки, — пауза становилась угрожающей, и, чтобы сказать хоть что-то, пришлось бессмысленно — ибо Сталин, разумеется, знал голоса всех ближних — произнести:
— Это я, Лаврентий. Ты хорошо себя чувствуешь, Коба?
— Здравствуйте, товарищ Берия, — наконец откликнулся Сталин, отклоняя товарищеский тон. — Я слушаю.
— Товарищ Сталин, здравствуйте, — повторил Берия, подчеркивая: оплошность понята, поправка принята. — Товарищ Сталин, я хотел бы доложить…
И кратко, выверенными фразами проинформировал.
Сталин, по обыкновению, ответил не сразу, его реакция почти всегда отличалась замедленностью и непредсказуемостью. Берия прикрыл микрофон ладонью, чтоб тот не слышал его дыхания, тоже, вероятно, хрипловатого и вдобавок напряженного. Мог последовать взрыв спокойной, размеренной матерщины, могла прозвучать немногословная и тоже спокойная похвала, мог и просто положить трубку, словно раскаленную его — тоже спокойной — яростью. Спросить, расслышал ли Сталин, правильно ли понял, Берия не смел, да в том и не было нужды: конечно, слышал, аппараты отличные, и, разумеется, понял, ибо всегда ухватывал с лету…
— Я думаю… — сказал Сталин, помедлив. Берия сжался. — Я думаю, народ поймет нас правильно, — завершил он наконец, и в трубке загудело. Берия сделал глубокий выдох.
На радостях соединился с редактором «Правды», изложил суть, редактор вроде осмелился усомниться (в голосе слышалась неуверенность), можно было сослаться на санкцию Хозяина, однако Берия мигом решил и произнес подчеркнуто:
— Делай, как сказано. И передай в ТАСС, чтобы везде был порядок.
— Прецедентов не… — начал было редактор.
Берия оборвал:
— Прецеденты — создаются. Выполняй.
Ловок, ловок, бестия, мингрельская лиса, думал Сталин; лихо допер… Он почувствовал себя уязвленным: такие идеи должны исходить от него, Сталина. Правда, в данном случае идея носила характер не крупный, так себе, мелочевка, однако неожиданная… Ему захотелось взять реванш, утереть Лаврушке нос. Общую схему давно разработал Берия, она осуществлялась поэтапно, и близился заключительный акт, его-то и следовало поэффектнее обставить. То, что придумал сегодня Лаврушка, конечно, выглядело крепко, но это была только деталь, частность, штрих, и это шло от Берии, а Он должен выдать нечто гениальное, не в пример бериевским чекистам. Тоже мне, голова и два уха, не могут сочинить даже, в чем обвиняется подследственный, предлагают арестованному самому составлять донос на себя.
