Каменный пояс, 1975 - Шишов Кирилл Алексеевич (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Утром, когда мокрые, облепленные грязью, мы выбрались на один из холмов, Чинков обхватил руками сосну, припал к ней грудью и, задыхаясь, прохрипел:
— Сержант, не могу...
— Что ты! — кинулся к нему Каримов. — Так мало идем... Много идти надо!
Но Алексей, прижимаясь к сосне и дрожа, как в ознобе, начал сползать вниз, сдирая со ствола коричневую шелуху. На секунду задержался у комля и упал на спину, бессильно уронив белую, как лен, голову.
— Попей, Алеша, — расплескивая воду из пилотки, потянулся к нему Каримов. — Попей...
Алексей дотянулся обветренными губами до пилотки, притих. Капли воды, скатываясь с подбородка, падали на гимнастерку.
Мы с трудом сняли с него сапог, пробитый пулей чуть повыше щиколотки. Нога распухла, посинела. Сквозь марлю проступала темная, смешанная с грязью кровь. Перебинтовывая рану, я стал было утешать Алексея, успокаивать его, что все будет хорошо, но сам понял — говорю не то. Да и что можно было сказать! Все, чем мы жили, — это была дорога к своим. Глухая, неизведанная, которую во что бы то ни стало надо пройти. Но кто знал, где она, эта дорога, как выбраться на нее, и есть ли она вообще...
Алексей лежал на спине и, не мигая, смотрел в небо. Мы присели рядом. По его волосам скользнул луч солнца, и они, льняные, приняв свет, слегка отливали золотом.
Мы подняли его и, пригибаясь под ветвями еловника, понесли. Казалось, еще немного — и лес кончится. И там, где-то на опушке, а может, на окраине села, стоят свои. Но лесу, как и нашим мыслям, не было конца.
Сумерки застали нас в чаще.
Наступала третья лесная ночь. Когда совсем стемнело, прилегли у ручья. Алексей тяжело дышал и, чуть слышно, просил пить. Я поднимался: черпал воду пилоткой. Он делал два-три глотка и успокаивался.
Боясь потревожить раненого, мы с Каримовым больше молчали. Думали: Алексей отдохнет, ему станет легче, и тогда пойдем. Спать не решались. Я старался представить себе, как будем переходить линию фронта. Дорога к своим и радовала, и устрашала. Шагая вслед за немцами, по захваченной ими земле, было нетрудно оказаться в плену. И я впервые подумал, а что если оставить Алексея где-нибудь на хуторе или в лесной сторожке? Но тут же спохватился, негодуя на себя: «Оставить друга?»
Мы подружились с Алексеем еще до войны, в Орле, где служили в воинской части. Наши койки в казарме стояли рядом. Мы читали с ним одни и те же книги, за которыми вместе ходили в библиотеку. Не расставались даже в выходные дни и, как правило, добивались увольнения в город в одни и те же часы.
Потом — война... И мы опять вместе.
Страшно было в первом бою. Кончились мины, и мы растерялись. А когда немцы ринулись на батарею, опасность сама подсказала, что делать. Били в упор из винтовок, забрасывали врагов гранатами. И как обрадовались, увидя, что фрицы отступили! Однако радость была недолгой. Фашисты отошли, но тут же появились снова. И тогда подбежал Каримов:
— В лес!.. Уходить в лес! — прокричал он.
Алексей все время был с нами: шел прихрамывая. Но вот совсем сдал. Он теперь лежал, как пласт, у ручья.
— Смотри, смотри! — толкая меня в бок, поднял голову Каримов.
Над вершинами сотен вспыхнула и медленно рассыпалась красная ракета. Вслед за этим донесся гул орудий. Он нарастал, усиливался.
Чьи это были орудия — мы не знали, но решили идти на выстрелы. Стреляют, значит, там фронт...
Приладив скатки, осторожно подняли Алексея и оцепенели.
Алексей был мертв.
На рассвете мы с Каримовым вышли на поляну и оказались в расположении одного из полков нашей дивизии. С этим 121-м полком вырвались из огненного кольца. Многие погибли. Оставшиеся в живых через три дня были в Гомеле. Там я заменил командира взвода. Командовать взводом было нелегко, не было опыта, но в ходе боев — отходов и наступлений — понемногу освоился.
Спустя год, пришло звание лейтенанта. А еще немного погодя, к осени, когда наша часть уже была на Северо-Западном фронте, меня назначили командиром батареи.
Порой, в минуту затишья, я вспоминал старых друзей, которых уже никогда не встретить, и особенно жалел Алексея. «Нам бы тогда с Каримовым поторопиться: пройти еще немного... — размышлял я. — Но кто же знал!»
Думы об Алексее не покидали меня. Я часто видел его во сне, веселым, улыбающимся. А проснувшись, страдал от мысли, что его уже нет.
Утром я отправился в штаб.
Мы несли большие потери... И ждали пополнения.
Мне казалось: там, в овраге, у штаба полка, бойцы пополнения стоят тесным строем и ждут, когда их разведут по батареям. Но спустившись в овраг, я увидел всего-навсего одного солдата. Что бы это значило? Солдат сидел под кустом, задумавшись, и смотрел куда-то в сторону. Погруженный в свои мысли, он вовсе не заметил моего появления. Я решил, что это — раненый, ожидающий отправки в госпиталь. Молча прошел мимо, и уже был готов войти в штабную землянку, как навстречу вышел сам начальник штаба.
— А-а, Степанов! — воскликнул он. — Где же вы были? — и, не дав опомниться, продолжал: — Вам десять человек? Да вы с ума сошли!..
— У минометов не хватает прислуги.
— Ставьте по два человека на ствол.
— Не выходит.
— А я что вам, запасной полк? — строго бросил начальник, но тут же помягче добавил: — Можете взять одного, — и показал на солдата, сидевшего под кустом.
Солдат поднялся, козырнул, и я увидел на его груди рядом с гвардейским значком две алые нашивки за ранения. Видать, бывалый. Лицо солдата в морщинах, он выглядел пожилым, и только светлые шильца усов, торчавшие чуть вверх, придавали ему бравый, молодцеватый вид.
Солдат мне сразу понравился.
Немного погодя, мы уже были в расположении батареи. Раскрыв тетрадку, я стал записывать данные о нем, как этого требовала форма.
— Фамилия?.. — отозвался солдат. — Чинков моя фамилия... Чинков Иван Данилович.
Я вздрогнул от неожиданности. Уж не родственник ли Алексея? У него, солдата, такие же синие глаза, такой же прямой нос...
— У вас сын... — я хотел сказать «был», но воздержался.
— Так точно, есть сын, — поспешно ответил солдат. — Воюет.
У меня отлегло от сердца. Мало ли Чинковых на свете.
— Пишите: сын Алексей Иванович, — диктовал он. — Старуха... виноват, — жена Варвара Степановна...
Глаза солдата поблескивали. Сидя на пне, он рылся в карманах.
— Жив он, Алешка!.. Весь год не слышно было, ан объявился. Цел!.. Письмо старуха переслала... Да и сам я мотался: то в госпитале, а то из одной части в другую переезжал... Как-то все недосуг. Да, признаться, и до писания не очень-то охоч. Где ж ему, сыну, надежную связь с батькой поддерживать? — Он наконец подал скомканное письмо. — Вот, читайте...
Письмо было без даты, номер полевой почты стерся — не разобрать. Но широкий, размашистый почерк не оставлял никакого сомнения — это был его почерк — Алексея.
Странное чувство охватило меня: и хотелось рассказать отцу о гибели сына, и в то же время я не мог почему-то решиться на это. Стоит ли?.. Надо прежде обдумать... И, помолчав, я заговорил о первых днях войны, которые встретил вместе с Алексеем, о том, как нелегко было отступать, оставлять родную землю, — так я хотел, исподволь, подойти к главному: подготовить отца выслушать то страшное, что вот уже более года носил в сердце.
А он, спрятавший было письмо, опять развернул его. На лице появилась улыбка, и шильца усов смешно задвигались. Вдруг он заговорил о том, как Алексей приезжал в отпуск, как отбив косы, они с рассветом уходили на дальние луга косить траву. А трава вон какая, по пояс!
— Страсть луга люблю, — продолжал солдат. — Эх, кабы войне конец!.. Размахнись, коса, раззудись, плечо!
Я дивился его хорошему настроению, и меня уже грызла мысль: а стоит ли тревожить старика?
Но тут, будто кто подсказывал со стороны: «Нет, зачем же, так нельзя. Отец есть отец, и он должен знать все о сыне... Надо рассказать. Не сейчас, так после, в другой раз...»
